в него Ворсклы. Пространство между этими реками было
невелико, покрыто болотистыми топями и открыто для
неприятельских выстрелов, если они начнутся с возвышенностей. Не было
ни судов, ни паромов, не было и людей в Переволочне; торчали
только груды развалин после посещения ее русскими. Шведы
успели отыскать запас строевого дерева, годного для постройки
паромов, но им недоставало ни цепей, ни веревок, а главное -
недоставало времени: неприятеля могли ожидать каждую минуту.
Нельзя было помышлять об отпоре: мало было у шведов пушек, ядер не было, порох был подмочен, и войско упало духом.
Господствовал беспорядок; незаметно было ни заботливости о
спасении армии, ни дисциплины. Король, всегда отважный и
самонадеянный, все еще верил в стойкость своих шведов и в
волшебную силу своих речей.
<Пусть только увидят меня солдаты верхом на лошади, -
станут они сражаться так же храбро, как и прежде>, - говорил он.
716
‘ <Нет, ваше величество, - отвечал ему Гилленкрок, - если
неприятель явится, то многие наши солдаты или положат оружие, или бросятся в воду, чтобы спасти свою честь>.
Тотчас стало оказываться, что король заблуждался насчет
воинственной стойкости своих воинов. Многие самовольно стали
овладевать паромами, приготовленными их товарищами для себя, а не для них. Тогда Мазепа стал умолять короля переправиться
как можно скорее через Днепр и уходить в турецкие владения.
Стали рассуждать, каким путем уходить, потому что
представлялось два пути: в Крым к хану - подручнику турецкого
султана, или в Бендеры - к сераскиру-паше. Многие склонялись
к тому, чтоб уходить в Крым, полагая, что там за них станет
готовая воинственная сила орды. Случившийся здесь какой-то
татарский мурза обещал Левенгаупту сам проводить войско через
степь. На пути в Крым, представлял он, после Днепра не будет
уже больших рек, через которые трудно было бы переправиться.
Но Мазепа советовал избрать путь на Бендеры. <Следуя в
Крым, - говорил он, - нам придется проходить слишком
большое степное пространство и русские, погнавшись за нами с
большою силой, могут нагнать нас, тогда как много-много на
пятый день мы уже достигнем границы и будем безопасны>.
Король не решался ни на то, ни на другое; он никак не мог
победить в себе чувство стыда при мысли, что он побежит от
неприятеля.
Тогда Левенгаупт, уговаривая короля, стал перед ним на
колени и говорил:
<Всемилостивейший государь! дозвольте спасти вашу особу, пока еще возможно. Если неприятель сюда явится, то всех нас
истребит или в плен заберет>.
<Нет, нет, ни за что, - говорил с жаром король, - не покину
своих солдат. Вместе будем обороняться, вместе погибнем!>
<Невозможно, - говорил Левенгаупт, - солдаты, видимо, упали духом; местоположение здесь неудобно для обороны.
Повторяю: нас непременно или истребят, или в плен заберут. Бог
поставил ваше величество правителем народа, и вы должны
будете отдать Богу отчет за него. Если спасете вашу особу, то
найдете еще способ спасти отечество’ и всех нас, своих
несчастных подданных. Если же попадете в неприятельские руки, тогда все пропало>.
<Я, - сказал решительно король, - согласен скорее попасть
в неприятельские руки, чем умышленно покинуть войско>.
Пришел Гилленкрок и пристал к совету Левенгаупта.
<А что будет со мною, если русские возьмут меня в плен?> -
спрашивал король.
Гилленкрок отвечал:
717
<Сохрани нас Бог от этого!.. Но если бы такая беда нас
постигла, то русские влачили бы вашу особу с триумфом по своей
земле и вынудили бы от вас унизительные для Швеции условия>.
На это Карл сказал:
<Шведы не будут обязаны соблюдать условия, вынужденные
от меня насилием>.
<Вы сами, - сказал Гилленкрок, - не предадите себя
такому бесчестию и не подумаете о своих верных подданных, чтоб
они нарушили обещания, данные их королем хотя бы вследствие
насилия>.
Карл вдруг опомнился и сказал:
<Господа! Не верьте тому, что я сейчас говорил>.
Но когда генералы принялись снова его уговаривать, Карл
уже не возражал им, а порывисто произнес: <Господа, оставьте меня в покое!>
Все в тихой скорби от него удалились. Но вошел к королю
генерал Крейц, и неизвестно, одумался ли король, или речи Крей-
ца подействовали на него более, чем речи Левенгаупта и Гиллен-
крока, только Крейц, вышедши от короля, сказал генералам: <Король решается оставить свою армию и переправиться через
Днепр>.
Мазепа, видя упорство короля, которое могло довести до того, что появятся русские, стал заботиться о собственном спасении и, не дожидаясь более, чем кончатся толки у короля с его генералами, поспешил воспользоваться стоявшими судами и часов в шесть
вечера переправился через Днепр с своими единомышленниками и с
несколькими козацкими госпожами. Он успел захватить с собою
два бочонка с золотыми монетами. Мазепа заторопился бежать
именно тогда, когда у короля с генералами шла речь о том, что
станется с королем, если его возьмут в плен; он знал, что как ни
тяжел был бы такой плен для шведского короля и для шведского
войска, но о том, что сталось бы с ним, приходилось уже думать
только ему самому, а не его союзникам. Говорят, что в это время
Карл выказал Мазепе свое неудовольствие и назвал его своим
обольстителем, и хотя шведский историк, сообщая это сведение, отвергает его, но оно не лишено правдоподобия, тем более что сам этот
историк не находился тогда уже при короле.
После отплытия Мазепы король назначил Левенгаупта
главнокомандующим оставляемой на берегу Днепра армии, а с собою
переправляться через Днепр определял генералам Акселю Спарре, Лагеркроне, генерал-квартирмейстеру Гилленкроку, полковникам
Герду, Гиерте, Дальдорфу и Гротгузену, статс-секретарю Мюл-
лерну, нескольким писцам и служителям. Для прикрытия взял
он из войск, не участвовавших в полтавском сражении, 1100
человек и, сверх того, оставшихся целыми драбантов и так назы-
718
ваемых одноупряжных (einspanner). Некоторые офицеры и
солдаты заранее успели уйти за Днепр и могли пристать к королю
в степи, так что всей военной силы, сопровождавшей короля в
Турцию, могло набраться от двух до трех тысяч.
Гилленкрок успел отыскать на берегу Ворсклы несколько
паромов и пустить их до Переволочны. На эти паромы посадили
избранное войско. Запорожцы проводили через Днепр шведских
лошадей и приводили в изумление своих иноплеменных союзников
ловкостью, с какою они переправлялись вплавь, держась за гривы
лошадей. Когда королю приближалось время переправляться, то
кроме тех, которых король назначил для переправы с собой, на
берегу стали толпиться шведские солдаты, пытаясь и сами, вслед
за прочими, каким-нибудь способом перебраться за реку.
Ломали багажные телеги, усаживались на них, и на таких, наскоро сработанных плотах пускались в волны, а вместо весел
употребляли тележные колеса. Однако сравнительно немного
нашлось тогда шведов, которые таким способом перебрались на
противоположный берег. Некоторые тут же утонули. Запорожцы
переправляли войско, отобранное королем и посаженное на
паромах. Они приготовляли веревки, один конец вправляли в
паром, а другой держали в руках, и даже брали в зубы, и таким
образом, плывя верхом на своих лошадях, перетащили союзников
на другой берег. Переправа окончилась в одиннадцать часов
ночи. В это время понесли и короля на берег реки, чтобы
посадить его для отплытия. Успели взять его серебряный сервиз
и немалые денежные суммы, доставшиеся ему с контрибуции, наложенной на Саксонию. Короля посадили в коляску, самую
же коляску поставили на двух суднах, так что передние колеса
стояли на одном, а задние на другом.
У берега подошел к нему Левенгаупт и сказал: <Ваше
величество, всемилостивейший государь! Я человек небогатый. Если
со мною что-нибудь случится, не оставьте моей жены и детей, чтобы им не пришлось нищенствовать>.
<Ваша просьба будет исполнена, - отвечал король, - только
и вы исполните в точности мои приказания, - сохранить в
целости войско и перейти в татарскую степь>.
Левенгаупт поцеловал королю руку.
В полночь отчалили от берега. 12 драбантов служили королю
