время как местные застывали без движения со шляпой в руке или прикрыв ей лицо, и непонятно, из скромности они это делали или из стыда.
А еще дальше стояло Село Говорливых Девочек — те ходили на праздники и бесстыдные танцы в еще более крупные села, названия которых молодой Ханс Райтер слышал и тут же забывал; девочки из тех, что курят на улице и ведут разговоры о моряках из большого порта, ходящих на кораблях с такими-то и такими-то названиями, которые молодой Ханс Райтер тут же забывал; девочки, что ходят в кино на сверхэмоциональные картины, где заняты самые красивые мужчины планеты и актрисы, которым, если хочешь быть в струе, надо подражать, чьи имена молодой Ханс Райтер тут же забывал. Когда он, подобно ночному ныряльщику, возвращался домой, мать спрашивала, где и как он провел день, а молодой Ханс говорил ей то, что первым приходило в голову, только не правду.
Тогда одноглазая смотрела на него своим голубым глазом, и ребенок выдерживал ее взгляд, ни разу не сморгнув двумя серыми, а из угла рядом с камином хромой наблюдал за ними двумя голубыми глазами и остров Пруссия, казалось, всплывал на три или четыре секунды из пропасти.
В восемь лет Ханс Райтер перестал интересоваться школой. К тому времени он уже успел пару раз едва не утонуть. Первый случился летом, и его вытащил из воды молодой турист из Берлина, который проводил отпуск в Селе Говорливых Девочек. Молодой турист увидел, как голова ребенка то появляется, то исчезает в воде рядом с камнями, и, убедившись в том, что это именно ребенок (сам турист был близорук и поначалу подумал, что это водоросль), стащил с себя пиджак, в кармане которого носил важные бумаги, спустился по скалам и, когда идти вниз стало более невозможно, бросился в воду. В четыре гребка он доплыл до ребенка и, приглядев, где можно выйти без проблем на берег, проплыл до места в двадцати пяти метрах от того, где прыгнул в море.
Туриста звали Фогель, и он был неисправимым оптимистом. Возможно, на самом деле он был вовсе не оптимистом, а сумасшедшим, и этот самый отпуск, что он проводил в Селе Говорливых Девочек, ему настойчиво отрекомендовал врач, который беспокоился о его здоровье и пытался вытащить из Берлина под любым предлогом. Познакомившись с Фогелем поближе, любой вскоре обнаруживал, что находиться долго в его присутствии невозможно. Фогель верил в прирожденную доброту человеческого рода и говорил, что человек, чье сердце чисто, может дойти пешком от Москвы до Мадрида и никто ему не помешает — ни зверь, ни полиция, ни тем более какой-то таможенник, ибо путешественник предпримет необходимые меры: например, время от времени можно уходить с дороги и идти прямо по пересеченной местности. Он был влюбчив и неуклюж, в результате чего так и не завел себе девушку. Иногда говорил (все равно кому, это было для него неважно) о болеутоляющих свойствах мастурбации (и приводил в пример Канта) и что надо практиковать ее с самого нежного до самого преклонного возраста — и это неизменно веселило девушек в Селе Говорливых Девочек, которым выпадал случай его послушать, и бесило и внушало омерзение берлинским знакомым, которые уже были довольно наслышаны об этой теории и думали, что Фогель, постоянно ее поминающий, на самом деле мастурбировал перед ними и с ними.
Но также он был не чужд понятия мужества и когда увидел, что ребенок — хотя первоначально он показался ему водорослью — тонет, то, даже не раздумывая, бросился в море (а оно у скал прямо бурлило) и спас его. Однако тут необходимо заметить, что воспоминание об ошибке (он перепутал мальчика с бронзовой кожей и светлыми волосами с водорослью) преследовало Фогеля ночью, когда все уже закончилось. В постели, в темноте, он лежал и переживал события дня как всегда, то есть с большим удовлетворением, и тут вспомнил, как увидел тонущего мальчика, и тут же увидел себя: вот он стоит и смотрит и не может понять, человек то или водоросль. Сон тут же покинул его. Как же можно вот так взять и перепутать ребенка с водорослью? — спросил он себя. А потом: чем же, чем мальчик похож на водоросль? И потом: а есть ли вообще между ними сходство?
Прежде чем сформулировать четвертый вопрос, Фогель подумал: а ведь берлинский врач, похоже, прав, и он сходит с ума; впрочем, сумасшедшим, как обычно понимают сумасшествие, он не был, но уже сделал первый шаг, как бы это сказать, по тропе безумия, ибо у ребенка нет ничего общего с водорослью и тот, кто, стоя на скале, их путает, — это человек, у которого шарики забежали за ролики, то есть не сумасшедший в обычном смысле, ибо у сумасшедших вообще ни шариков ни роликов нет, но человек, у которого в башке что-то явно разболталось, и поэтому ему нужно быть осторожнее во всем, что касается психического здоровья. Потом, отчаявшись уснуть, Фогель принялся думать о мальчике, которого спас. Тощий такой и очень высокий для своего возраста, да еще и говорил чертовски плохо. Фогель его спросил: что случилось? А мальчик ответил:
— Ничоу лось.
— Что? Что ты сказал?
— Ничоу лось, — повторил ребенок.
И Фогель понял, что это значит: ничего не случилось.
И так далее со всеми словами — Фогелю они показались столь смешными и необычными, что он принялся задавать дурацкие вопросы, просто чтобы повеселиться над ответами ребенка, который отвечал совершенно свободно и естественно: например, как называется этот лес, спрашивал Фогель, и ребенок выговаривал: леу став, что означало «лес Густава»; а как называется вот тот лес подальше, и мальчик говорил: леу рета, что значило «лес Греты»; а как называется вот тот черный лес справа от леса Греты, и мальчик сообщал: леу мени, что означало «лес без имени»; и так они добрались до края обрыва, где лежал пиджак с важными бумагами в кармане, а ребенок по просьбе Фогеля (тот запретил ему снова заходить в море) вытащил свою одежду чуть ниже, из похожей на ласточкино гнездо пещерки, а потом они попрощались, предварительно представившись друг другу:
— Меня зовут Хайнц Фогель, — сказал Фогель тоном, которым говорят со слабоумными. — А как зовут тебя?
Мальчик ответил: Ханс Райтер, причем произнес это совершенно чисто и ясно, а потом они пожали друг другу руки и каждый пошел в свою сторону. Вот это Фогель и вспоминал в постели, вертясь с боку на бок, не включая свет и тщетно пытаясь уснуть. Вот чем, чем этот мальчик мог напомнить мне водоросль? — спрашивал он себя. Худобой? Выбеленными
