Хозяин распорядился нанять плотников для возведения большого навеса с двумя входами.[1036] Посреди него поставили экран. У передней кухни построили другой навес размером с три комнаты, а у главных ворот — размером в семь комнат.
Приглашенные из монастыря Воздаяния двенадцать буддийских монахов читали канон о новопреставленной.
Двое слуг целый день подавали чай, который заваривали в кухне, двое поваров не переставая подносили кушанья.
Шурины Хуа Старший и У Второй вскоре ушли. Симэнь наказал сюцаю Вэню написать для печатников траурное извещение, в котором между прочим говорилось о «скоропостижной кончине моей супруги». Сюцай потихоньку показал текст Боцзюэ.
— Нет, так не пойдет, — заметил Боцзюэ. — У него ведь невестка У супругой значится. Так писать нельзя. А то пересуды пойдут. Да и брат У Старший обидится. Пока не пиши. Погоди, я с ним поговорю.
Под вечер все разошлись. Симэнь остался с Ли Пинъэр. Рядом с одром поставили летнюю кровать и отгородили ее ширмой. Симэнь лег. Ему служили Чуньхун с Шутуном. Едва рассвело, Симэнь направился к Юэнян умываться. Он облачился в траур: белую повязку, траурную шапку, белые чулки, туфли и халат. С утра прибыл надзиратель Ся и обратился к Симэню со словами соболезнования и утешения. Симэнь приветствовал сослуживца, а сюцай Вэнь пил с ним чай. У главных ворот надзиратель Ся остановился и обратился к писцу:
— Всех записывай! Особенно караульных. О неявившихся доложишь. Они у меня будут наказаны.
Отдав распоряжение, Ся Лунси вскочил на коня и помчался в управу.
Симэнь велел сюцаю Вэню составить приглашения и отправил посыльных к родным и близким с уведомлением о заупокойной службе в третий день после кончины. Вскоре пополудни был сооружен алтарь, который венчало изображение Будды, но говорить об этом подробно нет надобности.
Певица У Иньэр, узнав печальную весть, прибыла в паланкине. Она предстала перед смертным одром и со слезами на глазах возожгла жертвенную бумагу, а затем проследовала в дальние покои и отвесила земной поклон Юэнян.
— Матушки Шестой не стало, — с плачем говорила она, — а я до сих пор ничего не знала. Почему никто мне раньше не сказал?! Я до глубины души потрясена горем.
— Ты ее приемная дочь и навестить-то ни разу не удосужилась, — упрекала ее Юйлоу. — А как она страдала последние дни!
— Дорогая вы моя матушка! — обратилась к Юйлоу певица. — Да разве б я не пришла?! Умереть мне на этом месте — не знала я ничего!
— Хоть ты и не была, а покойная матушка про тебя не забыла, — говорила Юэнян. — Кое-что на память тебе оставила. Просила тебе передать. — Юэнян обернулась к Сяоюй: — Ступай принеси сестрице!
Сяоюй удалилась и вскоре вернулась с узелком, из которого извлекла атласную кофту с юбкой, пару золотых шпилек и золотые цветы.
Растроганная Иньэр и в самом деле расплакалась.
— Если б я знала о болезни моей почтенной матушки, — шептала она, — я бы сейчас же пришла, поухаживал бы за матушкой.
Она поблагодарила Юэнян, и та, напоив ее чаем, оставила до третьего дня.
В третий день монахи ударили в гонг.[1037] Над алтарем развевались траурные стяги, кругом были разложены и развешаны бумажные деньги. Когда началась служба, у алтаря собрались все от мала до велика, облаченные в грубое пеньковое платье. Среди других выделялся Чэнь Цзинцзи[1038] В глубоком трауре с белой повязкой на рукаве он усердно молился Будде. Близких и друзей, соседей и чиновных лиц скопилось столько, что и не счесть. Заблаговременно прибывший геомант Сюй дожидался положения во гроб. После заупокойной службы с принесением жертв тело покойной перенесли в гроб. Симэнь велел Юэнян положить усопшей четыре комплекта лучших одежд и четыре серебряных слитка по одному в каждый угол.
— Не стоило бы вам, зятюшка, серебро в гроб класть, — посоветовал было Симэню шурин Хуа Цзыю. — Ему все равно долго не улежать. Рано или поздно на белый свет явится.
Но Симэнь его не послушал. Усопшую накрыли лиловой гробовой крышкой, на которую опустили огромный саркофаг. Когда семизвездное дно его[1039] по распоряжению следователя стали с четырех углов забивать на веки вечные гвоздями, раздались громкие вопли с причитаниями. Симэнь голосил со всеми вместе.
— Не увижу я больше тебя, дорогая моя! — причитал он. — Как мало пожила ты на свете!
Наконец-то он успокоился, угостил постными кушаньями геоманта Сюя и отпустил домой.
Перед саркофагом рисовым клейстером приклеили крупную надпись: «Да успокоит священный огнь светильника душу усопшей». Собравшиеся толпою близкие, друзья, приказчики и прочий люд, одетые в траур, во время возжигания фимиама образовали у ворот сплошную белую толпу.
Для написания траурного стяга пришел рекомендованный сюцаем Вэнем бывший секретарь государственной канцелярии Ду с Северной окраины.
— Его зовут Цзычунь, по прозвищу Юнье, — объяснял Симэню сюцай. — При императоре Чжэнь-цзуне[1040] он служил во дворце Покоя и Согласия, а теперь пребывает на покое дома.
Симэнь припас каллиграфу серебра и шелку, и, угощая его в крытой галерее, сам поднес три чарки вина. Компанию Ду Цзычуню составляли Ин Боцзюэ и сюцай Вэнь. После угощения развернули ярко-красное пеньковое полотнище стяга, на котором Симэнь предложил написать: «На сем погосте[1041] покоится тело почтенной Ли, супруги Симэня, телохранителя Его Величества».
— Брат, у тебя ведь жива старшая жена, — возражал Боцзюэ. — Так писать нельзя.
— Вполне можно, — заметил Ду Цзычунь. — Раз покойная сударыня родила сына, такая надпись допустима ритуалом.
После долгих обсуждений вместо «супруги» написали все-таки «младшая жена».
— Если супруга, стало быть, особа, титулованная Его Величеством, — говорил сюцай Вэнь. — А младшая жена — одна из тех, кто находится при вас, сударь. Это просто более общее обозначение.
Надпись была сделана белым, слова же «Его Величества» каллиграф начертал золотом. Надпись прикрепили над саркофагом. Ду Цзычуня потом попросили написать дщицу усопшей, угостили и, наградив, отпустили.
В тот же день жертвенные столы с принесением в жертву трех животных и возжиганием бумажных денег устраивали сват Цяо, шурины У Старший и Хуа Старший, свояки Хань и Шэнь. С выражением соболезнования в паланкинах пожаловали супруги — свата Цяо, шуринов У Старшего, У Второго и Хуа Старшего. К ним вышли препоясанные пенькою, с трауром в волосах Юэнян и остальные жены Симэня. Когда прибывшие женщины помолились, Юэнян проводила их в дальние покои, где им подали чай и поминальную трапезу. Только супруги У Старшего и Хуа Старшего, облаченные в длинные белые накидки, блюли глубокий траур, остальные женщины ограничились частичным трауром.
В тот же день весть о смерти Пинъэр дошла и до певицы Ли Гуйцзе. Она прибыла в паланкине и стала возжигать жертвенную бумагу.
— А ты когда сюда пришла? — спросила она стоявшую рядом У Иньэр. — Что ж ты мне не сказала? Ишь какая умница! Выходит, только о себе и думаешь.
— Да я и сама-то только что узнала, — отвечала Иньэр. — Неужели я не навестила бы матушку до кончины?!
Однако говорить подробно, как Юэнян принимала Гуйцзе, нет надобности.
А время шло. Вот и наступила первая седмица со дня кончины Пинъэр. Из монастыря Воздаяния прибыли шестнадцать буддийских монахов во главе с игуменом Хуанем. Они отслужили панихиду с молитвою духам водной стихии и суши и пением псалмов из Цветка Учения, а в конце свершили молитвенное покаяние с помощью духовного сосредоточения-самадхи на воде.[1042] На панихиду пришли все — близкие и родные, друзья и приказчики. Вслед за буддийскими монахами возжигал благовония отец У, настоятель даосского монастыря Нефритового владыки. Он принес с собой канон, читаемый во вторую седмицу.
Во время трапезы, которую устроил им Симэнь, появился слуга.
— Господин Хань принес поясной портрет, — объявил вошедший.
Взоры присутствующих обратились к портрету Ли Пинъэр. Ее прическу украшали жемчуга и перья зимородка, золотая диадема и пара фениксов-шпилек. В ярко-красной узорной накидке, полная и нежно-белая, она была как живая. Довольный Симэнь повесил портрет над гробом.
— Только что дыхания не хватает, — на все лады расхваливали искусство живописца собравшиеся.
Симэнь пригласил Ханя к столу.
— Попрошу вас, — обратился к нему Симэнь, — вы уж постарайтесь. В большой портрет вложите по возможности весь ваш талант.
— Сделаю все, на что только способна в моих руках кисть, сударь, — заверял его художник. — Не волнуйтесь!
Симэнь щедро одарил Ханя, и тот удалился.
К обеду прибыл сват Цяо. Для заупокойной службы с принесением жертв ему доставили из дому свиную тушу и овцу. С коромысел сняли более пяти десятков коробов и тюков. На столе появилось обилие яств: блюда, приготовленные из пяти жертвенных тварей, пять сосудов с жертвенной снедью, подносы с засахаренными фруктами, чашки с отварами и рисом, бумажные слитки золота и серебра, куски жертвенного атласа и узорных шелков, жертвенная бумага, свечи и благовония. Впечатление усиливалось еще и тем, что все это раскладывалось под удары в гонги и барабаны, которые сопровождали игру на струнных и духовых инструментах.
