помышляла, что эти руки возможно довести до такого совершенства.
Она заметила, что я в восхищении от нее, и, склонившись ко мне, ласково обняла рукой за шею, прижалась щекой к моей щеке, но не поцеловала, и это я тоже про себя отметила. Я не забыл что Луиза ни разу не удостоила меня поцелуя, даже и в лучшие свои минуты, когда старалась подольститься ко мне. Господин Костежу, конечно, ничего не заметил и, считая, что Луиза держится со мной на редкость обходительно, сказал:
— Она сильно переменилась. Не правда ли?
— Да, она очень похорошела, — ответила я.
— А ты разве нет? — воскликнула она, глядя на меня так, словно увидела меня впервые. — Знаешь, Нанон, тебя просто не узнать. Ты в самом деле стала очень красивая. Болезнь тебя весьма облагородила, и следи ты за своими руками, они стали бы лучше моих.
— Следить за руками? — рассмеялась я. — Мне?
Я осеклась, боясь, как бы мои слова не прозвучали упреком, но Луиза его почувствовала и с большой теплотой промолвила:
— Да, ты холишь и лелеешь всех, но только не себя, а я существо настолько избалованное заботами других, что подчас даже делаю вид, будто так оно и должно быть. Только я никогда не забываю, какая я на самом деле, можешь мне поверить!
— И какая же вы? — с нежной озабоченностью спросил ее господин Костежу. — Чистосердечно покайтесь перед нами в своих грехах, если уж сегодня на вас нашел такой стих. Расскажите нам о всех ваших пороках — пускай это будет вашей платой за нашу любовь к вам.
— Вы хотите, чтобы я перед вами покаялась? — сказала Луиза. — Хорошо, я готова. Я совершенно уверена, что тетушка (так она называла госпожу Костежу) по-матерински отпустит мне грехи, — что же касается вас, сударь, на свете нет более снисходительного отца. Нанон же мастерица баловать детей, тут с ней никто не сравнится. Я это испытала на самой себе. Как я мучила и изводила ее своими прихотями и капризами! Нанон, я была несносна, отвратительна, а ты все терпела, как ангел, и приговаривала: «Ничего, это не ее вина; она слишком много страдала, со временем станет добрее». Ты запрещала Эмильену отчитывать меня и даже пыталась убедить бедняжку приора, что мои злобные выходки очень забавны. Но они не забавляли его, а лишь усугубляли его недуги. Всем вокруг я доставляла одни неприятности, и если мои детские воспоминания кажутся мне кошмаром, то память о днях, проведенных в монастыре, гложет мою совесть.
— Не надо так говорить, — сказала я. — Мне больно это слушать. Я и не то вытерпела бы от вас: когда любишь, всякий труд легок.
— Знаю, что любовь — всегдашняя твоя вера. Почему мне не дано любить, как любишь ты? Я была бы счастлива, ведь я бы полностью тогда расквиталась с теми, кто столько мне сделал добра. Вот потому-то я и печалюсь и стыжусь самой себя. Я словно сломанное растение, которое не способно нигде пустить корни, даже в черноземе. Ум и сердце мое вянут и томятся. Я не понимаю, на что я в этой жизни гожусь, и всякий раз мучаюсь вопросом, почему меня жалеют, почему ценой таких трудов возвращают к жизни, когда мой род проклят и уничтожен? Почему, наконец, мне не дали зачахнуть и погибнуть, подобно стольким людям, гораздо более достойным, чем я?
Пока Луиза со странной улыбкой на губах произносила эти печальные слова, а глаза ее блуждали по комнате, словно она говорила в пустоту, господин Костежу, сидевший вполоборота к нам, задумчиво смотрел на потрескивающие угли в камине и, казалось, решал какую-то мучительную и в то же время приятную проблему. Его мать не спускала с Луизы тревожных глаз. Очевидно, она боялась, как бы Луиза тут же не заявила господину Костежу, что никогда его не полюбит.
Он не хотел этому верить и к исповеди Луизы отнесся как-то беспечно.
— Если я вас правильно понял, — сказал он, — вы грустите потому, что вас любят, а вы никого не любите. Это и в самом деле большая беда, только очень уж мудреная, так как если бы вы совсем не любили, так и не раскаивались бы, что доставляете другим одни огорчения.
Луиза внимательно посмотрела на господина Костежу, потом, точно не расслышав его слов, повернулась ко мне:
— Ты, Нанон, настоящий кладезь любви, и твои несчастья совсем другого свойства, чем мои. Конечно, мой брат полон признательности; возможно, он даже влюблен, но что тебя ждет в будущем?
Господин Костежу даже подпрыгнул на месте — от Луизы он никак не ожидал такой бестактности. Я же пришла в крайнее замешательство и побледнела как полотно, а он, забыв о данном мне слове, резко ответил за меня:
— В будущем ее ждет любовь и обожание мужа — не все же люди бессердечны и лишены здравого смысла.
Луиза даже покраснела от досады.
— Возможно, — сказала она, — что мой брат загорелся великодушным желанием жениться на той, которая спасла ему жизнь. Но ведь он маркиз, господин Костежу, а теперь старший в роду Франквилей…
— И, стало быть, может устраивать свое будущее, как ему угодно, мадемуазель де Франквиль. И если ваш брат не женится на самой верной своей подруге, он будет подлейшим из аристократов.
Господин Костежу весь кипел от гнева, и Луиза не посмела с ним спорить. Госпожа Костежу попыталась перевести разговор на другое, но все сидели такие огорченные, что беседа не завязалась вновь.
Когда мы отобедали, госпожа Костежу взяла меня за руку и отвела в свою комнату, обставленную наподобие гостиной. Она не без гордости показала мне, как все чудесно устроено у нее и в смежной Луизиной спальне, где красовались великолепные зеркала, туалетные столики, обтянутые шелком козетки. Мебельная лавка, да и только!
— Конечно, живем мы в тесноте, — сказала она, — но не беспокойтесь, у нас вам будет удобно. Поставим кровать ко мне в комнату, и будете спать рядом со мной. Я не страдаю бессонницей, но буду рада, если вы захотите со мной поболтать. Мне все легко, все приятно, только бы мой дорогой сын был доволен. Я нарочно оставила его наедине с Луизой. Когда они вместе, он куда как красноречив, и ей перед ним не устоять.
— Да, мне это известно, — ответила я. — Все его слова и мысли — прекрасны и возвышенны. Но уверены ли вы, что стоит тратить столько сил, чтобы устроить этот брак?..
— О, безусловно! — живо отозвалась госпожа Костежу, обычно ронявшая слова спокойно и неспешно. — Конечно, у Луизы много предрассудков,
