— Да, так вы пришли по этому делу с господином де Серни. Как это, похитив жену, вы потом убиваете мужа! Это выходит за все дозволенные рамки.
— Послушайте, маркиз, — возразил Луицци, — неужели мне действительно предъявлено обвинение в убийстве?
— Не только предъявлено, — ответил судебный следователь, натягивая шелковые чулки, — но еще и хорошо доказано.
— Как доказано, — вскричал барон, — неужели граф де Серни мертв?
— Так мертв, — маркиз надел панталоны, — что был найден с двумя пулями в зарослях около большой дороги в полулье от Сар… около Буа-Манде.
Его слова ошеломили барона, он вспомнил, в каком обличий был Дьявол, когда провожал его как раз до этого места, и содрогнулся при мысли, что то была одна из его хитростей, чтобы окончательно погубить его. Он оставался нем и недвижим, как вдруг следователь, подтягивая бретельки панталон, необычайно весело и небрежно заявил ему:
— Послушайте! У вас очень хорошие панталоны, право, чудо, а не панталоны, у кого вы одеваетесь в Париже?
Луицци не слышал его, он поднял голову с видом обреченного человека и сказал маркизу дю Валю:
— Как? Графа нашли мертвым около большой дороги?
— Да, да, — ответил судебный следователь и, обернувшись к своему камердинеру, добавил: — Мне никогда не удавалось заполучить таких панталон, как у барона. Так кто же вас одевает, Луицци?
— Не помню. — Барон был совершенно не расположен говорить на эту тему.
— Очень жаль, — не унимался судебный следователь, — я бы многое отдал, чтобы узнать имя и адрес этого портного.
Не зря барон увидел свет глазами Дьявола, интерес маркиза внушил ему больше надежды, чем его собственная невиновность, и он сказал:
— Кажется, я припоминаю, думаю, Юманн{492}, так зовут моего портного.
— Запомни это имя, — приказал маркиз камердинеру, завязывая галстук.
— Но, даже если граф был действительно убит, — продолжил барон, — почему в этом обвиняют меня?
— Потому что любовник жены — самое заинтересованное лицо в том, чтобы избавиться от мужа.
— Вы тоже думаете, что я виновен в этом преступлении?
— О том и речь: я говорил о дуэли без секундантов, обстоятельства стоили того, но это еще надо доказать. Впрочем, есть одно отягчающее обстоятельство: рядом с маркизом нашли две шпаги, а он был убит выстрелом, и это вроде бы доказывает, что если вы на империале договорились о дуэли, то ее опередило убийство.
— Так господина де Серни видели на дороге в Буа-Манде? — Луицци встал от волнения.
— Как это «видели»? Вы же сами провели с ним полдня в дороге.
Тут барон понял, что попался в смертельную ловушку, уготовленную ему Сатаной, он почувствовал, как кровь отлила от его лица, и отвернулся, чтобы скрыть свой страх, который мог быть истолкован как доказательство его вины. Он так резко отвернулся, что маркиз взглянул на него и в свою очередь вскричал:
— Поистине восхитительное платье! Оно тоже от Юманна?
Арман не отвечал, а судебный следователь, продолжая восторгаться, указал на Луицци своему камердинеру и сказал:
— Каков покрой! Ни одной складочки, не то что одежда, которую мне шьют здесь, в Тулузе. Я непременно должен одеваться у этого портного.
До Армана дошли его слова, он обернулся к маркизу и с возмущением произнес:
— Вы для этого приняли меня? Я этого должен был ждать от вас?
Судебный следователь, призванный к своим обязанностям, не отрывая глаз от платья обвиняемого, сухо ответил:
— Послушайте, барон, мне поручили вести следствие по вашему делу, я очень сожалею, но все улики против вас, даже наш разговор, который, уверяю вас, имел свою цель. И разумеется, если бы вы не были виновны, вы смогли бы дать более здравые ответы на мои, возможно неявные, вопросы.
Луицци понял, под какой грубой вуалью маркиз хотел скрыть свое пустозвонство, и, окончательно убедившись в том, что ему нечего ждать от этого человека, если он не польстит его смехотворной мании, ответил:
— О! Мой дорогой дю Валь, если вы приняли ярость, вполне естественную для честного человека, за смущение преступника, я готов доказать вам, что угрызения совести не владеют мной настолько, чтобы я забыл такую важную вещь, как забота о собственном туалете; как я уже сказал, я одеваюсь у Юманна, несомненно, это лучшее, что есть во всем Париже. Если желаете, я дам вам письмо для него, поскольку я его постоянный клиент, мне он не откажет, он всегда с особым вниманием относится к тем, кого я ему рекомендую.
— Принеси перо и бумагу, — приказал маркиз камердинеру, — и не забудьте адрес, мой дорогой барон.
— Да, да. — Барон сложил письмо и передал его маркизу, который прочитал:
— Господину Юманну, улица Ришелье{493}.
Маркиз был полностью одет, он придал волосам нужное направление, расправил жилет, оглядел себя со всех сторон и стал натягивать перчатки, когда барон снова обратился к нему:
— Ах да, мой дорогой, услуга за услугу: надеюсь, вы подпишете приказ о моем немедленном освобождении.
— Я! — вскричал судебный следователь. — Как я могу? Вам, мой дорогой, грозит смертная казнь.
— Зачем тогда было принимать меня? — удивился барон.
— Это моя обязанность — выслушивать обвиняемых, — отвечал служитель правосудия. — Мне кажется, я выполнил ее более чем добросовестно, поскольку должен был допросить вас не ранее чем через двадцать четыре часа после ареста{494}. Впрочем, мой дорогой, вы не сообщили мне ни одного факта в свою пользу, все, что я могу сделать для вас, — это приказать, чтобы с вами обходились как можно почтительнее… Позовите жандармов, — приказал он камердинеру.
— Но это подло!
Маркиз натянул перчатки и взялся за шляпу, затем он выпрямился и сурово заметил:
— Не осложняйте ваше положение тяжкими оскорблениями, за которые я буду вынужден вас наказать.
— Вы! — Луицци вспомнил в этот момент, кем был маркиз дю Валь, заодно он вспомнил и госпожу де Кремансе, и бедную Люси, и малышку Лили. — Вы! Ничтожество! Вы, сделавший порок своей профессией!
Вошли жандармы.
— Жандармы! — гневно вскричал маркиз. — Уведите обвиняемого, и пусть с ним обращаются с крайней строгостью.
Маркиз удалился, жандармы увели Луицци. Он был так подавлен, что пересек почти полгорода, не замечая, как встречные с любопытством разглядывают его и узнают.
V
РАЗВЯЗКИ
Если хорошенько припомнить видимые обстоятельства встречи Луицци с Дьяволом в обличий господина де Серни, то легко понять ужас, который охватил бедного Армана, когда он остался один в камере, где его заперли благодаря любезной рекомендации его кузена, маркиза дю Валя. Все видели, как он пошел вперед по дороге с пассажиром, который не вернулся. Для всех этот пассажир был графом де Серни, особенно для поэта, который спросил его имя и которому Дьявол представился графом.
Барон уже неделю находился в одиночке{495}. Уже неделю он был оторван от жизни, и всю эту неделю каждый час, каждая минута, каждая секунда длились ровно столько, сколько им положено. Никогда за все его тридцать пять лет у Луицци не было столько времени, чтобы подумать. Впервые за десять лет, с тех пор как барон принял адское наследство отца, он мог долго размышлять, почему его жизнь была такой необыкновенной, почему она всегда представляла собой, так сказать, вихрь событий, который властвовал над ним, почему сверхъестественная сила, которой он обладал, лишь вовлекла его в цепь несчастий, от которых, казалось, должна была оберегать. И Арман пришел к выводу, что известная история из Книги Бытия о том, что человек, прикоснувшийся к древу познания добра и зла, навсегда приговорен к бедам, является самой высокой истиной, а он — захотевший проникнуть дальше других в эту опасную науку — является ее живым доказательством.
Иногда ход размышлений Луицци нарушало сильнейшее желание узнать, что происходит за стенами темницы, в которой он заперт. В самом деле, он мог увидеть и услышать все, что творится там, где решается вопрос о его жизни и смерти, мог узнать о тех, кого он еще любил; но не решался, настолько осознал наконец, что откровения Дьявола были для него лишь пагубным светом, который постоянно сбивал его с пути, и, несмотря на ужас оттого, что он потерял честь и испортил себе жизнь, несмотря на страхи за сестру, за Эжени и госпожу де Серни, подвергавшихся опасностям, он устоял перед искушением, и адский талисман лежал без движения.
Он не притронулся к нему ни за эту неделю, ни потом, когда его несколько раз вызывали на допрос к следователям.
Возможно, барон остался бы при своих добрых намерениях, если бы не два письма, пришедшие с воли, которые поведали ему о новых несчастьях и новых преступлениях.
