Штурмовать Москву фашисты не намеревались. Это принесло бы огромные потери в уличных боях, вызвало бы пожары, разрушения, то есть уничтожение тех колоссальных ценностей, которые гитлеровцы хотели прибрать к рукам. Одни запасы сырья чего стоили! Аккуратные немцы распорядились бы ими в лучшем виде. Не сбрасывался со счетов и горький опыт французских захватчиков. Вспоминали, наверное, балладу одного своего соотечественника, написанную с присущей немецким литераторам прямолинейностью, грубовато, но достоверно воспроизводившую обстановку. Балладу я читал по-немецки (звучит лучше) и в русском переводе. На авторов у меня память плохая, а стихи помню:
В сгоревшей Москве голодухуНе выдержал Наполеон.Вороны клевали трупы.Французы жрали ворон.Когда истощились силы,Дело кончилось так:Вороны остались живы,Французы погибли в снегах.
А немцы хотели спокойно провести зимние месяцы в теплых московских домах, отъедаясь на трофейных продуктах. При этом обогревать и кормить трехмиллионное (как считали гитлеровцы) население города и ближайших пригородов фашисты, разумеется, не намеревались. В Москве должно было остаться лишь минимальное количество людей, необходимых для работы в промышленности, на транспорте, для обслуживания оккупационных войск и учреждений, все остальные жители должны были в кратчайший срок покинуть город. Для этой цели в районе Ногинска и Орехово-Зуева создавалось несколько контрольно-пропускных пунктов. Без задержки пропускались бы с носильными вещами женщины, дети, старики. Мужчины военно-активного возраста подвергались бы проверке. Таким образом немцы достигали сразу несколько целей. Отбрасывали все хлопоты, связанные с местным населением. Наводняли беженцами те районы, где еще предстояло вести бои. Советам надо было размещать, лечить, кормить недееспособных людей, нахлебников, а с доставкой продовольствия у русских уже были трудности… Беженцы, ко всему прочему, сеяли панику.
Ну, довольно нам о больших клещах, это ведь только часть немецкого замысла. Вернемся опять к нашей простенькой схеме. Немцы, значит, нанесли удары из района Калинина и Тулы. И там, и там шли вперед танки. Ну а что же в промежутке между этими городами, на пространстве западнее Москвы, на очень большом пространстве: я не мерил, но протяженность линии фронта с изгибами составляла километров триста.
В этой полосе непосредственно на нашу столицу должна была наступать в ноябре 4-я полевая армия фельдмаршала фон Клюге, насчитывавшая в своем составе более двадцати пехотных, танковых и моторизованных дивизий. И не просто наступать по всей полосе, оттесняя советские войска, а тоже нанести два мощных удара, вбить два клина: один от Можайска вдоль Москвы-реки, в основном по ее правому берегу, а второй из района северо-западнее Серпухова, вдоль железнодорожных и автомобильных магистралей киевского направления. Это были малые клешни, малые клещи. Цель — охватить, окружить, уничтожить советские войска, оборонявшиеся в центре нашего Западного фронта. Сомкнуться две клешни должны были в ближайшем пригороде столицы, в Кунцеве, чтобы затем вытеснять, выбивать из Москвы ее защитников.[54]
По плану, все четыре ударные группировки, две большие и две малые, начинали наступление почти одновременно, с разносом не более двух суток. Четыре мощных удара лишили бы советские войска возможности маневрировать силами и средствами. Ан не получилось такой опасной для нас одновременности. Правая малая клешня фельдмаршала фон Клюге перед самым началом наступления сама попала вдруг под удар группы войск генерала Белова. Немцы были ошеломлены, немцы начали отступать, неся потери, строить оборонительные рубежи, втянулись в изнурительные бои. Сам не зная того, генерал Белов практически исключил малую правую клешню из общего ноябрьского наступления. И левая малая надолго зависла в нерешительности: что ей делать, идти ли вперед или помогать соседям?
О делах судят по конечным результатам. Не знаю, чья заслуга больше, Шапошникова и Сталина, коим принадлежит замысел; Жукова ли, который твердо добивался достижения намеченной цели, или непосредственного исполнителя Белова, — не знаю, но результат был явно в нашу пользу. Единого наступления у немцев не получилось, и это осложнило их положение. Большие фланговые клинья продвигались вперед, а фон Клюге стоял на месте, приходя в себя после основательной взбучки. В центре нашего Западного фронта, в полосе обороны 5, 33 и 43-й советских армий, сохранялось относительное спокойствие. Конечно, и там велись бои, и там обстановка складывалась иногда трудная, но это было совсем не то напряжение, которое царило на флангах. 19 ноября немцы атаковали наши позиции на звенигородском направлении, 21 ноября — правый фланг 33-й армии, но это были атаки, а не зубодробящие удары. Фон Клюге окончательно опомнился и активизировал свои действия лишь к концу ноября, когда большие клешни уже ослабли и нам стало полегче. «В общем стабильное положение трех центральных армий Западного фронта и относительно спокойная обстановка там в начале второй половины ноября дали возможность командованию фронта использовать часть сил этих армий для переброски на наиболее угрожаемые участки на флангах фронта, где развернулись ожесточенные сражения. Однако было ясно, что и здесь с часу на час следует ожидать вражеского наступления»… Это не мои слова, это я цитирую В. Д. Соколовского, возглавлявшего тогда штаб Западного фронта и досконально знавшего обстановку.
Общее положение в период ноябрьских боев под Москвой было очень напряженным. До предела? Нет, скорее почти до предела. Линия обороны прогибалась, отодвигалась назад, но противнику нигде не удалось прорвать ее. Фронт держался как единое оперативное целое, и это очень важно. Командующий вражеской группой «Центр» фельдмаршал фон Бок произнес тогда фразу, получившую широкую известность: «Исход сражения за Москву будет решен последним батальоном, введенным в бой с той или с другой стороны». У немцев в ноябре такого батальона не нашлось. Да что там батальоны, три вражеские дивизии, готовые к наступлению, были задержаны на длительный срок контрударом Белова. Значение этой операции, как говорится, трудно переоценить. Но почему же о ней не знают в народе, почему историки упоминают о ней редко и скупо по сравнению с другими, даже менее важными операциями? Тут редчайшее сочетание случайных и долгодействующих причин. Скажу лишь о некоторых.
Контрудар группы войск генерала Белова готовился в строжайшей тайне. О Белове, о его кавкорпусе ни в каких документах не упоминалось. Речь шла о контрударе 49-й армии генерала Захаркина. Но какой там контрудар: возможности пехоты иссякли через двое суток. Однако история документально зафиксировала действия именно 49-й армии. Верно, Белов наступал в ее полосе, оперативно взаимодействуя с ней, но выполняла его группа приказы командующего Западным фронтом, подчинялась непосредственно Жукову и Ставке. Все руководство шло напрямик.
Сыграла, разумеется, отрицательную роль и строка, вписанная Жуковым в распоряжение о прекращении наступления. Помните:
«В связи с невыполнением задачи группой Белова…» Значит, очередная неудача, только и всего…
А каково мнение Сталина, имевшее решающее значение? Да просто не было тогда в той ситуации никакого мнения. Здоровье Иосифа Виссарионовича, как мы знаем, колебалось на грани срыва. Он не способен был осмысливать всю обширную информацию, стекавшуюся к нему. Сосредоточился на том, что тогда представлялось главным. Волоколамское и Ленинградское шоссе, канал Москва — Волга были рядом, от событий там напрямую зависела судьба столицы. Иосиф Виссарионович знал досконально, какие части и как сражаются на ближних рубежах. А лесной массив возле Серпухова — это все же подальше, не на первом плане.
Ну и, конечно, не могли не сказаться личные взаимоотношения между Жуковым и Беловым, между этими друзьями-соперниками. После войны на новой даче Жукова (об этом вскоре расскажу подробнее) задал я Георгию Константиновичу вопрос: почему генерал Белов, сорвавший наступление 4-й вражеской армии, добившийся ряда других успехов, обречен у нас на безвестность? Рокоссовского, Панфилова, Доватора знают все по боям под Москвой, а про Павла Алексеевича Белова редко кто слышал, хотя сделал он не меньше названных генералов. Жуков был настроен добродушно, ответил полушутя:
— Такая у него планида… Знаменитыми становятся те, кто ближе к руководству, на виду у начальства, у журналистов. А Павла черт носил незнамо где, по лесам и болотам.
— Он же не сам выбирал, его направляли туда. И вы в том числе.
— Но его не просто посылали куда подальше, — сострил Жуков. — Ему доверяли трудные участки, ставили трудные задачи. А для настоящего генерала это честь, это важнее, чем в газете о тебе напечатают.
