сейчас приду, Франсуа? – спросила Гортензия.
– Я слышал, как отъезжала карета вашей подруги, госпожа Гортензия. И знал, что вы скоро вернетесь… И я вам за это очень благодарен. Вы хотите говорить в доме или пойдем погуляем?
– Пожалуй, пойдем в дом. Я уже гуляла с графиней Морозини. Нам очень понравился ваш сад, Франсуа. Мне кажется, что с каждым годом он становится все лучше…
– Он ждал вас, как и все мы. Не хотелось вас разочаровывать…
– Что сейчас и произойдет? Чтобы написать мне такое письмо, у вас были основания… Мои дела плохи, не так ли?
Они вошли в длинную комнату с низким потолком в самом центре дома, где Жанетта поддерживала монастырскую чистоту. Длинный стол из каштанового дерева, деревянные шкафы для одежды и сундуки, скамейки по обе стороны очага поблескивали в полутьме как шелковые. Все части камина были начищены и блестели как золотые, а на столе красовался большой букет голубых китайских астр. Пахло дымом из камина, пчелиным воском и свежеиспеченным хлебом.
Франсуа подвинул Гортензии одно из деревянных кресел, которые когда-то сделал его дед и на котором красовались подушки из зеленого полотна, сшитые Жанеттой. Гортензия со вздохом опустилась в кресло. Этот вздох выражал ее усталость и беспокойство. Она с тревогой бросила взгляд на деловые книги, разложенные на столе. Франсуа перехватил его и улыбнулся.
– Что касается дома и фермы, могу вас заверить, что все идет хорошо. Мы собрали небывалый урожай на возвышенности, что касается скотины…
– Франсуа! Не тяните. Вы не послали бы мне такое письмо, если бы речь шла об урожае трав или скотине. Речь, конечно, идет о Жане, и я горю нетерпением поскорее узнать о нем. Почему вы ничего не писали о нем в своих письмах? Или…
– Он просто запретил мне писать о себе, мадам Гортензия. Он не хотел, чтобы я что-либо писал вам в таком роде… Он думает, что вам надоело здесь и что вы уехали, чтобы больше не возвращаться…
– Он что, в своем уме? Как можно думать, что я брошу своего ребенка? Нашего ребенка?
– Я имел в виду, не возвращаться к нему…
– Но ведь он читал мои письма? Он хорошо знает, что я люблю его. Почему же он не отвечал мне?
– По тому же самому, о чем я вам говорил. Жан считает, что ваше чувство к нему было всего лишь капризом… что вы не можете жить вместе, вот почему вы предпочли уехать…
– Но это он покинул меня! Это он вдруг решил уехать в Лозарг под предлогом, что Годивелла там осталась одна. Что за объяснение! Он считал, что ей что-то грозит…
– Тут есть доля правды. После пожара о Лозарге много говорят. И много плохого. Люди говорят, что там привидения, что замок проклят. И Жан, и Годивелла запрещают подходить к нему…
– Какая чушь! Не понимаю, зачем Жану и Годивелле поддерживать эти слухи? Впрочем, меня это не интересует. Мне важен только Жан. Он знает, что мне никто не нужен, кроме него. Он прекрасно знает, что, несмотря ни на что, я собиралась выйти за него замуж. Я даже сказала ему…
– Что вы ждете ребенка? Я знаю. Видите ли, мадам Гортензия, мне кажется, что именно это и было ему особенно тягостно. «Она меня однажды обманула, – сказал он мне. – А я так верил ей, считал ее такой чистой… Почему бы ей и снова не обмануть меня?» То, что вы уехали, чтобы помочь своей подруге, это он понял. Но в то, что вы отправились за ней на другой конец Европы, в это он не поверил…
– Что же он подумал? Что я отправилась вслед за мужчиной?
Франсуа не ответил, но его застывшее лицо говорило само за себя. Сделав над собой усилие, Гортензия удержалась от слез, готовых вот-вот покатиться из глаз, но голос ее задрожал:
– Разве он так плохо меня знает? – горько произнесла она.
– Мне кажется, уж вы позвольте мне как другу сказать вам правду, мадам Гортензия, что он совсем не знает вас, так же, как и вы не знаете его. Вы встретились, полюбили друг друга и больше ничего не хотели знать. Но вы оба происходите из совершенно разных миров и никогда не жили вместе. Как это понимается в обиходе…
– А я лишь этого и хочу! О каких двух мирах вы говорите? Мои корни здесь, и я это уже давно поняла. Моя мать…
– Он тоже мне говорил о вашей матушке, – грустно сказал Франсуа. – И скажу вам, мне было очень больно услышать от него: «Она тоже тебя любила, мой бедный Франсуа, и я тебе говорил и не раз повторял, что она не может жить вдали от тебя. Однако она уехала, чтобы выйти замуж за другого. И здесь она не могла даже сослаться на волю своей семьи. Какова мать…»
– Такова и дочь, – тихо закончила Гортензия. – И это сказал Жан! Кто мог вбить ему подобные мысли в голову? Его подменили? Это уже другой человек? Или он сошел с ума?.. Должно быть, так, если он забыл, что между мной и матерью такая пропасть… Эта пропасть – Этьен, одной с нами плоти и крови!..
– Но которого считают сыном вашего покойного супруга. Если бы вы не любили Жана, это было бы так легко забыть.
– Это не относится ко мне! Но скажите мне, Франсуа, если обо мне именно так думают, если в округе так считают… тогда зачем вы написали мне то письмо? Зачем было звать меня вернуться?
– Потому что сам я не верю, что вы полюбили кого-то другого. Потому что в глубине души я все еще надеюсь, что вашу любовь можно спасти.
– Так вы верите в эту любовь?
– Да. Я не знаю, кто внушает Жану подобные мысли, но вы совсем не такая, как он вас себе представляет. Поэтому я не послушал его и написал вам. Слава богу, вы вернулись, пока еще не поздно.
– Что значит, еще не поздно?
– Чтобы встретиться с Жаном. Немного больше месяца назад я встретил Жана в Сен-Флу: он приезжал туда за покупками. Я хотел поговорить с ним о вас, о том, что вы мне написали, но он остановил меня: «Послушай, Франсуа, – сказал он мне, – теперь не стоит говорить мне о ней. Пусть она сама объяснится, если захочет. Если вернется когда-нибудь…» А когда я воскликнул, что вы, без всякого сомнения, вернетесь, хотя бы из-за сына, он сказал: «Посмотрим. Если до Рождества она не вернется, станет поздно… но
