Сталин удивлен был внешностью Белова, но вида не показывал. Впервые, пожалуй, перед ним был фронтовой генерал этой войны, который сражался с самого первого дня без отдыха, водил свой корпус из боя в бой, бил немцев, а сам не был битым. Другого такого соединения и не назовешь. Сталин осознал все это, с любопытством глянул несколько раз на Белова и, давая ему освоиться, заговорил с Жуковым. Точнее, продолжил начатый еще до праздника очень серьезный разговор, и не случайно в присутствии Белова. Учитывая важность дела, имевшего существенные последствия, и разнотолки по этому поводу, я, стремясь к объективности, приведу сперва мнение Жукова, изложенное в его «Воспоминаниях».
«В начале ноября у меня состоялся не совсем приятный разговор по телефону с Верховным.
— Как ведет себя противник? — спросил И. В. Сталин.
— Заканчивает сосредоточение своих ударных группировок, и, видимо, скоро перейдет в наступление.
— Где вы ожидаете главный удар?
— Из района Волоколамска. Танковая группа Гудериана, видимо, ударит в обход Тулы.
— Мы с Шапошниковым считаем, что нужно сорвать готовящиеся удары противника своими упреждающими контрударами. Один контрудар надо нанести в районе Волоколамска, другой — из района Серпухова во фланг 4-й армии немцев. Видимо, там собираются крупные силы, чтобы ударить на Москву.
— Какими же силами, товарищ Верховный Главнокомандующий, мы будем наносить эти контрудары? Западный фронт свободных сил не имеет. У нас есть силы только для обороны.
— В районе Волоколамска используйте правофланговые соединения армии Рокоссовского, танковую дивизию и кавкорпус Доватора. В районе Серпухова используйте кавкорпус Белова, танковую дивизию Гетмана и часть сил 49-й армии.
— Считаю, что этого делать сейчас нельзя. Мы не можем бросать на контрудары, успех которых сомнителен, последние резервы фронта. Нам нечем будет подкрепить оборону войск армий, когда противник перейдет в наступление своими ударными группировками.
— Ваш фронт имеет шесть армий. Разве этого мало?
— Но ведь линия обороны войск Западного фронта сильно растянулась; с изгибами она достигла в настоящее время более шестисот километров. У нас очень мало резервов в глубине, особенно в центре фронта.
— Вопрос о контрударах считайте решенным. План сообщите сегодня вечером, — недовольно отрезал Сталин.
Минут через пятнадцать ко мне зашел Н. А. Булганин и с порога сказал:
— Ну и была мне сейчас головомойка!
— За что?
— Сталин сказал: «Вы там с Жуковым зазнались. Но мы и на вас управу найдем!» Он потребовал от меня, чтобы я сейчас же шел к тебе и мы немедленно организовывали контрудары.
— Ну что же, садись, вызовем Василия Даниловича и предупредим Рокоссовского и Захаркина.
Часа через два штаб фронта дал приказ командующим 16-й и 49-й армиями и командирам соединений о проведении контрударов, о чем мы и доложили в Ставку. Однако эти контрудары, где главным образом действовала конница, не дали тех положительных результатов, которых ожидал Верховный».
Наверно, подзабыл кое-что дорогой Георгий Константинович, создавая свою книгу через много лет после войны, а кое в чем вольно или невольно лукавил, как на протяжении всей истории человечества в той или иной степени лукавили все, даже самые добросовестные воспоминатели-мемуаристы. Легче пишется не то, как действительно развивались события, а то, как ты видел, воспринимал их. Сие замечание относится и к моей исповеди.
Ну, прежде всего тогда, в октябре — ноябре сорок первого, Жуков, на мой взгляд, ей-богу зазнался, чувствуя себя спасителем Москвы, хозяином решающего Западного фронта. Верно, он очень много сделал для защиты столицы. Но вот перло из него то, чему не надобно было переть. Был резок со всеми, грубил, только, пожалуй, к Сталину и Шапошникову обращался не на ты. Выполнял лишь прямые приказы Верховного, да и то неохотно, проявляя недовольство, если эти приказы не соответствовали его замыслам. Именно так отнесся он к идее Шапошникова, поддержанной Сталиным, — нанести контрудары на важнейших направлениях по противнику, нуждавшемуся в передышке для накопления сил и средств перед новым броском. Но ведь в том же самом, может быть, даже больше, чем немцы, нуждались и мы.
Формально Жуков распоряжение выполнил. Приказ о контрударах был отдан, соответствующие указания тоже. В полосе 16-й армии у Рокоссовского все свелось к атакам нескольких кавалерийских полков, нисколько не изменившим положение. Нельзя считать контрударом и бои местного значения за населенный пункт Скирманово, начавшиеся 4 ноября и продолжавшиеся дней десять. Схватка была жестокой, потери с обеих сторон велики, но и наши, и немцы дрались здесь за то, чтобы улучшить свое положение. Долго готовилась небольшая конно-танковая группа, она проявила активность как раз в тот день, когда немцы перешли в решительное наступление, и заметной роли в боевых действиях не сыграла.
В общем, на Волоколамском шоссе контрудара фактически не было, но Сталин и Шапошников вроде бы не придали этому значения, ни в чем не упрекнули Жукова. И не потому, что не хотели конфликтовать с Георгием Константиновичем, а молча признали его правоту: у 16-й армии действительно не имелось сил для того, чтобы нанести ощутимый удар противнику, значительно превосходившему Рокоссовского и по численности, и в технике.
С другим контрударом дело обстояло совсем иначе. В первых числах ноября заметно возросло давление гитлеровцев в районе Серпухова на нашу 50-ю и особенно на 49-ю армию генерала Захаркина. Там тоже велись вроде бы бои местного значения в масштабе полков и дивизий за отдельные населенные пункты. Считалось, что силы там примерно равны, у немцев небольшое превосходство. Однако противник шаг за шагом приближался к железной и шоссейной дорогам из Москвы в Тулу, явно намереваясь отрезать южный бастион нашей столицы, получить с юга прямой выход к Москве. Это была опасность реальная, очень понятная Сталину, и он проявил твердость и настойчивость, не считаясь с мнением и самолюбием Жукова. А может, Верховный Главнокомандующий и знал больше, и видел дальше, чем командующий фронтом. Во всяком случае, Иосиф Виссарионович категорически требовал от Жукова нанести контрудар быстрее и эффективнее. О том же самом мягко, но бескомпромиссно ежедневно напоминал Жукову по телефону Шапошников. Под их нажимом была сформирована (пока еще на бумаге) группа войск генерала Белова. Основой ее, естественно, стал 2-й кавалерийский корпус. Из резерва Западного фронта придавались 415-я стрелковая и 112-я танковая дивизии, две танковые бригады, 15-й полк гвардейских минометов подполковника Дегтярева. Включались также 5-я гвардейская и 60-я стрелковая дивизии из 49-й армии, в полосе которых намечено было нанести контрудар. Наименований-то много, но все войска эти были ослаблены в предшествующих боях, имели большой некомплект людей и техники, кроме 31-й танковой бригады полковника А. Г. Кравченко, которая, кстати, была еще далеко от места действия. Та самая бригада, которую я готовил к ноябрьскому параду, которую провел ночью через Красную площадь. Теперь ей предстояло вступить в бой.
Не совпадали, к сожалению, замыслы Верховного Главнокомандующего и Генштаба, с одной стороны, и командующего Западным фронтом — с другой. Сталин и Шапошников видели задачу в том, чтобы отбросить немцев от магистрали Москва-Тула, закрепиться пехотой на выгодных рубежах, а подвижные соединения, танки и конницу, вывести в резерв. Жуков же предусматривал еще два варианта. В случае большой удачи повернуть группу войск Белова на север, отрезая с тыла немецкие войска на подступах к Москве. Я считал, что сил для этого у нас мало, мы скорее погубим группу войск Белова, чем добьемся успеха. Не вызывал энтузиазма и нижеследующий вариант. Пехота закрепляется на достигнутых рубежах, а кавкорпус Белова, усиленный одним полком войск НКВД, уходит рейдировать по немецким тылам, нарушая коммуникации, сея панику, активизируя партизанское движение. С моей точки зрения, нецелесообразно было отрывать от главных сил и забрасывать в неизвестность опытное ударное соединение. Да и маршрут конников и полка НКВД (до двух тысяч человек) был несколько странным. Направлялись они прямиком в Угодско-Заводский район, где в деревне Стрелковке жили мать и сестра Жукова, его племянники.
Может, родня там осталась у Георгия Константиновича, хотел спасти? Или землякам оказать какую-то помощь? По-человечески это понятно, но нельзя ставить в зависимость от таких факторов судьбу целого корпуса.
Последние свои соображения я решил Иосифу Виссарионовичу не докладывать. Хотя бы для того, чтобы не осложнять отношения между ним и Жуковым. А если сам поймет — ну и ладно. А вот против того, чтобы вообще отправлять кавкорпус в рейд, высказался решительно.
