примерно 50 тысячами человек в крепостях на Висле и Одере и 40 тысячами действующих войск под началом принца Евгения, Наполеон намеревался усилить последнего 40 тысячами Лористона, собрать, таким образом, на Эльбе 80 тысяч солдат, преградить путь неприятелю и предотвратить его вторжение в Нижнюю Германию. Затем, с добавлением в апреле-мае двух Рейнских корпусов, подходящего через Баварию Итальянского корпуса и Императорской гвардии, Наполеон получал в свое распоряжение в Саксонии около 200 тысяч человек, соединялся с Евгением и силами 300 тысяч человек сокрушал русских, какие бы союзники их не подкрепили. В качестве резерва у него еще оставались переформированные старые корпуса под началом Даву и Виктора, прибывавшие из Испании войска и сто пятьдесят батальонов депо, наполнявшиеся призывниками 1814 года и способные обеспечить еще 100–150 тысяч солдат. Солдаты эти были молоды и неопытны, но крепки, а ветераны обладали огромным боевым опытом и сгорали от нетерпения восстановить честь своего оружия.
Никогда еще Наполеона не видели более молодым, энергичным и терпеливым, словом, более министром и генералом, нежели императором. Он восстановил обычай, оказавшийся некогда весьма полезным: поместил в Майнце старого Келлермана (герцога Вальми), наделив его верховной властью над всеми военными округами на берегах Рейна от Страсбурга до Везеля. Будучи весьма деятельным, несмотря на преклонный возраст, соединяя с энергией большой опыт в организации войск и располагая, кроме того, огромными складами и кредитами, о состоянии которых он каждодневно отчитывался перед императором, маршал Келлерман инспектировал проходившие через Майнц подразделения, посылавшиеся со сборных пунктов в места соединения войск, лично выявлял их нужды в обуви, обмундировании, вооружении и офицерах, тотчас восполнял недостаток, а если это было не в его силах, уведомлял Наполеона, который исправлял положение сам.
Продолжая делать всё, что в человеческих силах, чтобы суметь оттеснить врагов, которых он навлек на Францию, Наполеон также чувствовал необходимость что-нибудь предпринять, чтобы вернуть себе сердца людей, которые с каждым днем всё более отвращались от его правления. Их мог бы вернуть ему мир, заключенный в самое скорое время; но мир, при всей его желанности, был возможен только после энергичных усилий, которые возвратили бы Франции если не владычество над Европой, то хотя бы военное превосходство, а ради этого требовалось пролить еще немало крови. За невозможностью, даже при соблюдении крайнего благоразумия, вернуть мир без промедления Наполеон пытался доставить людям хотя бы моральное удовлетворение.
Помимо войны, второй причиной, восстанавливавшей общество против Наполеона, была его ссора с Римом и пленение папы. И Наполеон решил покончить с распрями, уступив папе как можно меньше, но всё же уступив, чтобы прийти к согласию. Папа, прежде содержавшийся в Савоне, пребывал теперь в Фонтенбло, плененный, но по видимости свободный и осыпанный всякого рода заботами и почестями. Наполеон приказал перевести его в Фонтенбло летом 1812 года, перед отъездом в Россию, опасаясь, как бы в его отсутствие англичане не попытались похитить Пия VII из Савоны. Папе отвели покои, которые он занимал в счастливые времена коронации, времена уже столь далекие! Его осыпали всевозможными почестями и послали ему часть гражданского и военного дома императора, дабы он жил как государь. При нем несло службу подразделение пеших гренадеров и конных егерей Императорской гвардии, а приставленного сторожем жандармского офицера капитана Лагорса позаботились облачить в одеяние камергера. Умный и тактичный Лагорс в конце концов так понравился папе, что тот уже не мог без него обходиться.
Пию VII оставили его врача, капеллана и нескольких старых слуг, которым он доверял; время от времени его навещали кардиналы Байан и Мори, архиепископ Турский и епископ Нантский. Их общество было единственным, дозволенным папе, и единственным, которое ему нравилось. По воскресеньям он имел возможность совершать мессу в большой часовне замка и раздавать благословения верующим. Но о его переводе в Фонтенбло мало кто узнал, внимание публики было приковано к Москве, к тому же люди опасались козней императорской полиции, и потому в Фонтенбло по воскресеньям приезжали лишь немногие любопытные. Папа жил в глубоком уединении, которое можно было бы назвать сладостным, если бы оно не было вынужденным. Хотя в его распоряжение и предоставили парк, Пий VII никогда не покидал своих покоев, из вялости и из расчета. После ежедневной прогулки по большой галерее Генриха II он впадал в неподвижность, даже не читал, хотя ему была доступна библиотека замка, и казался полностью погруженным в себя.
Через день после прибытия в Париж Наполеон написал папе, засвидетельствовав ему удовольствие, которое испытывает от его близости, желание навестить его и покончить с возмущающими Церковь разногласиями. Вслед за письмом Наполеон стал посылать к папе Байана, Барраля и Дювуазена, чтобы они добились согласия посредством неожиданных уступок. Ведь спорные пункты не представляли более таких затруднений, как прежде. Способ канонического утверждения был обговорен, Церковь пошла на то, чтобы назначенный прелат по истечении шести месяцев утверждался либо папой, либо архиепископом провинции. Труднее было определиться с местопребыванием суверенного понтифика. Поскольку Пий VII не предвидел падения Наполеона и потому не находил способа заставить французского императора вернуть ему Римское государство, он склонялся к тому, чтобы считать перевод папства в Авиньон крайним, состоявшимся, а потому приемлемым средством, имевшим извинения и утешение в прошлом. Но папу возмущали и казались хуже самого пленения планы перевести папство в Париж: эти планы приписывали Наполеону, и тот в самом деле некоторое время таковые строил. Если бы подобное свершилось, Пий VII уподобился бы в собственных глазах патриарху Константинополя, а великая Церковь Запада была бы принижена, на его взгляд, до положения своей современной восточной ветви.
Такое умонастроение доставляло ценное средство для переговоров, ибо, уступив папе Авиньон, можно было подвести его к согласию в самом щекотливом вопросе. Осталось бы договориться об имуществе Церкви, распроданном или подлежавшем продаже, и о кафедрах примыкавших к Риму семи епархий. Папе очень хотелось сохранить эти кафедры и иметь возможность назначать епископов Веллетри, Альбано, Фраскати, Палестрины и проч., дабы иметь средство вознаграждать своих служителей.
Когда согласие с папой было почти достигнуто, Наполеон решил лично прибыть в Фонтенбло, чтобы своим присутствием положить конец свойственными Пию VII колебаниям и добиться от него официального акта, который можно будет предъявить публике в качестве залога религиозного мира и, возможно, предвестника мира европейского.
Притворившись, будто направляется на охоту в Гросбуа, Наполеон 19 января внезапно переменил направление и поехал в Фонтенбло, куда уже тайно послал свой двор. Папа в ту минуту совещался с несколькими епископами и кардиналами. И без того взволнованный обсуждением важных вопросов, он еще более разволновался, узнав о внезапном прибытии Наполеона, которого не видел со
