Обитатели Ада Хорэ называют Серый мир Мостом. По‑моему, это же название в ходу и в других мирах и измерениях. Мост — это та часть пространства, где мертвые могут встретиться с живыми. Это зыбкая грань между мирами, между явью и сном, между правдой и правдой.
— Ты хотел сказать — правдой и ложью.
— Я сказал именно то, что хотел. На Мосту нет места лжи, он не переносит ее. Носитель лжи, пришедший с сердцем, отягощенным не правдивыми мыслями и словами, не праведными поступками и желаниями, не удерживается на Мосту. И никакая магия, никакое заступничество не поможет. Даже если бы кто‑то сумел найти Творца целой Вселенной, то и он бы не помог. Мост — это истина в последней инстанции. Только не считай, что он будет безопасен для тебя, — вряд ли одна истина потерпит другую.
— Что‑то ты слишком меня пугаешь.
— Я не пугаю тебя, я рассматриваю возможные варианты, и не моя вина, что я не вижу более успешного развития событий. Прошу тебя, Каэ, не взваливай на свои плечи все проблемы этого мира. Вполне достаточно и тех, что есть на сегодняшний день. Обещай мне…
Тиермес умолк на секунду, потом поднял голову и посмотрел прямо в глаза Каэ. Что‑то такое отразилось в его взгляде, что она сцепила зубы, чтобы не застонать. Владыка Ада Хорэ протянул ей могучую, изысканную свою руку, и она на краткий миг прижалась щекой к его прохладной ладони, подумав, что, наверное, так может ощущаться поверхность отшлифованного алмаза. Прекрасный бог поднялся на ноги, закутался в драконьи крылья, как в плащ, и исчез. Он не любил прощаться, грозный и насмешливый Жнец, справедливо полагая, что нет в мире тех слов, которые могли бы передать безмерно любимым всю степень скорби и нежелания разлуки.
* * *
Весь следующий день Номмо был грустен и неразговорчив. Сначала друзья думали, что его мучит морская болезнь, и не докучали расспросами, надеясь, что маленький альв сам справится со своими проблемами. К тому же все прекрасно знали, исходя из собственного опыта, как досадно и раздражительно, когда к измученному недомоганием лезут с советами и разговорами. Но пару часов спустя Рогмо сделал неожиданный вывод: Номмо абсолютно здоров, и если уж кто на корабле и страдал от качки, то вовсе не мохнатый человечек. Ему и свежий, прохладный, напоенный солью и влагой воздух был нипочем. Но круглые глаза смотрели тоскливо, и золотистые искорки в них погасли, будто Номмо утратил душевный покой. Наконец полуэльф не выдержал и решил поговорить с другом, всерьез опасаясь за него.
— Что с тобой? — участливо спросил он, когда они прогуливались после обеда по верхней палубе.
Красота вокруг была неописуемая: изумрудная шелковая гладь, едва подернутая легкой рябью волн с крохотными белыми кромками; бездонное, отливающее все тем же изумрудом небо, в котором само ослепительное солнце терялось, не в силах пройти от края к краю за долгий летний день; легкие росчерки крыльев парящих под облаками птиц и сами облака — легкая тень, белоснежный, переливчатый намек, парусом плывущий в Верхнем море.
Вот уже второй час корабль сопровождали веселые и игривые дельфины. Они вытворяли нечто немыслимое, и шумная толпа сангасоев не отходила от борта, не в силах наглядеться на диковинных животных. Каэ в сопровождении Барнабы и Магнуса, а также радостного капитана Лооя тоже любовалась дельфинами. Моряк был рад, что ей довелось увидеть это диво, и с удовольствием рассказывал о привычках и повадках веселых и забавных существ, припоминая случаи, свидетелем которых ему довелось быть не раз.
— Слишком хорошо, чтобы быть правдой, — вздохнул Номмо. — Море, солнце, ветер, дельфины и птицы. Смех и радость. Будто и не было сожженной Энгурры, искореженного Аллефельда, тварей на дороге в Гатам… Скажи мне, Рогмо, я похож на суеверного деревенского простачка, который до полусмерти боится леших, а сильванов считает демонами?
— Зачем ты спрашиваешь, Номмо? Ты ведь всеобщая лесная «бабушка». Я не думаю, что ты склонен паниковать по пустякам. Расскажи мне, что тебя гнетет?
— В том‑то и беда, что ничего, князь, — откликнулся печально маленький человечек. — В том‑то все и дело. Только дурные предчувствия, плохие сны и постоянная тревога. А доказательств никаких — мир словно решил переубедить меня, а мне плохо, и я чувствую себя довольно глупо.
Князь Энгурры вспомнил свой недавний разговор с Магнусом и нахмурился. Если кто и посчитал бы настроение Номмо глупостью и пустяком, то только не он.
— Знаешь, Номмо, — произнес Рогмо уже вслух, — не утаивай от меня ничего, никакой мелочи. И от Магнуса тоже. Сдается мне, что ты очень прав, не поверяя этому мнимому спокойствию, — что‑то вокруг не так. И хоть мы и не можем ничего доказать, я уверен, что мы правы. Хочешь, поговорим с Кахатанной?
— Нет, нет! Что ты! — испуганно замахал альв маленькими ручками. — Сколько же ее можно тревожить, бедняжку? Ей и так хуже нас всех. Погодим еще, может, все образуется. — Номмо говорил, а сам не верил в то, что это возможно.
Магнус заметил, что у беседующих альва и Рогмо лица грустные и озабоченные. Поэтому он слегка встревожился и, попросив у Каэ извинения, направился к ним.
— Как дела? — спросил он, подходя поближе. — Прекрасный день.
— Не слишком, — буркнул Номмо. — Я тут Рогмо посетовал на жизнь, и он со мной в принципе согласен.
— И я с тобой согласен, — кивнул Магнус, — и Каэтана тоже.
— А она каким образом знает?
— Она не знает, она чувствует, — сказал чародей серьезно. — Хоть и притворяется, что ужасно весела и спокойна. Но на самом деле от нее так и веет тревогой.
— Рогмо! — встревожился альв. — А Вещь надежно спрятана?
— Куда уж надежнее, я ее держу при себе, не расставаясь ни на минуту.
— Вот что, князь, — сказал Магнус, — пора тебе вспомнить, что ты эльфийских кровей, да не простых, а до невозможности благородных. Берись‑ка ты за дело.
— И как?
— Тот меч, что ты носишь сейчас, — это ведь клинок Аэдоны, верно?
— Да, — кивнул головой Рогмо, — а в чем дело?
— А в том, что любой эльфийский клинок — при условии, что он подлинный, конечно — реагирует на всякую нечисть. Просто, пока он в ножнах, этого никто не увидит. Повесь его в своей каюте на видном месте и открытым. Посмотрим, как сработает эта мысль…
Капитан Лоой тоже был озабочен. Сегодня на рассвете матросы разбудили его, чтобы сказать, что вахтенные видели ночью столб тумана, который вел себя как разумное существо. И что это их немного испугало. Лоою было над чем задуматься: весь экипаж для этого путешествия он подбирал сам и мог ручаться за каждого хоть головой. Все матросы были людьми проверенными не один раз, честными и смелыми. Не говоря уже об опыте. Так что ночной туман от праздношатающегося привидения отличить смогли бы и с закрытыми глазами. И значит, как это ни прискорбно сознавать, что‑то было не так. А вот какие меры нужно принять по этому поводу, храбрый капитан не знал. Беспокоить же этими проблемами свою богиню не посмел, не желая нарушать ее спокойствие (как оказалось впоследствии, весьма зря). Оказывается, и блаженный дар неведения не всегда идет на пользу.
Солнце уже клонилось к закату, и все собрались на ужин, когда к офицерскому столу подошел загорелый человек с открытым, приятным лицом и легкой сединой. Каэ помнила, что это был самый искусный лоцман Сонандана — Яртон.
— Прошу прощения, что прерываю трапезу, — поклонился он, — но дело не терпит отлагательств.
— Хорошо, — сказал капитан, начиная нервничать, — говори.
— Вы никуда не усылали господина Нила? — спросил Яртон.
Только тут Каэ заметила, что место за столом, которое обычно занимал старший офицер Нил, пустует. То есть она заметила это раньше, просто значения не придала отсутствию молодого человека — мало ли какие для этого могли быть причины.
— Нет, — лаконично ответил Лоой.
— Дело в том, — переминаясь с ноги на ногу молвил лоцман, — что волнуюсь я. Может, оно и не стоит ничего — мое наблюдение, но только мне странным показалось, что Нил сегодня полез в трюм, в грузовой, стало быть, отсек, чтобы его проверить, а рубаха‑то чистая, только что стиранная. Я ему и сказал: «Чего же это ты рубаху не бережешь? А после снова со стиркой возиться будешь». А он мне: «Не серчай, я, дескать, мигом. Глазом гляну и даже спускаться не стану по трапу». — Яртон перевел дух, а Лоой наклонился к своим пассажирам и пояснил:
— Господин Нил приходится сыном лоцману Яртону. Он у меня еще юнгой плавал, вместе с отцом.
— Я так и подумал, — кивнул Барнаба. Остальные молча, с напряженными лицами ждали продолжения. Каэ видела, как волнуется старый моряк, хоть и старается изо всех сил быть сдержанным и надеяться на лучшее.
— Вот, стало быть, он полез в трюм, а я рядом стою, наблюдаю. Минуту его нет, две, три, пять. Ну, думаю, вот тебе и «не стану спускаться». Хотел уж было следом, да тут меня как раз и позвали. Я ушел, конечно, а после Нила не видел целый день. Вот ближе к вечеру решил отыскать его — все ж таки галера не город, потеряться негде. И не могу найти, стало быть. Даже в трюм лазил, извозился весь, а его там нет. Оно и понятно, что его в трюме нет, но где‑то же он должен быть, я так разумею, господин капитан…
