— Мы, монахи, по росистой траве ходим, святые горные обители дают нам приют, — отвечал даос. — Таков наш удел.
Cимэнь больше не настаивал и велел слугам одарить монаха куском холста и тремя лянами серебра.
— Бедный монах постиг учение волею Всевышнего неба, — говорил Пань. — Я дал обет чураться мирских соблазнов и не буду брать на душу греха.
Даос Пань наотрез отказался от вознаграждения. Наконец он принял холст на рясу и на прощанье сказал Симэню:
— Не ходите сегодня к больной. А то беда и вас застигнет. Остерегайтесь, сударь, остерегайтесь!
Даоса проводили за ворота, где он взмахнул раздраженно рукавами и удалился.
Симэнь вернулся в крытую галерею и распорядился убрать утварь. Потеря надежды на исцеление Пинъэр убивала его. Симэнь подсел к Боцзюэ и невольно заплакал.
— Всякому свой век назначен, — говорил Боцзюэ. — Тут уж ничего не поделаешь. Не убивайся, брат.
Пробили четвертую ночную стражу.
— Ты ведь тоже устал, брат, — продолжал Боцзюэ. — Ложись-ка спать, и я домой пойду, а завтра увидимся.
— Скажи, чтоб тебя с фонарем проводили, — сказал Симэнь и велел Лайаню принести фонарь.
Проводив Боцзюэ, Симэнь вошел в кабинет и зажег свечу. Убитый надвигавшейся бедой, Симэнь тяжело вздыхал в одиночестве. «Мне нельзя входить в спальню, — размышлял он над предостережением даоса. — Да разве я утерплю?! Пусть умру, а пойду к ней. Поговорим в последний раз»
Симэнь встал и вошел в спальню Пинъэр. Она лежала, повернувшись к стене. Заслышав его шаги, Пинъэр обернулась.
— Где ты был, дорогой мой? — спросила она. — Что же показали светильники?
— Успокойся! — говорил Симэнь. — Светильники подали надежду.
— Обманываешь ты меня, дорогой, — продолжала Пинъэр. — А мститель с двумя слугами опять приходил за мной. Ты, говорит, монаха позвала, чтобы от меня избавиться, но я подал жалобу загробному судье, и тебе, говорит, не уйти. Завтра тебя возьмут.
Слезы брызнули у Симэня из глаз.
— Дорогая моя! — громко зарыдал он. — Успокойся, прошу тебя! А его из головы выкинь! Как я хотел быть с тобой, но ты уходишь. Уж лучше бы мне навеки закрыть глаза. По крайней мере не пришлось бы так убиваться.
Пинъэр обняла Симэня за шею. Ее душили рыдания.
— Я тоже мечтала всегда быть с тобою, мой дорогой, — наконец, сквозь слезы заговорила она. — Но, увы, я умираю. Пока жива, хочу тебе кое-что сказать. На твоих плечах большой дом и хозяйство, и раз тебе приходится управляться одному, без помощников, будь в делах рассудителен и нетороплив. А Старшую не обижай. Она в положении. Наступит срок, и она родит тебе наследника, который продолжит род и дело. Ты лицо чиновное, так что поменьше с певичками-то гуляй, а домой пораньше приходи. Тебе за хозяйством надо больше смотреть. Не будет меня, кто тебя наставит? Кто совет даст? Кто горькую правду в глаза скажет?
Слова Пинъэр, будто ножом, полоснули по сердцу Симэня.
— Не беспокойся за меня, дорогая моя! — говорил сквозь слезы Симэнь. — Я буду помнить твои наказы. Раньше я не видел счастья и вот теперь расстаюсь с тобой. Горе убьет меня! Это Небо меня карает!
— Насчет Инчунь и Сючунь я договорилась со Старшей, — продолжала Пинъэр. — Инчунь будет у Старшей служить, а младшую, Сючунь, сестрица Вторая хотела взять. У нее нет горничной. Пусть тогда у нее и служит, ладно?
— Какой может быть разговор, дорогая! — заверял ее Симэнь. — Кто ж посмеет обижать твоих горничных! И кормилицу оставим. Будет при дщице души твоей служить.
— Какой дщицы?! — возражала Пинъэр. — Ее ко Всевышнему Владыке отправят. Сожгут, как пять седмиц выйдет, и дело с концом.
— Не тревожься, дорогая! — успокаивал ее Симэнь. — Я буду чтить тебя, покуда я жив.
— Ну иди отдохни! — поторопила его Пинъэр. — Поздно уже.
— Не хочу я спать. Я около тебя посижу.
— Мой час пока не пришел. Ступай! Здесь запах дурной. Со мной горничные побудут.
Симэню пришлось уступить ее настояниям.
— Как следует за матушкой глядите! — наказал он горничным и пошел в дальние покои к Юэнян.
Симэнь рассказал Юэнян о молебне со светильниками, который не предвещал ничего утешительного, и продолжал:
— Я только что от нее. Она еще довольно бодрая. Со мной поговорила. Может, Небо смилостивится. Авось, перетерпит муки и встанет.
— Да у нее глаза впали, губы запеклись, — говорила Юэнян. — Где там встанет! Это перед концом всегда легче становится. Вот она и разговорилась.
— За все эти годы обидела ли она кого в доме, а? Какая она была добрая! Слова дурного от нее ни разу не слыхал. Нет, ее смерти мне не пережить!
Симэнь опять заплакал. Юэнян тоже не сдержала слез, но не о том пойдет речь.
Пинъэр позвала Инчунь и Жуи.
— Помогите мне повернуться к стене, — сказала она. — А который час?
— Еще петухи не пропели, — отвечала Жуи. — Идет четвертая стража.
Инчунь подложила Пинъэр свежую подстилку и, повернув больную лицом к стене, поправила одеяло. Никто в эту ночь не смыкал глаз. Наконец улеглись тетушка Фэн и монахиня Ван. Потом горничные заперли дверь и, постлав прямо на полу у кровати Пинъэр тюфяк, тоже прилегли. Не прошло и половины стражи, как Сючунь с Инчунь крепко заснули. Пинъэр неожиданно встала с постели и начала будить Инчунь.
— За домом глядите! — наказывала она. — Я ухожу.
Инчунь с испугу вскочила. На столе догорала свеча. Пинъэр лежала лицом к стене. Горничная поднесла руку к ее лицу. Хозяйка не дышала.
Никто не знал, в котором часу испустила дух Пинъэр. Увы, не стало прекрасной души человека! Она ушла из мира и стала лишь дивным сном.
Да,
Когда призывает Яньло,Отсрочек уже не дано.
Инчунь тотчас же разбудила остальных и зажгла светильник. Пинъэр лежала бездыханной, а под ней была лужа крови. Поспешно бросились в дальние покои сказать Симэню. Хозяин и Юэнян торопливо вошли в спальню и скинули одеяло. Пинъэр лежала как живая. Тело было еще теплое. Она только что скончалась. Только грудь ее была затянута в красный шелк. Симэнь, невзирая на кровь, обнял ее и поцеловал.
— О моя дорогая, моя справедливая! — причитал он. — Как рано покинула меня ты, несчастная ты моя! Лучше б меня смерть взяла. Да и мне недолго осталось. Зачем жить напрасно?
Далеко разносились из спальни плач и причитания. Юэнян тоже не осушала глаз. Потом подошли Ли Цзяоэр, Мэн Юйлоу, Пань Цзиньлянь и Сунь Сюээ — весь дом — горничные, служанки и кормилица плачем своим сотрясали своды помещения.
— Кто знает, когда она скончалась, — говорила, обращаясь к Цзяоэр и Юйлоу, Юэнян. — А она до сих пор не одета.
— Она же еще теплая, — говорила Юйлоу. — Значит, вот только отошла. Надо обряжать, пока не остыла. Чего же ждать?!
Симэнь тем временем припал на колени и, склонившись над Пинъэр, продолжал причитать:
— Дорогая! Выпал ли тебе хоть день счастливый за три года, прожитых в моем доме?! Это я погубил тебя, и Небо покарало меня!
Слушала его Юэнян, и ей стало наконец не по себе.
— Вот разошелся! — упрекала она мужа. — Поплакал и отойди. А то совсем уж прильнул. Неужто забыл о запрете касаться мертвецов? А если дурной дух изо рта ее в тебя войдет? Что тогда будешь делать? Ей, говоришь, счастливых дней не выпало, а кому выпали? Человек умер — что светильник выгорел. Каждому свой срок назначен, так что как ни держи, не удержишь. Всем этот путь уготован. — Юэнян обернулась к Цзяоэр и Юйлоу и продолжала: — Пойдите принесите ключи. Надо будет одежду подобрать. Я сама погляжу, что подойдет. — Хозяйка взглянула на Цзиньлянь. — А пока давай причешем сестрицу.
— Положите ее в самых любимых ее нарядах, — посоветовал хозяйке Симэнь.
— Принесите новую ярко-красную накидку из узорного атласа, — наказывала хозяйка Цзяоэр и Юйлоу, — и бледно-зеленую юбку, отделанную золотом. Захватите ту сиреневую кофту, расшитую облаками и цветами, в которой она была у сватьюшки Цяо, и широкую бирюзовую юбку со шлейфом. Возьмите еще белую шелковую накидку и желтую юбку.
Инчунь взяла светильник, а Юйлоу ключи. Она отперла расположенный за спальней чулан, где на широкой кровати во втором позолоченном сундуке лежали только новые наряды. Они открыли крышку и долго рылись в сундуке, пока не нашли три комплекта одежд, также сшитую по фигуре лиловую шелковую накидку, белую шелковую юбку, белые шелковые чулки и вышитые штаны. Ли Цзяоэр взяла все в охапку и показала Юэнян, когда та с Цзиньлянь при свете лампы причесывала Пинъэр. Они украсили покойницу четырьмя золотыми шпильками и связали волосы черным с отливом, как ворона крыло, платком.
— Какого цвета туфли подойдут? — спросила Цзяоэр хозяйку, когда та управилась с прической.
— Знаю, сестрица любила ярко-красные туфельки на толстой белой подошве, отделанные золотом и зеленой бахромой, — говорила Цзиньлянь. — Она их и обувала раз два, не больше. Надо их найти.
