и, как в былые времена, замышляет украсть его у меня, а меня саму погубить. И кто знает, каким окажется финал? Но там, в глубинах моей души, размышляет Сфинкс, улыбаясь своей вечной улыбкой, и ему рано или поздно я должна буду задать вопрос, на который Нут, этот святой старец, не сумел дать ответа... или не захотел бы ответить, даже если бы мог.
— А что будет с принцессой Аменартой? — спросила я в тот день у Нута. — Знай, Учитель, что меня все больше тяготит эта женщина.
— Понимаю, дочь моя, дворы этого храма просторны, но недостаточно широки для вас обеих. Утешься: завтра утром она уплывает.
— На север? — спросила я.
— Нет, на юг. Со своим отцом Нектанебом. Или по крайней мере, так Аменарта сказала мне, добавив, что сокровища Египта должны по праву принадлежать ей и что они либо станут править вместе с отцом, либо вместе падут.
— Это хорошо, — ответила я.
Затем мы поговорили об иных делах, имевших отношение к храму богини, и о том, как лучше припрятать драгоценности Исиды, чтобы те не достались персам. Когда с этим было покончено, Нут поднялся, призвал на меня милость богов и взошел на борт «Хапи»; корабль сей он купил, чтобы послать его на помощь мне в Сидон. Мне оставалось лишь гадать, когда, сколько лет спустя мы с Учителем вновь увидимся. Однако сам он, полагаю, прекрасно это знал.
Словно полноводная река во время весеннего разлива, хлынули орды персов на Мемфис. Так сель сметает деревню, топит скот, вырывает с корнями пальмы, покрывает илом поля зерновых, затопляет города, дворцы и храмы, губит несчастных жителей и устилает щедрую землю трупами тех, кто возделывал ее, — то же самое сотворили Ох и его варвары с Египтом. Грабежи и массовая резня, огни пожаров и страшные муки отмечали их путь. Мужчин вырезали тысячами, стариков и пожилых женщин выгоняли в пустыню, обрекая на голодную смерть. Да, так персы развлекались — гнали людей туда, где не было воды, и затем наблюдали, как они умирают от жажды под палящим солнцем. Оставляли только молодых женщин, чтобы обратить их в наложниц или рабынь, а также самых красивых и здоровых детей для своих мерзких забав. Города и храмы разграбляли, их жителей пытали, выведывая, где спрятаны тайники с сокровищами, жрецов ставили перед выбором — отречься от своих богов и приносить жертвы богу огня либо умирать; жриц сжигали, предварительно обесчестив.
Такой печальной была участь Египта. Разумеется, я знала, что за свои грехи и неверие страна сия сама навлекла на себя эти беды. Однако, хотя именно я, сыграв главную роль в гибели Сидона, стала одним из тех, кому свыше было предназначено разрушить Египет, сердце мое оплакивало его, и я умоляла карающих богов остановиться. Также я просила их дать Оху испить из кубка, прежде сделав меня виночерпием, который смешивает ему вино. И молитвы мои были услышаны.
И вот кровавый Ох пришел в древний Мемфис, священный белостенный город, и затопил его улицы ужасом — в великом множестве их устилали мертвые тела, и к небесам летели лишь горестные вопли. Однако жечь город он не стал, — может, помогли наши молитвы и боги смилостивились, а может, царь персов просто захотел сохранить его, дабы сделать там свою резиденцию. Но, как и повсюду, в Мемфисе он тоже грабил храмы и чинил богохульства.
С вершины пилона храма Исиды, откуда открывался вид на внутренние дворы храма Птаха и золоченое стойло быка Аписа, я собственными глазами увидела, как персы — греки никогда бы такого не учинили — вытащили сие священное животное, которое посчитали за бога Египта (хотя, по сути, бык сей был лишь его символом или, скорее, символом источника природной силы), и с глумлением и насмешками забили и разделали его. Мало того, пришли их повара и приготовили священную плоть, после чего за столами, расставленными во внутреннем дворе храма, Ох и его военачальники съели Аписа, заставляя жрецов Птаха «вкушать своего бога» и пить бульон, в котором тот был сварен. Они были трусами, те жрецы, иначе нашли бы способ подмешать в бульон яд.
После пира, когда все бражники изрядно охмелели, привели огромного осла и устроили для него стойло в святилище, выбросив оттуда статую бога.
Таковы описания лишь некоторых деяний, которые творили персы в Мемфисе и, конечно же, повсюду на территории Египта; участь Аписа разделил и священный баран Мендеса. Остальные бесчинства я опущу, ибо они слишком постыдны для описания.
Все это время я сидела в храме Исиды в ожидании того, что может произойти. Не стану уверять, что не была напугана, потому как мне на самом деле было страшно. Однако я чувствовала в себе присутствие того гордого духа, который запрещал мне показывать свой страх. Но главное, в душе горел огонь веры, и свет его служил мне проводником в темноте отчаяния. Святой Нут, мой Учитель, сказал, что мне и тем, кто остался со мной, не причинят вреда, и правдивость его слов я не подвергала сомнению. Более того, когда я ночью молилась, в сердце моем словно бы вдруг зазвучал голос с небес, приказывая мне быть храброй, поскольку там, в небесах, боролись за меня те, кого видеть я не могла.
И вот я сидела совсем одна, и не у кого было спросить совета, и некому было помочь мне. Однако я ободряла по мере сил тех несчастных жрецов и жриц, что служили вместе со мной Исиде. Богослужение в храме проходило, как и прежде: каждое утро статую Вселенской Матери одевали и украшали, умащали благовониями, подносили ей дары; процессии жрецов с идущими впереди певцами под звон систров кружили по внутренним дворам, ночами же священные гимны взлетали к звездному небу.
Обо всем этом прознали персы и собрались у ворот, донельзя удивленные.
— Да что же это за люди такие, — спросили захватчики, — что они ничего не боятся?
Но мы в ответ лишь промолчали, хотя в лицо нам смотрела смерть.
Весть о нас достигла ушей Оха и вызвала его любопытство — он лично заявился в храм. Я приняла перса в огромном зале: закутайная в покрывало, я сидела на возвышении на троне, у ног статуи богини. С Охом было несколько его вельмож, надушенных и разодетых в шелка, а также военачальник Ментор, знакомый мне еще по Сидону изменник, переметнувшийся вместе со своими греками к персам. Присутствовал там и
