и очень серьезных, есть у нее и другие недостатки. Но человек меняется, когда полюбит. Разве не так?
— Не знаю, — ответила я. — Мне своих взглядов менять не пришлось.
— Сын мне говорил. Вы всегда любили молодого Франквиля. Но он не такой, как его сестрица! Он не гордец! Кто знает, может, он уговорит Луизу выйти замуж за моего сына. Как вам кажется?
— Все возможно.
— Он пользуется большим влиянием на Луизу?
— Никаким.
— А вы?
— И того меньше.
— Жаль! Жаль! — грустно промолвила госпожа Костежу, принимаясь за вязание.
Потом она поправила заколки в своих седых буклях, выбившихся из-под кружевного чепца, который очень напоминал мой плоеный канифасовый капор.
— Вероятно, у вас есть предубеждение против Луизы? Вы сейчас очень на нее рассердились?
— Что вы, сударыня! Я привыкла к ее выходкам и нисколько не обижаюсь, ведь таковы ее убеждения. Впрочем, теперь вы ее знаете лучше меня; может статься, своей добротой вы даже исправили ее характер.
— Просто я очень терпелива. Да и вы тоже, дорогая, — сын мне много о вас говорил. Знаете ли вы… Да, он ведь вам сам признался, а потом рассказал все мне. Если бы ваше сердце не принадлежало другому, он полюбил бы вас и забыл эту очаровательную Луизу. С вами он был бы куда счастливее, а стало быть, и я тоже. Она доставит нам много горестей, но ничего не поделаешь, так на роду, видно, написано! Господь знает, что творит! Только бы она не разлучила меня с сыном. Я этого не переживу. Что ж тут удивительного? Он у меня один остался, а было семеро сыновей, все красавцы, как на подбор, вроде него, и все умерли — один от болезней, другие от несчастного случая. Знаете, когда в доме поселяется несчастье, правильно люди говорят: бог всемилостив, но пути его неисповедимы.
Она говорила тихим, монотонным голосом, не переставая считать петли, и из-под очков в черепаховой оправе по бледным пухлым щекам ее катились слезы. Когда-то она, видимо, была красавицей, следила за собой, но кокетством не отличалась; в ней я угадывала женщину, которая жила только для тех, кого любила, и по-прежнему была полна этой любовью, несмотря на все страдания и утраты.
Я поцеловала ей руки, и она по-матерински прижала меня к груди. Я пыталась вселить в нее надежду, но видела, что в глубине души она думает то же, что и я, однако ж ее преданность сыну никак не зависела от этой надежды на собственное счастье.
Тут в комнату вошла Луиза с господином Костежу. Оба весело смеялись, и морщины на лбу у старой дамы разгладились.
— Дорогая тетушка, — обратилась к ней Луиза, — мы только что, как всегда, ожесточенно спорили из-за аристократов, и, как всегда, ваш достопочтенный сын превзошел меня в остроумии и красноречии. Но, как всегда, права все-таки я, ибо смотрю на вещи трезво, а он — сквозь розовые очки. Он, видите ли, полагает, что отныне мы будем жить в новом мире. Это его излюбленная тема, он ведь считает, что революция все настолько перевернула, что старое никогда не воротится. Я же уверена, что со временем все пойдет как встарь, что искоренить аристократию так же невозможно, как религию, и что сегодня мой брат точно так же маркиз, как был бы маркизом встарь после кончины отца и старшего брата. В ответ на это наш знаменитый адвокат произносит речь о святости чувства, о долге и так далее. Он сообщает мне, что при теперешних обстоятельствах Нанон — богатая невеста для Эмильена. Но денежная сторона меня не занимает. Тут мы с братом похожи, ибо богатству я не придаю никакого значения. На это вы можете возразить, что тем не менее я желаю купаться в роскоши, а она стоит денег. Возможно, тут я недостаточно последовательна. Зато Эмильен вполне последователен. Материальные блага его никогда не заботили и не привлекали. Он стал крестьянином и будет с Нанон очень счастлив. О, на этот счет я совершенно уверена: Нанон — воплощенная доброта и справедливость. Молчи, молчи, Нанон, я знаю, ты щепетильна в этом вопросе, хотя и безумно любишь Эмильена. И я знаю, что если брат вспомнит о своем высоком происхождении и хоть чуть засомневается, ты навсегда откажешься от него. Так что поглядим, как все устроится, — ему решать, и если его решение окажется в твою пользу, я смирюсь с ним, отнесусь к тебе как к своей золовке и никогда ничем не оскорблю тебя. Я уже многое поняла в жизни и не только не презираю тебя, но, напротив, полна уважения, даже дружеских чувств и не забуду того, что ты для нас сделала. Тем не менее это вовсе не значит, что я неправа, сказав то, что сказала.
— Что же вы, в конце концов, сказали? — спросила я, так как нужно было окончить наш разговор. — Что ваш брат уронит свою честь, если забудет о титуле маркиза?
— Я не говорила о чести. Я считаю, что он добровольно поступится своим положением в обществе и что свет ему это не простит.
— Свет, который состоит из одних глупцов! — взорвался господин Костежу.
— Свет, к которому принадлежу и я, — отрезала Луиза.
— Так отвернитесь от него.
И тут господин Костежу стал выговаривать Луизе как отец, отчитывающий строптивую, но обожаемую дочь, и я поняла, что он не заблуждается, полагая, что Луизе это по душе: она готова была сносить самые суровые упреки, лишь бы в основе их лежала страстная любовь к ней. Ссора закончилась примирением, сдобренным несколькими колкостями, после чего Луиза как будто сдалась.
Когда господин Костежу удалился, Луиза продолжила этот разговор со мной, но спокойно и беззлобно, и в конце его сама поцеловала меня, сказав:
— Люби меня по-прежнему, Нанон, ты ведь всегда будешь моей Нанон, баловавшей меня сверх меры, и я вовсе не хочу ходить в неблагодарных. Если ты выйдешь замуж за моего брата, я стану осуждать вас обоих, но любить буду по-прежнему. Так я решила, так оно и будет.
На следующее утро я поднялась чуть свет, бесшумно оделась и вышла из комнаты на цыпочках, чтобы не разбудить милую госпожу Костежу. Мне хотелось осмотреть парк; я встретила там Бушеро, и он показал мне его во всех подробностях.
Вскоре ко мне присоединилась Луиза, и Бушеро скромно удалился.
— Нанон, — сказала Луиза, — со вчерашнего вечера я многое передумала. Раз уж ты теперь богатая и, по словам господина Костежу, скоро станешь еще богаче, ты должна купить Франквиль для моего брата. Тогда ты и
