Распространенная оценка прорабочего законодательства была основана на ошибке, что ставки заработной платы не имеют никаких причинных связей с ценностью, которую труд рабочих добавляет к материалу. Ставки заработной платы, говорит железный закон, определяются минимальным количеством самого необходимого для поддержания жизни; они никогда не могут подняться выше прожиточного минимума. Разница между стоимостью производимой рабочим продукции и выплачиваемой ему заработной платой идет в карман работодателя-эксплуататора. Если этот избыток урезается посредством ограничения рабочего дня, то рабочий освобождается от части работы, его зарплата остается без изменений, а работодатель лишается части своей несправедливой прибыли. Ограничение совокупного объема производства сокращает только доходы эксплуататорской буржуазии.
Выше уже отмечалось, что роль, которую прорабочее законодательство играло до последнего времени в эволюции западного капитализма, была менее значительна, чем можно было бы предположить, судя по страстности, с которой публично обсуждались связанные с ней проблемы. Трудовое законодательство по большей части просто придает законодательное оформление изменениям условий, уже доведенных до конца быстрым развитием производства[Cм. с. 574576.]. Но для стран, которые промедлили с принятием капиталистического способа производства и отстали в развитии современных методов обработки и производства, проблема трудового законодательства имеет критическое значение. Введенные в заблуждение ложными доктринами интервенционизма политики этих стран считают, что могут облегчить участь обездоленных народных масс путем копирования трудового законодательства наиболее развитых капиталистических стран. Они смотрят на эти проблемы, как если бы с ними можно было справиться, трактуя их под так называемым человеческим углом зрения, и не способны понять реальной проблемы.
Печально, что в Азии миллионы маленьких детей обездолены и недоедают, что заработная плата чрезвычайно низка по меркам американских и западноевропейских стандартов, что существует длинный рабочий день и что санитарные условия на фабриках достойны сожаления. Однако не существует других способов устранить эти пороки, кроме как больше работать, производить и экономить и тем самым накапливать больше капитала. Это необходимо, чтобы добиться любого устойчивого улучшения. Ограничительные меры, защищаемые самозваными филантропами и гуманистами, будут бесполезны. Они не только не изменят обстоятельства к лучшему, но и те дела, которые шли хорошо, они изменят к худшему. Если родители слишком бедны, чтобы нормально кормить своих детей, то запрет на детский труд обрекает детей на голод. Если предельная производительность труда настолько низка, что за 10 ч рабочий может заработать только заработную плату, которая по сравнению с американскими зарплатами будет неудовлетворительной, то декретирование восьмичасового рабочего дня не принесет пользы этому рабочему.
Обсуждаемая проблема заключается не в желательности повышения материального благополучия наемных рабочих. Защитники того, что неверно называется прорабочими законами, намеренно запутывают вопрос, постоянно повторяя, что больший досуг, более высокая реальная заработная плата и освобождение детей и замужних женщин от необходимости искать работу сделает семьи рабочих более счастливыми. Они прибегают ко лжи и низкой клевете, говоря, что те, кто выступает против этих законов, вредят жизненным интересам наемных рабочих, и называя их гонителями рабочих и врагами рабочего класса. Разногласия не касаются преследуемых целей; они затрагивают только средства, которые следует применять для их осуществления. Вопрос не в том, желательно или нет повышение благосостояния широких народных масс, а исключительно в том, являются ли декреты государства, ограничивающие продолжительность рабочего дня, а также детскую и женскую занятость, верным средством повышения уровня жизни рабочих. Это чисто каталлактическая проблема, которую должна решить экономическая теория. Эмоциональные разговоры не имеют никакого отношения к делу. Они являются плохой маскировкой того, что лицемерные защитники ограничительных мер не способны выдвинуть никаких здравых возражений против обоснованной аргументации экономистов.
То, что уровень жизни среднего американского рабочего несравненно более удовлетворителен, чем среднего индийского рабочего, что в Соединенных Штатах рабочий день короче и что детей посылают в школу, а не на фабрику, не является достижением государства и законов этой страны. Это результат того, что величина инвестированного капитала на одного работника здесь гораздо больше, чем в Индии, и что, следовательно, предельная производительность труда намного выше. Это не заслуга социальной политики; это результат применявшихся в прошлом методов laissez faire, которые не подрывали развитие капитализма. Именно laissez faire должны принять на вооружение правительства в Азии, если хотят улучшить участь своих народов.
Нищета Азии и других отсталых стран объясняется теми же причинами, что и неудовлетворительные условия жизни на заре развития западного капитализма. В то время, как численность населения быстро увеличилась, политика ограничений задержала адаптацию методов производства к нуждам растущего числа ртов. Именно благодаря непреходящим заслугам экономистов, которые проповедовали laissez faire и которых типовые учебники наших университетов отвергают как пессимистов и апологетов неправедной алчности эксплуататорской буржуазии, был проложен путь экономической свободы, который поднял средний уровень жизни до беспрецедентной высоты.
Экономическая наука не догматична, как заявляют самозваные неортодоксальные защитники всемогущества государства и тоталитарной диктатуры. Экономическая теория ни одобряет и ни осуждает меры, предпринимаемые государством для ограничения производства и выпуска. Она просто считает своей обязанностью прояснить последствия этих мер. Право выбора политики, принимаемой на вооружение, принадлежит людям. Но, делая выбор, они не должны игнорировать экономические учения, если хотят достичь преследуемых целей.
Безусловно, в некоторых случаях люди могут посчитать оправданными определенные ограничительные мероприятия. Правила пожарной безопасности являются ограничивающими и повышают издержки производства. Но сокращение общего объема производства, к которым они приводят, представляет собой цену за избежание еще больших бедствий. Решение о каждом ограничивающем мероприятии должно приниматься на основе тщательного взвешивания связанных с ним издержек и приносимой им пользы. Ни один разумный человек не может поставить под сомнение это правило.
3. Ограничительные меры как привилегия
Любой беспорядок на рынке по-разному воздействует на разных индивидов и группы индивидов. Для одних это благо, для других удар. Только с течением времени, когда производство приспосабливается к появлению новой информации, это влияние сходит на нет. Таким образом, ограничительная мера, поставив подавляющее большинство в трудное положение, может временно улучшить положение некоторых людей. Для последних эта мера равносильна получению привилегии. Они требуют таких мер, ибо хотят быть привилегированными.
Здесь опять прекрасным примером может служить интервенционизм. Введение пошлины на импорт товара ложится бременем на потребителей. Но для внутренних производителей это является благом. С их точки зрения введение новых пошлин и повышение уже существующих это прекрасно.
То же самое относится и ко многим другим ограничительным мерам. Если государство ограничивает либо путем прямых ограничений, либо с помощью фискальной дискриминации крупные предприятия и корпорации, то усиливаются конкурентные позиции малого бизнеса. Если оно ограничивает деятельность крупных универмагов и торговых розничных сетей, то радуются мелкие лавочники.
Важно осознать то, что выигравшие от этих мер считают для себя выгодным, длится только на протяжении ограниченного периода времени. В долгосрочной перспективе привилегии, предоставленные определенной группе производителей, теряют свою способность приносить специфический доход. Привилегированная отрасль привлекает неофитов, и их конкуренция ведет к устранению специфических доходов, извлекаемых за счет привилегии. Таким образом, жажда привилегий избалованных любимчиков закона неутолима. Они продолжают требовать новых привилегий, потому что старые теряют свою силу.
С другой стороны, отмена ограничительной меры, к существованию которой структура производства уже адаптировалась, означает новое расстройство рынка, которое идет на пользу краткосрочным интересам одних и ущемляет краткосрочные интересы других. Давайте проиллюстрируем эту проблему на примере пошлины. Пусть много лет назад, скажем, в 1920 г., Руритания ввела пошлину на импорт кожи. Это было благом для предприятий, которые в тот момент работали в кожевенной промышленности. Но позднее в результате расширения отрасли неожиданные барыши, которыми кожевники наслаждались в 1920 и последующих годах, постепенно исчезли. В сухом остатке оказался лишь тот факт, что часть мирового производства кожи переместилась из тех мест, где выпуск на единицу затрат выше, на территорию Руритании, где производство требует более высоких затрат. Жители Руритании платят за кожу более высокие цены, чем они платили бы в случае отсутствия пошлины. Так как в кожевенные заводы вкладывается больше капитала и труда Руритании, чем было бы вложено в случае свободной торговли кожей, то некоторые другие местные отрасли сокращаются или, по меньшей мере, не растут. Из-за границы импортируется меньше кожи, и меньшее количество руританских товаров экспортируется в качестве платы за импорт кожи. Объем внешней торговли Руритании сокращается. Ни одна живая душа в целом мире не получает никаких преимуществ от сохранения старых тарифов. Наоборот, в результате падения совокупного объема производства человечества каждому причинен ущерб. Если бы политика, осуществленная Руританией в отношении кожи, была принята на вооружение всеми странами в отношении всех товаров и последовательно проводилась в жизнь с целью полного упразднения международной торговли и достижения абсолютной автаркии всех стран, то люди полностью отказались бы от выгод, которые несет с собой международное разделение труда.
