нашей лучшей связной с бонапартистскими комитетами и, конечно, с императорской фамилией. Она поможет нам в ночь побега, потом отправится в Париж своим путем…
Принц сильно закашлялся, так что розовые пятна появились на его щеках.
– Как вы представляете мой отъезд?
– Очень просто, если Ваше Высочество соизволит остаться здесь на несколько дней и станет по вечерам совершать прогулки с эрцгерцогиней. В назначенный вечер вы должны прогуливаться вблизи высокого обелиска, ближайшего к стенам парка. По другую сторону стены вас будет ждать карета. Когда вы перелезете через стену, карета отвезет вас во дворец Пальм, откуда вы отправитесь тотчас в дорогу. Вам помогут перелезть через стену, а эрцгерцогиня упадет в обморок… и позовет на помощь лишь спустя некоторое время. Как видите, Ваше Высочество, это потребует лишь немного мужества и удачи. Остается лишь выбрать день…
Принц задумался на мгновение и улыбнулся Пальмире, которая уже изнемогала. Тогда, возвысив голос, он сказал:
– Все это мне очень нравится. Но мне хотелось бы, чтобы вы кое-что изменили. Не могли бы вы закончить это через неделю? Сегодня четверг. Может быть, в следующий четверг?
Пальмира с облегчением вздохнула и широко улыбнулась, затем склонилась в глубоком реверансе.
– К вашим услугам, монсеньор. Можете быть спокойны, мы сделаем все, чтобы вы были довольны. Значит, в четверг.
Через полчаса Пальмира и ее псевдопродавщица уже садились в карету, все так же сопровождаемые подмигиванием часовых.
– Боже, как я боялась! – проговорила Пальмира, усаживаясь в глубь кареты и развязывая ленты своего капора. – Я совсем не уверена, что способна на конспирацию. Сердце готово выскочить из груди, как будто я пробежала не одну милю. И все-таки все прошло хорошо, не так ли?
– Несомненно, хотя должна сказать, что меня очень беспокоит здоровье принца. Этот хриплый голос, этот кашель… Нет, мне это совсем не нравится.
– Конечно, он очень устал. И, может быть, простудился. Воздух родины быстро восстановит его силы. Вы заметили, как он обрадовался?
– Да… но эрцгерцогиня мне показалась чем-то очень озабоченной…
– Ну, это естественно, – проговорила Пальмира, которой все хотелось видеть в розовом свете. – Он должен уехать, а она любит его. По-человечески ее можно понять…
Следующие дни прошли в приготовлениях. Княгиня Орсини и графиня де Лозарг говорили всем, что собираются вернуться во Францию. Большинство их знакомых уехали из Вены в свои загородные дворцы и поместья, поэтому все шло хорошо. Мария Липона была наверху блаженства, видя, как осуществляется то, за что она боролась уже несколько лет. Она очень хотела присоединиться к своим подругам вместе с Леоной Камерата, принять участие в их французской авантюре. Только Мармон был очень опечален и не скрывал этого.
– Боюсь, что пройдет много времени, прежде чем мы снова увидимся… – сказал он. – Даже если император позовет меня, боюсь, что французский народ не встретит радостно герцога де Рагуза…
– У народа Франции столь же переменчивое сердце, как у хорошенькой женщины, – возразила Фелисия. – Они влюбятся в своего Орленка, и если их новый кумир скажет, что вас любит, то этот народ быстро забудет, что вы защищали Карла Десятого. Вы же знаете, что это ваш единственный шанс когда-нибудь вернуться на родину. И будьте покойны, мы не позволим Наполеону Второму забыть о том, чем он вам обязан…
– Я в этом уверен. Но столько дней, не видя вас…
– Думайте о том дне, когда мы увидимся! Это позволит вам набраться терпения.
Фелисия продала некоему еврею с улицы Жозефштадт одно из своих украшений с бриллиантами и изумрудами, чтобы покрыть дорожные расходы принца и расходы на его устройство в Париже. Это было уже второе украшение, которое она продала, и Гортензия боялась, что ее подруга останется ни с чем.
– Вы же знаете, что я заранее их предназначила на выполнение нашей задачи. Наш император вернет мне все…
– А если нас постигнет неудача?
Фелисия рассмеялась.
– У меня хватит средств, чтобы вернуться в Рим. Слава богу, Орсини еще не впали в бедность, и там найдутся те, кто меня приютит. В конце концов игра есть игра. Но, во имя неба, Гортензия, выкиньте из головы черные мысли…
– Вы забыли еще кое-что: у вас всегда есть Комбер и… моя дружба. Жизнь в имении не очень светская, не очень веселая, но…
– Не слишком веселая? После того, что с вами там случилось? Вы капризны! – И добавила, внезапно посерьезнев: – Вы правы. Остался Комбер, и я не забыла о нем. Но мне хотелось услышать это от вас…
Видно, вспомнив о доме, Гортензия плохо спала в эту ночь. При мысли о возвращении ею овладело волнение. Прошли долгие месяцы с тех пор, как она уехала, и ее очень тревожило молчание Жана. Пришло еще одно письмо от Франсуа, но там не было ни слова о повелителе волков, и Гортензия, хорошо зная Франсуа, понимала, что Жан, по-видимому, запретил ему писать о себе.
Она уверилась в этом, когда на другой день – бывают же такие совпадения – получила очередное письмо из Комбера. Франсуа мало писал ей, но это его послание заставило сжаться ее сердце: «Возвращайтесь, мадам Гортензия! Умоляю вас! Возвращайтесь как можно скорее. Мне запретили вам писать. Я надеюсь еще вас увидеть. Надо что-то делать. Только вы сами должны защитить свое счастье… если тот, кого вы любили, все еще составляет ваше счастье…»
Прочитав это, Гортензия разрыдалась, и Фелисия, бросив взгляд на письмо, решила позволить ей выплакаться. В этих слезах изливались месяцы тоски по родине и тревоги за своих, поэтому она решила, что ей надо дать поплакать. Лишь спустя некоторое время она подсела к ней и обняла ее за плечи.
– Еще два дня, дорогая, и мы уедем! Если этот человек вам написал, значит, еще не поздно.
– Вы… так думаете?
– Я в этом уверена. Иначе бы он не писал. Он знает, сколько времени потребуется письму, чтобы прибыть к вам, и сколько времени надо вам, чтобы уехать. Успокойтесь, вы поспеете вовремя… Боюсь, что я, втянув вас в эту авантюру, слишком много от вас потребовала. Но я постараюсь сделать так, чтобы все это не нанесло вам слишком большого урона…
Спокойный и уверенный тон Фелисии унял поток слез Гортензии, и она подняла голову.
– Что вы хотите сказать?
– Что завтра вечером я отправляюсь в Шенбрунн с Тимуром и Камератой, а вы остаетесь здесь. Если к рассвету я не вернусь, уезжайте, не ожидая и не стараясь что-либо узнать. Вы отправитесь почтовой каретой до Зальцбурга, а оттуда – во Францию. Нет, Гортензия, не настаивайте. Я приняла
