Рано утром Герасимов был в охранке; из з у б р о в никого не пригласил: отправил экипаж за полковником Глазовым; тихоня; такие и нужны в серьезном деле; дай кость - руку оближут.
Не посвящая Глазова в существо дела, спросил:
- Как бы вы на моем месте поступили с государственным преступником, находящимся в розыскных листах департамента полиции, который случайно попался?
Чуть прикрыв рот ладошкой, Глазов осторожно кашлянул (провинциал, подумал Герасимов; если вовремя не скрутить - опасен; люди из глубинки наверх прут, сметая всех на пути; столицу меряют уездными мерками, норовят сделать ее привычной для себя, не желая подтянуться до ее уровня, да и как подтянешься, если культуры не хватает?) и осторожно поинтересовался:
- Видимо, вы ведете речь о человеке, который может представлять интерес? Объект вербовки?
- Нет. Этот человек не пойдет на вербовку.
- Но в нем заинтересован департамент полиции?
- Бесспорно.
- А взяли мы, охрана?
- Именно так.
Глазов покачал головой:
- Задача не из легких. Отдавать, конечно, жалко. Словно бы каштаны для господина Трусевича из огня таскаем.
- Ну, это вы перестаньте, - отрезал Герасимов, внутренне порадовавшись ответу Глазова. - Не пристало нам делить врагов на "своих" и "чужих". Враг общий. Коварный и сильный. Пощады от него ждать не приходится... Дружество, полковник, только дружество всех подразделений политической охраны даст победу... Меня интересует другое... Я задумал комбинацию... И, согласно плану, целесообразно устроить побег человеку, арестованному нами...
- Он взят по своему документу? - поинтересовался Глазов; вопрос ставил осторожно, словно кот, - л а п к о й без коготков.
Ах, умен, шельмец, подумал Герасимов, эк все соображает; с ним нужен глаз да глаз!
- Да, - солгал Герасимов, - по своему. А что?
- Если бы чужому, - ответил Глазов, догадавшись уже, что речь шла о Карповиче, - то можно обвинить в проживании по подложному паспорту и отправить в тот город, где арестант рожден. Для опознания личности. Ну, а по дороге чин, который будет везти его в пересыльную тюрьму для э т а п а, может зайти в лавку, табаку купить...
- Ах, если бы он был с чужим паспортом, - снова вздохнул Герасимов. Ладно, Глеб Витальевич (по имени-отчеству назвал впервые; новая и н т о н а ц и я отношений; цени, Глазов; жди повышения; Россия ждать умеет, чему-чему, а этому научена, сколько веков з а в т р а к а м и кормят, а она все равно до девятьсот пятого года верила и ждала, чудо что за империя, нет такой второй на земле!), спасибо. Мне приятно с вами работать.
В тот же день самый доверенный офицер шефа охранки, получив инструкции от Герасимова, вывел Карповича из камеры, посадил в пролетку, пожаловавшись, что пришлось взять частника: "все свои в разъезде"; объяснил, что везет его в пересылку, для отправки на родину, для опознания личности; по дороге мучительно зевал и плевался - играл тяжелую похмелку.
- Думаете, нам, мелюзге, легко в охране жить? - горько жаловался Карповичу. - Дудки-с. Оклад нищенский, а опасности подстерегают кругом. Думаете, мне хороших людей в радость арестовывать? То-то и оно, сердце болит. А - поди откажись! Присягу принимал. Заложники мы все... У семьи, общества, верховной власти... Не пошевелиться... Гипс кругом... Перекусить не хотите? Я угощу. Мне пивка надобно выпить, голова раскалывается. Вон и трактир хороший, пошли, не отказывайтесь...
В трактире офицер заказал себе два пива, арестанту - жареного картофеля с луком и салом; первую кружку выпил залпом, сыграл дурноту, поднялся, побежал в туалет; там приник к щелочке: Карпович спокойно доедал картофель, изредка оглядываясь; людей в трактире было тьма, постоянно хлопала входная дверь; да уходи же ты, черт, взмолился офицер; Карпович, словно бы услышав его мольбу, медленно поднялся и начал расхаживать по трактиру, потом шмыгнул на улицу; только б не вернулся, дьявол, подумал офицер.
Бедненький, думал между тем Карпович, п р о с к в о з и в два проходных двора, погонят теперь охранника со службы, нарушил присягу, упустил меня, бедолага...
Вскорости оказался в безопасности - на квартире Азефа; тот, предупрежденный Герасимовым, сыграл изумление, пустил слезу; прижал к груди, прошептав: "Герой, ну, ты герой, Карпович! Прямо из охранки сбежать - такого еще не было! Ну, слава богу, теперь за дело! Месть тиранам!"
...Через два дня Азеф сообщил Герасимову - умел благодарить за услугу, что в Петербурге появились люди из Северного боевого летучего отряда; работают сепаратно, ЦК не подчиняются, поступают на свой страх и риск, опираясь на низовые комитеты партии, особенно где много студенческой молодежи; "это не наш с вами спектакль, эти пугать не намерены, они будут и впрямь взрывать и стрелять; об них мог бы и не сообщать - не мои, но за Карповича я к вам сердцем проникся, Александр Васильевич. Ищите их, бейте тревогу, эти люди опасны".
- А фамилии-то у этих людей какие? - спросил Герасимов.
- Псевдонимы у них, Александр Васильевич, псевдонимы...
- Например?
- Руководителя зовут "Карл". Пока он на свободе, спокойным себя не чувствуйте, этот человек готов на все, умен и оборотист...
- Сделайте милость, Евгений Филиппович, повстречайтесь с ним, пожалуйста, а?
Азеф поехал в Финляндию, фотографий достать не смог, во внешнем портрете путался: "нос прямой, глаза голубые", пойди возьми такого, полстолицы придется хватать; тем не менее сообщил, что "Карл" готовит взрыв Государственного совета, а в нем заседают все те сановники, из кого государь тасует колоду министров - не Милюкова же с Гучковым пускать к власти!
- "Карл" посещает заседания Государственного совета, - заключил Азеф, как всегда о т д а в а я главное в самом конце беседы, - под видом иностранного корреспондента...
Зацепка.
"Карла" удалось взять; участник событий девятьсот пятого года; фамилия Трауберг.
Повесили.
Его группа тем не менее продолжала подготовку новых актов - в ответ на бесконечные смертные приговоры, выносившиеся в империи военно-полевыми судами; если в Петербурге, Москве и Киеве левая печать и адвокаты, имевшие выходы на членов Государственной думы, хоть что-то делали для защиты невиновных, то в провинции террор власти был пьяным, слепым в своей ненависти, малограмотным, а потому пугающимся всего того, что было непривычным или попросту не до конца понятным. Поэтому арестовывали, а порою и казнили за все то, что хоть как-то выпадало из привычных, дремучих стереотипов.
Через несколько дней Азеф сообщил, что группа готовит а к т против великого князя Николая Николаевича и министра юстиции Ивана Григорьевича Щегловитова.
Герасимов немедленно установил дополнительные филерские посты возле дворца великого князя и дома Щегловитова.
Азеф принес новое известие: акт приурочен к новогоднему приему во дворце государя; Герасимов отправился к великому князю и министр}, просил их отказаться от поездки в Царское.
- Да кто где хозяин?! - возмутился Николай Николаевич. - Я в моей империи или мерзавцы бомбисты? Лучше я погибну, чем откажусь быть на приеме у государя!
Герасимов бросился к Столыпину; тот незамедлительно поехал к царю; государь повелел Николаю Николаевичу оставаться во дворце; тот нехотя подчинился; Герасимов поставил условие, чтобы великий князь и Щегловитов впредь никуда не выезжали, пока бомбисты не будут схвачены.
Герасимов торопил Азефа, встречался с ним каждый день; наконец тот принес долгожданную новость: на заседании ЦК кто-то раздраженно заметил: "Сколько раз можно откладывать акт?! Пусть Распутина поторопится, у всех нервы на пределе!"
По счастью для охранки, член ЦК назвал женщину ее подлинной фамилией, а не кличкой; агенты нашли Распутину в дешевеньком пансионате, подселили туда двух сотрудников, которые просверлили дырочки в тонкой фанерной стене, круглосуточно наблюдая за революционеркой; ничего интересного не замечали; зато филеры наружного наблюдения обратили внимание на любопытную деталь: каждое утро Распутина приходила в собор Казанской божьей матери, покупала копеечную мягкую свечку, ставила ее перед образом и начинала истово молиться, касаясь выпуклым, морщинистым лбом (провела девять лет в каторге, постарела раньше времени) холодных каменных плит.
Получивши эти сведения, Герасимов удивился, сам поехал в собор, долго смотрел за Распутиной; диву давался - верующая бомбистка; потом заметил, как к ней подошли девушка и молодой мужчина, поставили свечки и тоже начали бить лбы, подолгу замирая в поклоне; господи, ахнул полковник, да они ж переговариваются друг с дружкой и передают что-то!
Герасимов ждать далее не мог, приказал забрать всех, кто м о л и л с я вместе с Распутиной; троих взяли во время их дежурства возле щегловитовского дома; "влюбленная", щебетавшая с юношей, сумела отскочить, когда ее хватали, выхватила браунинг и начала стрелять; обезоружили; третий бомбист крикнул филерам:
