В ужасной тревоге я ожидала прихода маленькой нищенки, мне казалось, что, поговорив с этим ребенком обо всем, что со мной произошло, я приду в себя. Мне был нужен посторонний свидетель. То был ужасный день. Я затыкала уши, чтобы не слышать вопли несчастных, слонявшихся по двору. Я пряталась, чтобы не видеть их лица, прижимавшиеся к решетке моего окна. Наконец наступила ночь, не принеся избавления от страхов. Арман, не могу передать вам, что я делала. Дабы удостовериться, что я не безумна, я почти сошла с ума. Я вспоминала детство, лишь бы убедиться, что ничего не забыла. Я читала вслух стихотворения наших великих поэтов, чтобы проверить свою память. Я хотела во что бы то ни стало вспомнить имена и число тех, кого видела в такой-то день, я обезумела от страха стать безумной, как вдруг маленькая нищенка вошла в мою камеру: я бросилась к ней, Арман, я искала помощи у ребенка, которого подобрала на большой дороге. Ее первое же слово принесло мне больше облегчения, чем все мои усилия, — она заговорила о вас:
„Я его видела“, — сказала она.
И она передала мне ваши слова. Вы спасете меня, Арман, не правда ли, вы спасете меня? Ах! Вы меня уже спасли: я начала думать о вас, я вернулась к вам, вы дали мне надежду, я почувствовала, как рассудок возвращается ко мне, я была счастлива».
До сих пор мы пренебрегали рассказом о чувствах, которые вызывало письмо Леони в сердце барона. Иначе нам пришлось бы прерывать чтение после каждой фразы. Но в этот момент барон остановился сам. Призыв о помощи сдавил его грудь. Женщина, запертая среди умалишенных, вверяет свою судьбу ему, заключенному вместе с преступниками! Он оглянулся в отчаянии: он был один… совсем один… и он заплакал. Заплакал оттого, что был один, позволил себе заплакать, потому что был один. Слабый и самолюбивый.
Затем, когда первая боль утихла, он продолжил чтение:
«В то же время, Арман, маленькая нищенка сообщила мне нечто, что одновременно меня жестоко взволновало и поразило. Господин де Серни прибыл на почтовую станцию с дамой, а на следующий день на почтовых отправился с ней по направлению к Тулузе. Он преследует вас? Тогда он выбрал странного попутчика. Но этот факт несколько успокоил меня».
Однако Луицци не удивился этому сообщению: он подумал, что, наверное, письмо, которое он написал Каролине, перехватил ее муж или Жюльетта и что именно она предупредила господина де Серни и послала его в погоню за Леони, ведь госпожа де Серни не упомянула ни об ответном письме от госпожи де Пейроль, которое могло прийти в Орлеан, ни о письме от Каролины, которое должно было туда прийти. Странное подозрение родилось в его воображении, ему показалось, что именно Жюльетта сопровождала графа де Серни, но, поразмыслив, Арман решил, что его предположение совершенно беспочвенно, и, отбросив эти мысли, продолжил чтение письма.
«Увы! Арман, я так мало узнала о вас, что уже через час после прихода нищенки смогла заняться ее судьбой, она сказала, что передала вам золото, которое я вам послала. Я выслушала ее, но, подумав, что она лжет, сказала ей так:
„Послушайте, дитя мое, я вам очень признательна за то, что вы сделали для меня, чтобы не простить вам грех, который ваше бедственное положение почти извиняет. Вы попали в это заведение после того, как вас арестовали за кражу: если это из-за золота, которое я дала вам и которое вы оставили себе, я обещаю, что буду утверждать перед судом, что сама дала вам его, и таким образом верну вам вашу свободу“.
Вы не можете себе вообразить, Арман, боль, возмущение и изумление, которые одновременно отразились на лице бедного ребенка.
„Да, — воскликнула она сквозь слезы, — да, я украла, сударыня, но не ваше золото, я украла, потому что могла попасть к вам, только если меня арестуют, я сказала господину, что сделаю это, я сказала ему это там, на большой дороге, он подтвердит мои слова. Я не для себя украла, а для вас, сударыня, для вас“.
О друг мой, какой ничтожной я показалась сама себе рядом с этой девочкой! Я на коленях просила у нее прощения за мои подозрения. Я обняла ее и с невероятным трудом успокоила: она была так несчастна, а я была так неблагодарна по отношению к ней! Вы понимаете, не правда ли, что после этого я ненадолго забыла о нас, чтобы расспросить девочку о том, кто она, откуда, я хотела знать ее историю, которую она должна была бы поведать нам двоим, но которую мне пришлось выслушать одной.
Это и очень удивительная, и очень простая история: девочка рассказала мне, что первые годы своей жизни она провела с матерью взаперти, в комнате, в которую заходил всегда только один и тот же человек. Может быть, она родилась в тюрьме? А мужчина был тюремщиком, который приносил заключенным еду? Но несмотря на расплывчатость воспоминаний несчастной девочки, мне показалось, что место, в котором она обитала, не могло быть тюрьмой, что разговоры, оставшиеся в ее памяти, не могли быть разговорами между охранником и заключенной, однако она не могла вспомнить ни имен, которые мать с такой страстью и упорством твердила ей, чтобы она их запомнила, ни событий, которые привели к их заточению и о которых мать рассказывала ей.
Однажды ее забрали у матери, и она оказалась в сиротском приюте Орлеана{499}. Эта новая жизнь, а то была поистине новая жизнь для маленького ребенка, быстро стерла из ее памяти воспоминания о первых годах жизни. До той поры она ни разу не видела ни неба, ни света дня, ни цветка, ни дерева, ничего живого, кроме матери и того, кто стерег их. Это удивительно, Арман, поскольку ни в одной тюрьме во Франции нет таких строгих порядков, как в той, где содержалась мать этой девочки. Я не решалась, однако, даже представить себе столь чудовищное преступление и считала, что девочке изменяет память, хотя вскоре самым невероятным образом убедилась в своей неправоте. Мы провели часть ночи за разговорами, и она поведала мне, как сбежала из приюта, чтобы разыскать свою мать. Тогда я решила обратиться к начальнику тюрьмы, чтобы он разрешил мне оставить девочку при себе, объяснив ему, что она совершила свое преступление из-за меня, и поручить ему от моего имени возместить убытки тем, по чьей жалобе она должна предстать перед судом. По этой причине я не отдала девочку надзирательнице, когда утром она пришла за ней, и та с охотой согласилась передать письмо, которое я приготовила для начальника тюрьмы. После того ужаса, который я испытала накануне, мне не хотелось выходить наружу. Маленькая нищенка от нечего делать смотрела в окно, прижавшись лицом к стеклу: как вдруг со двора раздался исполненный неописуемого выражения крик, и девочка, обернувшись ко мне, воскликнула в крайнем волнении:
„Ах! Господи! Господи! Господи!“
Она упала на колени, беспрестанно повторяя свой призыв. Я подбежала к ней, и в этот момент дверь с грохотом распахнулась, и я увидела Генриетту Бюре. Инстинктивным движением я загородила собой девочку, предчувствие подсказало мне, что именно вид девочки вызвал у нее приступ безумия, и я хотела защитить ребенка от внезапного приступа бешенства: Генриетта в самом деле выглядела всерьез разъяренной. На мгновение женщина застыла на пороге с раскинутыми руками, как будто хотела перегородить выход, затем быстро оглядела комнату сверкающим как молния взглядом и заметила за моей спиной девочку.
Не успела я сообразить, что Генриетта увидела ее, как она приблизилась ко мне и невероятно мощным толчком отбросила меня в сторону. Она взяла девочку на руки и пристально вгляделась в ее лицо. Затем, ни слова не говоря, без единого звука, она с ужасающей силой сжала ее в своих объятиях. Я бросилась к ним, чтобы вырвать девочку из рук сумасшедшей. Но она разгадала мои намерения и, не выпуская бедняжку, на руках вынесла ее из комнаты — горячка придала хрупкому телу необыкновенную силу. Я побежала за ней, зовя на помощь, но она мчалась с такой скоростью, что я боялась, как бы она не упала и не разбилась вместе с несчастным ребенком. Две надзирательницы примчались на мой крик и присоединились к погоне. Увидев, что ее сейчас схватят, Генриетта в свою очередь принялась кричать: „Луиза! Луиза!“
Несомненно, то было имя госпожи де Карен, поскольку она тотчас явилась и встала между нами и своей подругой, она остановила нас, а Генриетта, обессилев, прижимала девочку к груди, глядя на нас блестящими от слез глазами.
„Почему вы преследуете Генриетту? — спросила надзирательниц госпожа де Карен. — Вы же знаете, что она не сумасшедшая“.
И поскольку ее совершенно разумные слова, похоже, не произвели никакого впечатления, она с криком обратилась ко мне:
„О! Сударыня, не дайте им обидеть Генриетту“.
„Никто не хочет ее обидеть, — ответила я, — но пусть она отпустит девочку…“
В первый раз госпожа де Карен обернулась к Генриетте и увидела, что та сжимает в объятиях ребенка. Она приблизилась к подруге, но та, взяв камень, пригрозила им госпоже де Карен и вскричала:
