– Дотехпорович своим приказом снял. На доске уже вывесили, – с горечью сообщил Корейко. – Выплевывайтесь, говорит, на все четыре стороны!
– Если так дело пойдет, то и нас всех выплюнут! Без всяких там общих собраний и РКК, – резюмировал Губителев-Мамочкин.
– А помните, вы на десять минут опоздали? одновременно и кашляя, и сморкаясь, прогнусавил Котеночкин.
– Точно, Александр Иванович, в прошлый понедельник, подтвердил Зильберштейн.
– Да, что вы, товарищи... – замотал головой Корейко.
– Правильно. Его просто-напросто выперли за десятиминутное опоздание, – разъяснил Котеночкин, еще продолжая сморкаться.
– И я так думаю. За опоздание выперли. Представляете, украсть у государства десять минут рабочего времени! подытожил Губителев-Мамочкин. – Это ведь все равно что в буржуазное болото сползти! Не иначе, как в буржуазное!
Корейко сострил такую гримасу, словно собирался возложить на Дотехпоровича и всю бухгалтерию жестяной могильный венок с муаровыми лентами.
Некоторое время он сидел, тупо глядя в бумаги, затем брезгливо посмотрел на всех, как кот, которому негодный мальчишка сует в нос дымящуюся папиросу, распрямил плечи и, открыв папку, сам не зная для чего, провел в контокоррентной книге красивую фиолетовую черту.
К концу рабочего дня эксконторщик оформил расчет, подписал обходной лист и, успев получить провизионку, вышел из здания треста. Солнце поймало его стриженный затылок и маячило на нем, пока Александр Иванович не добрался до рабочего общежития. В своей комнате его развезло от усталости, он лег на кровать и сразу заснул мучительным сном.
Глава 16
ДВА КОНЦЕССИОНЕРА
Расхлябанный поезд, нервно постукивая колесами, медленно полз среди крутых откосов красной глины, преодолевая последний тягун перед Бришкентом. Вздрагивая на стыках, скрипели плацкартные вагоны. Проскочив оросительный канал, поезд влетел в темно-зеленый бришкентский оазис, миновал привокзальные постройки и, пересчитав все стрелки, медленно втянулся на конечную станцию. Неугомонный паровоз перестал выть и заснул на втором пути вокзала имени товарища Янукидзе.
Едва лишь вокзальные часы показали двенадцать, на дощатый перрон с мечущимися проводниками, носильщиками, бабками с тюками, встречающими и провожающими ступила нога великого комбинатора.
Весенний солнечный день байствовал вовсю.
Вход в вокзал был закрыт гигантским плакатом с надписью: "Месячник помощи узбекским детям начался". Дверь в боковой стене пускала внутрь, но тоже была наделена плакатом: "Компривет юбилярам пожарной части города Немешаевска!". Внутри пахло урюком и раздавленным клопом. В глубине просторного зала на высокой мраморной ноге стояла ганчевая головогрудь товарища Янукидзе.
Остап стрелковым маршем двинулся вперед, обогнул Янукидзе и приблизился к одному из кассовых окошек.
– Один билет до Газганда и два до Москвы на послезавтра! – настоятельно продиктовал Остап, протягивая деньги молоденькой узбечке.
Путь из Бришкента в Газганд лежал через Джизак. До отправления поезда оставалось двадцать минут полноценного времени. Остап вышел на вокзальную площадь. Здесь он увидел: по левому флангу – стихийно сложившиеся глинокаркасные двухэтажные дома и величественно возвышающееся над городом медресе Кукельташ, по правому – портально-купольный мавзолей Шейхантаур и здание Туркестанской казенной палаты, прямо высокий мангал с шашлыками и тучного узбека, на лице которого было написано: "Жарю барашка. Он только что травку кушал. Подходите, покупайте! Теперь вы его кушать будете".
– Сейчас бы мороженого из синего стаканчика с костяной ложечкой, – вытирая платком лицо, выдохнул Остап. – Но придется утолить свой голод этим барашком.
Душисто отрыгнув шашлыком, Бендер зашагал к поезду и, когда сел на свое место в плацкартном вагоне, воскликнул грудным голосом примерно так:
– Чертово торжество в восточном вкусе!
Как только путейцы перестали простукивать буксы, поезд "Бришкент-Газганд" тронулся с места. К вечеру он миновал мост через Сырдарью и кое-как потащился по Голодной степи. Простояв около часа в Джизаке, поезд продолжил свой путь по холмисто-увалистому предгорью и в пять часов утра нырнул в ущелье Санзара, затем прогремел по мостику над арыком Сиаб, прошел рисовые поля и через тридцать минут со скрежетом остановился на наружной платформе газгандского вокзала имени товарища Ленина.
Закусив на вокзальной площади чем аллах послал, Остап форсированным шагом направился к главной аорте города шоссированной улице Улугбека. Он остановился под вывеской "Прокат автомобилей акционерного общества Узбеккурсо", с деловым видом открыл заднюю дверцу таксомотора "рено", сел на сиденье и, растолкав дремавшего шофера, холодно приказал:
– К рабочему общежитию имени товарища Копыто, улица Максимильена Робеспьера, дом восемь.
Водитель с красным лицом и закрученными усами а ля "жиллет" молча завел мотор, авто взвыл, наддал, развернулся и понесся по проспекту Социализма.
Сладко зевнув, великий комбинатор открыл новый кожаный портфель с окованными металлом углами, вытащил из него коробку папирос и лениво закурил.
Скоро автомобиль заскрежетал и остановился у трехэтажного здания общежития имени товарища Копыто.
Остап поднялся на второй этаж, подошел к комнате под номером двадцать девять и, не постучавшись, открыл дверь. Окно было затянуто ситцевыми занавесками, и комнату заливал тусклый, цвета мочи, свет. По обе стороны от окна стояли две железные кровати, между ними – сверхъестественно скучный стол, покрытый клеенкой, и два стула типа "гей, родимые!". За столом сидел Александр Иванович Корейко. Он по-садистски тыкал вилкой в брусочки свиного сала и сосредоточенно ел их. Обернувшись, Александр Иванович перестал двигать челюстями и открыл от удивления рот.
– Ты жива еще, моя старушка! А вот и я! Привет тебе, привет! – заорал с порога молодой человек, распахнув для объятия руки.
– Здрасьте, – проронила старушка исказившимся голосом. Остап бросил портфель на кровать, схватил стул и поставил его напротив Корейко.
– Ну что вы на меня смотрите так, словно собираетесь родить ишака? – с наивозможной дикцией пробасил великий комбинатор, верхом усаживаясь на стул. – Что вы там такое лопаете? Уж не бутерброд ли с какой-нибудь собачьей радостью? – Я...
Остап встал со стула и наотмашь снял кепку.
– Нет, студент не понял. Ставлю вас в известность, Александр Иванович, что я прибыл в Газганд. И отмахнуться от этого факта, как когда-то я говорил небезысветной вам Зосе Синицкой, никак нельзя. Ну же! Что это у вас глаза, как у быка, на выкате?
И в самом деле: Александр Иванович с удивлением смотрел на сияющего, полного задора и неукротимой энергии Остапа Бендера. Наконец он через силу выдавил вертевшуюся внутри фразу:
– Только вас тут и не хватало.
– Ох, как это грубо, – деланно возмутился Остап. – Не по-восточному. К вам приехал гость, а вы его, кроме кислого "здрасьте", ничем не угостили...
Корейко поднял голову и с раздражением спросил:
– Вы что же, опять пришли за деньгами?
– О, деньги! Из вашего фибрового чемодана! Новенькие пачки, аккуратно заклеенные в белую бумагу. Каждая пачка перевязана шпагатом. Этакие милые миниатюрные бандерольки. Билетики Госбанка с рисунком сеятеля! Картинки с выставки! Так вот, они мне не нужны!
Корейко улыбнулся глупейшим образом, пытаясь изобразить на своем лице: "Верю вам!".
– Чего же вы хотите?
– Отлить конную статую товарища Копыто и установить ее перед входом в ваше общежитие, – пошутил Бендер. – Поможете? Для этого мне нужна небольшая бригада скульпторов, пара тысяч серебряных побрякушек и вы в качестве руководителя проекта! Корейко усмехнулся.
– Меня вчера сократили. Так что можно заняться и статуей. – Сократили? – Остап был в приподнятом настроении. Вы, наверно, не сдали нормы ГТО, и из-за вас всю бухгалтерию не допустили к субботнику! Она оказалась в планово-финансовом тупике! Ай, как нехорошо! Не отчаивайтесь. Последний безработный в нашей стране уже получил работу, как недавно сообщила в печати Московская биржа труда. Найдется что-нибудь и для вас! Сибирь большая!..
– Мне не до смеха, – скривился Корейко.
Тут они подумали разно. Корейко: "Может, в этом портфеле у него новое дело-компромат?", Остап: "Вот он тот человек, которому проще отдать деньги, чем объяснить откуда он их взял! А смотрит-то как! Взгляд гиганта мысли! Ей-богу дыру на мне протрет!" Остап погладил на джентльменский манер свои тонкие усики и, смотря себе под ноги, произнес с повелительной интонацией: – Ладно, поговорим серьезно. Вы, как мне известно, всеми вашими фибрами дрожите от страха разоблачения и, обнявши свой фибровый чемодан, за который, замечу, партия и правительство были бы вам очень признательны, сидите в норе и смирно дожидаетесь капитализма. Но этого не случится! В ближайшие полсотни лет, по крайней мере.
