Брюс, остановившись на дорожке, увидел в вечерних сумерках, что абрикосовые деревья, росшие у задней двери, уже омертвели. Слава богу, подумал он. Никто никогда не ел эти абрикосы; бесчисленные банки с ними, загромождавшие подвал, никогда не открывались. Ребенком он как–то раз вытащил эти банки наружу и стал швырять в них камни, так что те взрывались фонтанами липкого сока и стекла. Это привлекло шершней. Летом лужицы абрикосового сока превратились в жужжащие болота, в котором извивались желтые спинки шершней. Никто не осмеливался подойти к ним ближе, чем на несколько ярдов.
Так, теперь подняться по ступенькам на веранду и постучать в дверь. Доски прогибались под его ногами, сама веранда давно покосилась. Когда–то, много лет назад, дом и веранда были выкрашены серой корабельной краской. Теперь та растрескалась и шелушилась вплоть до самых досок, так что из–под серого виднелись полоски желтовато–коричневого цвета.
Он поднял металлическое кольцо дверного молотка и отпустил его, чтобы раздался удар.
Дверь тут же открылась, и перед ним предстал Ноэль Стивенс — с лицом, омраченным выросшей за день щетиной, в рубашке с закатанными рукавами и в брюках на подтяжках. Он, не сказав ни слова, впустил Брюса внутрь. Затем отец, тяжелый и инертный, воздел руку, безмолвно призывая мать Брюса, которая хлопотала на кухне. В глазах Брюса отец всегда походил на какого–то рабочего из начала столетия, массивного, честного, не очень умного шведа, каменщика или водопроводчика, который прибыл в Америку и направился прямиком в Миннесоту, никогда не помышляя учить английский или посещать другие города. Лицо у отца было широкое, мясистое и, за исключением подбородка и щек, блестящее, с длинным носом, прогнутым или сломанным посередине. Кожа под глазами была усеяна множеством кратеров, слегка коричневатых, весьма похожих на те пятнышки, появление которых некогда было принято объяснять плохим функционированием печени.
— Ну… ей–богу! — сказал отец. Перед Брюсом возникла его красноватая безволосая лапа, и он взял ее в свою.
Из кухни появилась мать. Крохотное, загорелое, умное и набожное лицо ее так и лучилось, яркие глаза сияли. Здесь, у себя дома, она носила простую чистую одежду, которая всегда ассоциировалась у него с деревенскими жителями, людьми из маленьких городков Айдахо. Она улыбнулась ему, и ее тускловатые, просвечивающие искусственные зубы цвета целлулоидной расчески отразили свет лампы и заискрились.
— Привет! — сказал Брюс, чья рука все еще была зажата в плоской, мягкой и влажной ладони отца. — Как поживаете?
— Отлично, — сказал отец, выпуская наконец его руку и снова садясь в свое глубокое кресло, пружины которого звякнули под его тяжестью.
Мать порывисто схватила его и приложилась губами к его щеке, это произошло так быстро, что он и шевельнуться не успел, прежде чем она снова отпрянула.
— Как мы рады тебя видеть! — воскликнула она. — Как там, в Рино?
— В Рино я больше не живу. — Он уселся, и мать тоже. Оба родителя выжидательно на него смотрели, причем у отца лицо было невыразительным, а у матери — веселым и добрым, она ловила каждое его движение, каждое слово. — Я теперь живу в Бойсе. Я женился.
— О! — У матери перехватило дыхание, она вся так и сморщилась, потрясенная. Отец же не шелохнулся.
— Совсем недавно, — сказал он.
Отец по–прежнему никак не реагировал.
— Я не верю, — простонала мать.
— Будь это неправдой, он бы тебе этого не сказал, — обратился к ней отец.
— Нет, — сказала она. — Я все равно не верю. Кто она? — спросила она, переводя взгляд с одного на другого.
— Я не знаю, — сказал отец, похлопывая ее по колену. — Успокойся, вот и все. — Он перевел взгляд на Брюса. — Это она сидит там в машине?
— Она там, снаружи? — возопила мать, вскакивая и подбегая к окну. — Как ты узнал, что она там? — спросила она у отца.
Тот отвечал в своей неторопливой манере:
— Услышал, что рядом остановился автомобиль, вот и выглянул посмотреть, кто там.
— Надо ее привести, — сказала мать, устремляясь к двери. — Как ее зовут?
— Не ходи за ней, — приказал отец.
— Да, — отозвалась мать, открывая дверь и выходя на веранду.
— Иди сюда и сядь! — громко сказал отец.
Она вернулась, возбужденная и раскрасневшаяся.
— Почему ты оставил ее в машине? — спросила она у Брюса.
— Сейчас он тебе объяснит, — сказал отец.
— Ее укачало, — сказал Брюс.
— Скажи ей, чтобы вошла в дом и прилегла, — потребовала мать.
— Сначала я хочу с вами поговорить, — сказал Брюс. — Я не приведу ее, пока вы не поклянетесь на Библии, что не скажете о ней ничего дурного.
— Никто и не собирается говорить ничего дурного, — сказал отец.
— Не приведу ее, пока вы оба не примете решение поступать так, как должно, а не так, как вас побуждают чувства, — продолжал Брюс. — Если вы скажете о ней что–нибудь дурное, я уйду и больше вы никого из нас не увидите. Я все обдумал, и мне очень жаль, но мне не хочется, чтобы вы как–нибудь ее огорчали.
— Он прав, — сказал отец.
— Да, — согласилась мать. — Что ж, теперь мы ее увидим?
— Она старше меня, — сказал Брюс.
— На сколько? — спросила мать.
— Это не имеет значения, — сказал отец. — Если Брюс на ней женился, то лучше бы тебе об этом и подумать. А решать — это не твое дело.
— На десять лет, — сказал Брюс. — Ей тридцать четыре.
Мать заплакала.
— Десять лет — это много, — с серьезностью в голосе заметил отец.
— Теперь я вам все рассказал, — подвел черту Брюс.
Родители сидели с несчастным видом, преодолевая расстройство чувств.
— Мне хотелось бы знать, в каком вы сейчас финансовом положении, — снова заговорил Брюс. — Послушайте. Вот вы отправили Фрэнка в колледж, но мне пришлось пойти работать сразу после средней школы; собственно, я работал еще и тогда, когда ходил в школу. Как насчет свадебного подарка?
— За свадебным подарком дело не станет, — сказал отец.
— Я не имею в виду десятидолларовую банкноту, — сказал Брюс. — Нам нужны тысячи долларов, тысяч шесть или семь.
Отец кивнул, словно это представлялось ему совершенно естественным.
— Я хотел спросить вас о деньгах, прежде чем вводить ее сюда, — сказал Брюс. — Это для меня, так что к ней никакого отношения не имеет.
Далее он рассказал им кое–что о своем магазине. Оба внимательно слушали, но он сомневался, что они его понимают. Они потеряли дар речи. Слишком уж были ошеломлены.
— Я не могу долго обо всем распространяться, у меня нет времени, чтобы быть вежливым; нам надо решить это прямо сейчас. Хочу получить деньги, прежде чем приведу ее сюда.
Голос его все повышался и повышался, пока он не начал уже на них кричать; они же сидели, придавленные к своим местам, и не перебивали его. Он успешно их шантажировал, что было единственным способом, с помощью которого он мог надеяться добиться своего. Он говорил и говорил, а они слушали; он им все разъяснил, а потом обрушился на них с требованием:
— Вы отправили Фрэнка в колледж; теперь пора сделать что–то и для меня, и сейчас как раз такое время, когда я действительно в этом нуждаюсь. — Он обошел молчанием тот факт, что Фрэнк выигрывал одну стипендию за другой. — Так что вы скажете?
— Мы всегда были готовы поддержать тебя, когда ты решишь, чем именно хочешь заниматься, — с достоинством сказал отец.
— Хорошо, — сказал Брюс, донельзя довольный; он победил их. Одним только напором своего голоса он заставил их принять все, что сказал; проскользнул мимо их естественной бережливости и здравого смысла. — Ну и чем же вы можете мне помочь? Послушайте, я хочу привести ее в дом, она там замерзает, а я сказал ей, что вернусь за ней через пару минут.
Он вскочил и беспокойно заходил по комнате, передавая им свое нетерпение.
Родители пришли в крайнее возбуждение, желая поскорее все уладить. Отец сел за стол в столовой и, сражаясь с тяжеловесностью своих движений, стал искать свою чековую книжку, мать бросилась наверх за авторучкой. Вскоре у него в руках был отцовский чек на тысячу долларов, и родители наперебой говорили ему, как им жаль, что они не могут дать больше. Вскоре мать, снова всхлипывая, сказала, что хочет только увидеть Сьюзан, деньги ее не интересовали. Отец, оправдываясь, бормотал, что, может быть, позже, когда у него будет возможность взглянуть на облигации, которые хранятся в центре города, в банковском депозитном ящике, он сумеет добавить кое–что еще.
— Пойду приведу ее, — сказал Брюс, словно теперь у него наконец были развязаны руки.
Он прошествовал на веранду, родители сопровождали его вплоть до ступенек, где и стояли с боязливым видом, когда он открывал дверцу машины.
— Мне уже лучше, — сказала Сьюзан. — Это твои родители? — Она видела их на веранде. — Как бы мне хотелось не входить к ним в дом… однако, думаю, без этого не обойтись.
