Глаза Блисс удивленно расширились. Это была прекрасная мелодия, пусть и диковатая, но богатая звонкими, виртуозными трелями.
— Правильно. Это музыка, — сказала она.
Фаллом возбужденно начала:
— Джемби… — Она помедлила, но затем всё же решила использовать слово из галактического, — музицировал постоянно. Он играл на… — и снова слово на солярианском.
— На «фифьюле»? — в сомнении повторила это слово Блисс.
— Не на «фифьюле», а на… — Фаллом рассмеялась.
Когда оба слова произносились подряд, Блисс могла уловить различие, но отчаялась воспроизвести второе. Тогда она спросила:
— А на что она похожа?
Но поскольку Фаллом была ещё ограничена в знании галактического, то не могла дать точного описания, а её жесты не сумели внести ясность в представление Блисс об этом инструменте.
— Он показывал мне, как пользоваться ею, — гордо заявила Фаллом. — Я делала пальцами в точности так же, как Джемби, но он сказал, что вскоре они мне не понадобятся.
— Это чудесно, дорогая. После ужина мы посмотрим, столь ли искусны в музыке альфиане, как твой Джемби.
Глаза Фаллом искрились. Приятные мысли о том, что будет после, помогли ей пережить обильный ужин, несмотря на скопление народа, смех и шум вокруг неё. Только однажды, когда случайно опрокинулось блюдо, вызвав вблизи их компании возбужденные крики, Фаллом испугалась, и Блисс проворно прижала её к себе теплым, оберегающим от всего на свете объятием.
— Я вот думаю, нельзя ли договориться, чтобы мы питались отдельно, — пробормотала она, обращаясь к Пелорату. — Иначе придётся улетать отсюда. Есть эти животные белки само по себе отвратительно, но я должна хотя бы есть эту пищу в покое.
— Да ведь шум — от хорошего настроения, — заметил Пелорат, который готов был стерпеть что угодно, если имелся шанс изучить примитивное поведение или веру.
Наконец ужин завершился, и объявили, что вскоре начнется музыкальный праздник.
82
Зал, в котором он должен был состояться, оказался почти столь же велик, как и обеденный. Здесь стояли складные сиденья (довольно неудобные, как выяснил Тревайз) примерно на сто пятьдесят человек. Как почетных гостей их провели в первый ряд, и множество альфиан вежливо и восхищенно обсуждали их одежду.
Оба гостя, по здешнему обычаю, обнажились выше пояса. При мысли об этом Тревайз напрягал пресс и в самодовольном восхищении поглядывал вниз, на заросшую тёмными волосами грудь. Пелорат, с восторгом глазевший по сторонам, был безразличен к своей внешности. Блузка Блисс вызвала косые удивленные взгляды, но вслух никто ничего не говорил.
Тревайз заметил, что зал заполнен только наполовину и что большую часть аудитории составляли женщины, поскольку, вероятно, многие мужчины рыбачили в море.
Пелорат шепнул Тревайзу:
— У них есть электричество.
Тревайз бросил взгляд на вертикальные трубы на стенах и горизонтальные на потолке. Они мягко светились.
— Флуоресценция, — сказал он. — Весьма примитивно.
— Да, но они работают. Такие же штуки есть в наших комнатах и в пристройках. Я думал, это просто декоративные элементы. Если мы найдём, как их включать, нам не надо будет сидеть в темноте.
— Могли бы и просветить, — пробурчала Блисс.
— Они думают, что мы знаем как, — вступился Пелорат, — что каждый должен знать это.
Из-за ширмы появились четыре женщины и уселись группой перед зрителями. Каждая держала лакированный деревянный инструмент. Все инструменты были похожи, но разного размера. Один из них был очень мал, два — чуть больше, а четвертый — значительно больше трёх других. Каждая женщина держала в свободной руке длинную палочку.
Зрители тихо засвистели, как только показались музыкантши. В ответ женщины поклонились. Их груди были туго подвязаны полосками прозрачной ткани, вероятно, чтобы легче было играть.
Тревайз, расценив свист как знак одобрения и предвкушения удовольствия, счел уместным добавить к хору и свой собственный свист. Фаллом тоже решила не оставаться в стороне и испустила трель, звучавшую намного громче, чем общий свист. Зрители начали оборачиваться. Блисс нежно сжала руку Фаллом, и та умолкла.
Три женщины подняли инструменты под подбородки, а самый большой зажала в коленях четвертая музыкантша. Длинные палочки в руках женщин заходили поперек струн, натянутых почти по всей длине инструментов, а пальцы левых рук быстро запорхали по верхним концам струн.
Это, подумал Тревайз, и был «скрип», которого он ожидал, но звучало это намного нежнее скрипа. Нежно и мелодично пели ноты; каждый инструмент вносил что-то своё, и всё сливалось в нечто восхитительное.
Тут не было и в помине бесконечной сложности электронной музыки («настоящей музыки», как продолжал думать о ней Тревайз), и чувствовалось некоторое однообразие. Но прошло какое-то время, и его слух приспособился к такой странной системе подачи звука — он начал различать неуловимые оттенки. Это оказалось утомительно, и Тревайз с тоской вспомнил об электронной музыке — холодной, математически просчитанной и с обнаженностью реальности. Но ему показалось, что, если он довольно долго будет слушать такую музыку', она сможет ему в конце концов понравиться.
Концерт шел уже минут сорок пять, когда на сцену вышла Хироко. Она заметила в первом ряду Тревайза и улыбнулась ему. Он чистосердечно присоединился к одобрительно засвистевшей аудитории. Хироко выглядела прелестно в длинной, искусно сшитой юбке, с большим цветком в волосах и с обнаженной грудью, — видимо, её игре это не было помехой.
Ее инструментом была темная деревянная трубка, примерно в две трети метра длиной и почти два сантиметра толщиной. Она поднесла её к губам и дунула в отверстие вблизи одного из концов, взяв высокую нежную ноту, меняющуюся по высоте, когда её пальцы бегали по металлическим клапанам вдоль трубки.
При первых же звуках Фаллом вцепилась в рукав Блисс и зашептала:
— Блисс, это… — и Блисс опять послышалось «фифьюл».
Блисс покачала головой, но Фаллом настаивала:
— Но это она!
Альфиане уже начали оглядываться на Фаллом. Блисс ладонью прикрыла ей рот и, наклонившись, пробормотала «тише» прямо в ухо солярианки.
После этого Фаллом слушала игру Хироко молча, но её пальцы периодически двигались, словно работали с клапанами инструмента.
Последним выступающим на концерте был пожилой мужчина, игравший на инструменте с гофрированными боками, висевшем на его плечах. Он то сдвигал, то раздвигал его, в то время как одна рука мужчины двигалась вдоль ряда белых и чёрных клавиш, нажимая их поодиночке и по нескольку сразу.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
