— Ну да, друг познается в беде, — целует меня в щеку, успокаивая.
Я закрываю глаза и мечтаю, что все уже позади. Как я прихожу в себя после операции и вижу Игоря. Первым хочу видеть его.
Обследование заняло два дня, пришлось ночевать в гостинице рядом с клиникой. С нами поехала мама Игоря, ведь он многим мне помочь не может. Например, раздеться у врача, или сходить в туалет и привести себя в порядок.
— Достается вам со мной, — шепчу, когда тетя Лена переодевает меня утром. — Извините…
— Ну что ты, мне не тяжело. Я всегда мечтала иметь дочь, но не повезло. И мне даже в радость возиться с тобой. Надеюсь, вы с моим сыном поженитесь через пару лет, и родите мне внучку.
Лучше бы я этого не слышала. Я так далеко не заглядывала. Но теперь буду думать о свадьбе, и о детях, и мне никто не нужен, только Игорь.
Через час ждем результаты обследования, а потом домой.
— Ну что сказать, анализы идеальные, можно в космос посылать, — смеется доктор, только вот мне не до смеха. — Через три дня, Ксения, ты снова увидишь мир в красках! Жду вас послезавтра.
Будто приговорили. А вдруг я не проснусь через три дня? Или стану овощем. Это же мозг, все-таки, миллиметр не туда и все, пиши пропало.
Вечером стою на балконе в своей квартире. Мачехи нет и отец забрал меня домой. Но мне так и хочется уйти. Здесь совсем неуютно, нет голосов Игоря и его мамы, не слышно пыхтения Айко.
— Ксю, пойдешь с нами на прогулку? — доносится сверху и я киваю, а потом спохватываюсь, что Игорь не видит мой кивок, отвечаю согласием. — Тогда я сейчас спущусь. Мы с Айко.
Мы бредем, взявшись за руки, медленно. Каждый думает о своем. Но скорее всего о недалеком будущем, потому что Игорь сжимает мои пальцы и говорит:
— Не верится, что скоро ты снова будешь видеть, и мы не будем уже так гулять.
— Почему не будем? Что нам помешает?
— Ну, ты тогда уйдешь к себе домой, и не позволишь держать тебя за руку на прогулке.
— Но мы и раньше так гуляли, до того, как я ослепла, — напоминаю ему, но он прав, я ведь уже тогда спотыкалась, потому что плохо видела.
— Ты мне очень нравишься, и я не хочу, чтобы ты уходила, — неожиданно признается Игорь, останавливаясь. Он обнимает меня, а я обхватываю его за пояс.
— А я буду тебе нравиться, если стану морковкой? Или зрение не вернется?
— Ты даже думать о таком не должна! Слышишь?! Какая нафиг морковка?
В этот день я не осталась дома ночевать, отправилась туда, где сплю спокойно, под пыхтение огромного белого пса. Он словно мой оберег, талисман. Уезжая в столицу на операцию, долго прощалась с Айко, теребя его длинную мягкую шерстку, вспоминая, как пес выглядит. Он что-то принес мне, вложил в мою руку.
Его любимый грызунок, вещица из жесткой переплетённой веревки. Я помню, как он носил эту игрушку в пасти, отдавал хозяину только. Игорь ее прятал в квартире, а Айко искал и когда находил, то радостно тявкал. А потом приносил грызунок снова, и прятки продолжались.
— Возьми подарок, — говорит Игоряша, а у меня слезы на глазах, — я постирал его вчера.
— Спасибо, малыш… — шепчу, прижимаясь щекой к большой лохматой голове. — Я привезу его тебе, когда вернусь. А с чем вы теперь в прятки будете играть?
— Не проблема, куплю новый грызунок. Поехали, такси уже ждет.
Выхожу из квартиры с чувством, что больше не вернусь сюда. Будто жизнь закончилась.
Глава 28
Игорь
Смотреть на Ксю больно. Сама впала в уныние, и у меня сомнений куча сразу. Даже не хочу везти ее в клинику. Знаю, она думает, что не вернется уже домой. Жутко боится операцию, и даже не верит в успех. Поддерживаю, как могу, уговариваю всю дорогу, что плохие мысли надо выкинуть из головы. Но девушка будто не слушает, мнет в руках грызунок, который ей Айко подарил, и смахивает слезы со щек.
— Ксю, ну пожалуйста, перестань. А то не поедем в клинику.
— Мы уже едем.
— Вот всего пара дней, и ты снова будешь видеть…
— А если нет? А если вообще…
Она не может произнести, что там вообще. Обнимаю хрупкие плечи, шепчу что-то успокаивающее. Так и доезжаем. В клинике Ксению забирает санитарка, а я смотрю, как ее уводят от меня и едва сдерживаю слезы, молясь, чтобы все получилось. Никогда не было желания пустить слезу. Она так дорога мне стала.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Уехать не смог, вселился в гостиницу по соседству с клиникой. Меня не пускали к девушке, там все стерильно, готовили к операции. Даже позвонить не мог, телефон у Ксении забрали.
— Как она, — спрашиваю у стойки администратора в третий раз за день.
— Парень, успокойся, все нормально. Подготовили к операции, завтра с утра начнут. Хватит ходить сюда, работать мешаешь.
— А когда меня к ней пустят?
— После операции, когда в палату обычную переведут. Если все будет хорошо, то на третий день увидитесь.
— Не «если»! А все будет хорошо! — рыкаю я и иду на выход.
— Вот неугомонный-то, — несется мне вслед, но я не обращаю внимания.
Вечером звонит мама, просит вернуться домой, переживает, что голодный сижу.
— Ма, тут кафе на каждом шагу, я хожу перекусить, — успокаиваю маму.
— Ну все равно, чего там сидеть, у тебя школа. Все равно к Ксении тебя не пустят.
— В школе послезавтра каникулы. А Ксю знает. Что я рядом и ей спокойнее.
— Вот какой ты у меня стал… даже удивительно, — всхлипывает.
— Какой, ма?
— Заботливый…
Мама ошиблась, я добился, что мне разрешили ждать конца операции в коридоре клиники, а потом проводили в реанимацию, предварительно переодев в стерильную одежду. Я дошел до врача, и мы поговорили.
— Я решил, что тебе нужно быть рядом, когда девочка очнется. У нее подавленное состояние, и когда она очнется от наркоза, она должна услышать знакомый голос. Раз родители не приехали, то придется тебе на себя ее истерику взять.
— А почему будет истерика? — удивляюсь, и почему услышать голос, а не увидеть меня.
— Она сразу не прозреет. Вот представь, она три года после травмы теряла зрение, нерв зрительный атрофирован и должен восстановиться. Мы можем направить ее потом в реабилитационный центр, пока не восстановится. Но можно и по месту жительства ходить на процедуры и получать лечение.
Вот засада! А мы думали, что сразу все будет, откроет глаза после наркоза и все видеть будет. Да, истерика будет.
— И сколько будет восстанавливаться? Тоже три года? А Ксении вы про это рассказали?
— Не три года, но месяца два уйдет. Есть еще опасение, что нерв сильно пострадал и вернуть зрение не получится. Но опухоль расти не будет, хоть она и доброкачественная, на мозг давит.
Я чуть не застонал. Хоть бы все получилось…
— Пациентке мы донесли информацию, но не стали вдаваться в подробности и строить преждевременные прогнозы. Будем надеяться на лучшее. Вот если бы ее родители обратились к врачу, когда зрение падать стало, все обошлось бы… Три года они бездействовали. Жаль девочку, настрадалась.
Я настроился ждать долго, на весь день, думал операция сложная, мозг все-таки, но уже через полтора часа из дверей оперблока выкатили каталку, на которой лежала бледная Ксения.
— Операция прошла успешно, надежда, что зрение вернется, есть. Шансы большие. Но не сразу, я говорил, — остановил меня хирург, а потом сам проводил в палату реанимации, где девушку подключали к разным аппаратам. — Ты тихо сиди, ничего не трогай. Примерно через час Ксения придет в себя, не дай ей плакать, нельзя ей сейчас напрягаться. Мы забинтуем ей глаза, психологический шаг, чтобы она не пыталась разглядывать темноту и пугать себя.
Все ушли, а я сидел рядом с кроватью на стуле, перебирая тонкие пальцы ангела и моля, чтобы все быстрее пришло в норму. Мечтал, как повезу ее летом на море, и она уже будет прекрасно видеть. Касаюсь губами прохладных фаланг, не замечая, что за нами подглядывает медсестра в окно послеоперационной палаты. Тихо пищит аппаратура, действуя на нервы.
