думалось, чудо, а затем произнес:
— Кровь... Чья это кровь?
— Быть может, кровь раненой богини. Быть может, кровь опозоренной жрицы. Какое это имеет значение, Багой?
— Кровь, — повторил он. — Что означает эта кровь?
— Возможно, она взывает к Небесам об отмщении или же требует, чтобы ее смыли другой кровью, Багой. С чего бы мне растолковывать тебе притчи?
Он наконец сообразил и, с трудом поднявшись с колен, наклонился и горячо зашептал мне на ухо; при этом украшавшие его головной убор бесценные украшения позвякивали у моего виска.
— Я понимаю. И будь уверена, сделаю все. Но не сейчас. Сейчас никак невозможно. Но клянусь, что улучу подходящий момент и совершу это. Я ненавижу Оха! Право слово, я ненавижу этого человека, ибо, в то время как руки его осыпают меня дарами, язык его насмехается надо мной. А когда я благодаря своей мудрости одерживаю для Оха победы, он глумится над тем, кто ведет его солдат, поскольку я не мужчина и не женщина. Да, я ненавижу персидского царя: зная, что я родом из Египта, он заставляет меня осквернять храмы моей родины и резать тех, кто служит в них. О! Я клянусь, что с этим будет покончено, как только настанет подходящее время!
— И каким же образом, о Багой?
— А вот каким, о Пророчица! — И, схватив набрякший кровью край покрывала, он демонстративно вытер им губы и лоб. — Клянусь кровью Исиды и ее Оракула, что не буду знать ни сна ни покоя, пока не доведу до погибели Оха Артаксеркса. Могут пройти годы, но рано или поздно я добьюсь своего... Однако при этом потребую кое-что взамен.
— Что именно? — удивилась я.
— Прощение грехов, Пророчица, которое даруешь мне ты.
— Да, я вправе дать тебе его или отказать. Однако не стану ничего делать, пока не умрет Ох, причем умереть он должен, Багой, от твоей руки. И лишь тогда я испрошу для тебя прощения у Небес, но не ранее.
— По крайней мере, защити меня до того часа, о Дочь Мудрости, Дитя Царицы Небесной.
С ожерелья, что носила под покрывалом, я сняла амулет силы, тайный символ самой Исиды, искусно изготовленный из яшмы и известный только посвященным. Я подышала на него, благословляя таким образом.
— Возьми это, — сказала я евнуху. — И носи у сердца. Амулет сей защитит тебя от всех напастей, пока сердце твое будет хранить верность задуманному. Но знай, Багой, если хоть раз сердце твое дрогнет и отвернешься ты от великой цели, этот священный символ станет навлекать на тебя все напасти — как в этой жизни, так и в загробной. Ибо тогда на твою обреченную голову падет проклятие богини, которое отныне висит над ней на волоске, совсем как в греческой легенде про дамоклов меч. Забирай же амулет, а затем уходи и не возвращайся, разве только с доброй вестью о том, что Ох Артаксеркс шагает по той дороге, по которой и сам отправил несметное число жертв.
Багой взял талисман, прижал его ко лбу, словно это была подлинная печатка Царя царей, и спрятал на груди. Затем упал ниц передо мной, сидевшей на большом троне Царицы цариц, и лоб его коснулся земли у моих ног. Через мгновение евнух поднялся и, ни слова не говоря, стал пятиться, смиренно кланяясь на ходу, пока не достиг дверей, где и исчез с глаз моих.
Когда этот человек ушел, я, Айша, громко рассмеялась: я затеяла большую игру и выиграла. Да, я громко рассмеялась, а затем, очистив статую богини и воскурив перед ней фимиам, опустилась на колени и воздала хвалу Небесам, посланником которых на земле была.
Глава XV.
ЗАГОВОР
Томительно тянулись годы. Ох возвратился в Персию, забрав награбленные ценности и военные трофеи, оставив бесчеловечного Сабако править Египтом и вымогать из него непосильную дань.
Все это время я, Айша, пребывала в Мемфисе — в храме Исиды, чьих стен никогда не покидала, поскольку приказ Оха исполнялся и, что бы ни происходило с храмами других богов, святыня Исиды пребывала неоскверненной. Здесь, в окружении редеющей компании жрецов и жриц, я оставалась, как велел наставник мой Нут, в ожидании весточки от него, которая все не прилетала, и скромно, как только позволяло наше нищенское положение, проводила храмовые церемонии.
Чем занималась я в то трудное время, которое тянулось невероятно медленно? Я мечтала, я общалась с силами небесными, я изучала древние предания Египта и других стран, становясь еще мудрее, набираясь новых знаний, наполняясь ими, словно сосуд благовониями или вином. Вы спросите: какая мне была от тех знаний польза? Казалось бы, никакой. На самом деле это не так, поскольку мое сердце питалось ими, словно пчела зимним запасом меда, и без них наверняка бы умерла, как насекомое, лишенное еды. Более того, теперь я понимаю, что это вынужденное продолжительное ожидание стало своего рода приготовлением к тем долгим столетиям, которые я впоследствии была обречена пережить в гробницах Кора. Словом, то было воспитание души.
Так, позабытая миром, размышляла и терпела я — та, что намеревалась править миром.
Месяц неторопливо брел за месяцем, и, по-прежнему наполненная божественным долготерпением, я пребывала внутри стен храма до назначенного часа, который, я точно знала, в конце концов непременно настанет. О Нектанебе я не слышала ничего: он просто-напросто исчез... Я не сомневалась, что бывшего фараона постигла именно та судьба, которую предрекла ему я. Об Аменарте, его дочери, я тоже ничего не слыхала, она, как я полагала, канула в небытие вместе с ним. Не имела я никаких сведений и о Калликрате, жреце-воине. Наверняка его постигла смерть и красота его обратилась в зловонный прах, каким однажды должна стать и моя собственная, — при одной лишь мысли об этом я содрогалась.
Много размышляла я о том, почему этот человек, единственный на свете, взволновал мою душу и пробудил желания моей женской плоти. Ответа я не знала. Разве только не было предопределено свыше, что когда я миную Врата смерти, то встречу его в потустороннем мире, если таковой существует. Ибо с самого начала была я уверена, что на меня возложена миссия возвысить дух Калликрата до моего собственного. Почему? Быть может, потому, что некогда прежде, где-то на далекой звезде или в некой неведомой стране, я совершила обратное.
Неужто таков общий удел великих — с тяжким трудом и слезами, испытывая
