– Сколько здесь? – спросила она.
– Не знаю. Сосчитайте, – ответил тот.
– Я, глупая, и считать-то не умею.
– Должно быть, семьдесят пять рупий. Может быть, на одну-две больше или меньше.
– Господин, что значит семьдесят пять?
– Три раза по двадцать[74] и еще пятнадцать. Сто без двадцати пяти.
– Сто без двадцати пяти! Так это выходит за сколько же дней?
– За пятнадцать. Завтра отдам за остальные пятнадцать. Вот и получатся все полтораста.
Услышав, что за меня дают столь скромное вознаграждение, я почувствовала сильную досаду. Теперь я окончательно уверилась, что этот гость – не из важных господ. Но такова уж подневольная доля танцовщицы. Она в чужой власти и должна покоряться.
Бува Хусейни ушла передать деньги Ханум. Не понимаю, что за благодушное настроение было в тот день у нашей хозяйки, – она без лишних слов согласилась подождать до следующего дня. Это было тем более удивительно, что в денежных делах она даже самым знатным вельможам не давала отсрочки ни на минуту. А тут вдруг соблаговолила ждать целые сутки.
После того как сделка состоялась, посетитель остался у меня на ночь. Под утро мне почудилось, будто кто-то постучал внизу под моей комнатой. Гость быстро поднялся и сказал:
– Теперь мне пора. Завтра вечером приду опять.
Перед уходом он дал мне пять золотых и три кольца – одно золотое, с яхонтом, другое с бирюзой, третье с бриллиантом – и при этом добавил:
– Это тебе! Смотри, Ханум не показывай!
Я с радостью надела кольца и стала любоваться своей рукой – она показалась мне очень красивой. Потом открыла сундучок и спрятала кольца и золото в потайной ящичек.
На другой день вечером гость снова явился. В это время у меня был урок музыки. Гость сел в сторонке, но все же пение пришлось прекратить. Он дал музыкантам пять рупий, а они – и учитель тоже – стали подобострастно благодарить его. Потом учитель вздумал выпросить у гостя шаль, которой тот был подпоясан. Осмелев, он высказал свое желание вслух, но потерпел неудачу – гость отказал ему.
– Учитель, – сказал он, – просите денег или любую другую вещь – вы все получите. Но эту шаль я отдать не могу. Это память о друге.
Учитель разочарованно замолчал. На том наш урок и кончился. Гость отсчитал буве Хусейни оставшиеся семьдесят пять рупий, добавил еще пять, ей в подарок, и она удалилась. Когда мы остались одни, я спросила:
– Где это вы меня видели, что так отличили?
– На гулянье в Айшбаге два месяца тому назад, – ответил он.
– А пришли только через два месяца?
– Я уезжал. Да и теперь мне опять надо уехать.
– Значит, ты бросишь меня и уедешь? – затянула я вечную песню всех танцовщиц.
– Нет, не брошу, вернусь очень скоро.
– Где ты живешь?
– Мой дом в Фаррухабаде, но там я бываю очень редко. Больше живу здесь. Выезжаю на несколько дней, потом возвращаюсь.
– А эта шаль чей подарок? – спросила я.
– Ничей.
– Как? А я думала, – твоей подружки.
– Нет. Клянусь тебе, у меня нет подружки. Одна ты!
– Так отдай шаль мне.
– Не могу.
Это мне очень не понравилось. Но тут он положил передо мной большое жемчужное ожерелье, украшенное изумрудом, пару браслетов с бриллиантами и два золотых кольца. Я радостно приняла все эти вещи, отперла сундучок и стала убирать их туда. Но в душе я терзалась недоумением, не понимая, почему он так легко дарит мне драгоценности, стоящие тысячи рупий, а в простой шали, красная цена которой пять сотен, отказывает. Впрочем, шаль эта мне даже не нравилась, и я выпрашивала ее просто так, из упрямства.
Звали этого человека Файз Али. Он всегда приходил уже в сумерках, а уходил иногда в полночь, иногда перед рассветом. Несколько раз в течение месяца или полутора месяцев я слышала стук или свист, и тогда Файз Али сразу же поднимался и уходил. Всего за полтора месяца моего с ним Знакомства мой сундучок наполнился украшениями, и простыми и с самоцветами, а золотым и серебряным монетам и счету не было. Теперь у меня набралось на десять – двенадцать тысяч всякого добра, о котором не знали ни Ханум, ни бува Хусейни.
Хоть я и не любила Файза Али, но и отвращения к нему не чувствовала. Да и с чего бы взяться отвращению? Во-первых, он был очень недурен собой, во-вторых, когда принимаешь подарки, это влияет на твое отношение к тому, кто их дарит. Признаюсь вам, ожидая его, я частенько поглядывала на дверь.
Гаухар Мирза тогда стал посещать меня только днем. Мои вечерние завсегдатаи в большинстве тоже поняли, что У меня теперь с кем-то прочная связь, а потому ускользали пораньше. Тех же, кто засиживался подолгу, я сама выставляла под каким-нибудь благовидным предлогом.
Поиски Хуршид все еще продолжались, но о ней не было ни слуху ни духу.
Между тем Файз Али страстно влюбился в меня. Это сказывалось во всем. А я?… Если бы Гаухар Мирза не был моей первой любовью, я непременно полюбила бы Файза Али и отдала бы ему свое сердце. Тем не менее я всегда была к нему очень внимательна и старалась обращаться с ним как можно более ласково. Я обманывала Файза Али, говоря, что влюблена в него, и он, бедняга, верил. О его подарках я никому не говорила ни слова. Иногда мне приходилось передавать ему просьбы Ханум и бувы Хусейни, и он считал своим долгом выполнять и их желания. Денег он ничуть не жалел. Такого щедрого человека я не встречала ни в среде знатных людей, ни среди особ царской крови.
– Еще бы! Чего ему было жалеть деньги? – проговорил я. – По даровому добру душа не болит. С такими, как он, никто равняться не мог.
– Почему вы сказали «по даровому добру»? – спросила Умрао-джан.
– А если не так, значит он таскал вам драгоценности своей почтенной матушки.
– Почем я знала, где он их доставал?
12
Среди моих завсегдатаев был некто Паннамал Чоудхри. Бывало, придет вечером, посидит час-другой и уйдет. Ему нравилось, когда у меня сидело несколько человек. Присутствие третьих лиц ему не мешало – лишь бы ему самому я уделяла достаточно внимания. Он платил двести рупий в месяц, не говоря уж о подарках. После того, как я сошлась с Файзом Али, Паннамал Чоудхри стал навещать меня реже. Раньше он бывал у меня ежедневно, а теперь стал приходить через день-два. Потом вдруг исчез на целых две недели. Появился он грустный-прегрустный. Ответит коротко на вопрос, потом сидит молча. Наконец не выдержал и спросил:
– А вы разве ничего не знаете?
– Что случилось? – удивленно спросила я.
– У нас беда. Дом обокрали. Унесли родовые драгоценности.
– Ой! – встрепенулась я. – Обокрали? И много пропало?
– Все унесли. Не осталось почти ничего. Драгоценностей пропало на двести тысяч.
Мне стало смешно. Ведь отец его, Чханнамал, был известный богач. Конечно, двести тысяч – очень большие деньги, но для столь богатой семьи такая пропажа не имела никакого значения. Все же я сделала печальное лицо и выразила соболезнование Паннамалу.
– Да, – продолжал он. – Нынче в городе много краж. Малику-Алам, вдову наваба, обокрали, купца Хари Паршада обокрали – полное беззаконие творится! Говорят, воры пришли откуда-то со стороны. Бедняга Мирза Али Бег сбился с ног. Он созвал к себе всех городских воров, но ни от кого ничего не узнал. Все они клянутся, что это не их рук дело.
На другой день я, сидя у себя в комнате, вдруг услышала невообразимый шум с улицы. Я подошла к окну и стала За занавеской: вижу, по Чауку валит толпа. Раздаются крики:
– Поймали! Наконец-то!
– Молодец Мирза, ничего не скажешь! Настоящий котваль – свое дело знает.
– А что, брат, краденое добро тоже нашли?
– Много нашлось; но немало и пропало бесследно.
– А мияна Файзу[75] тоже схватили?
– Ведут!
И тут я увидела собственными глазами, как ведут связанного мияна Файзу. Рядом с ним шагала вооруженная стража, вокруг толпился народ. На голову пленника была наброшена шаль, и лица его мне не было видно. Случилось все это перед полуднем.
Однако Файз Али, как обычно, пришел поздно ночью. Я тогда сидела одна в комнате. Едва войдя, он сказал:
– Сегодня я уезжаю из города, вернусь послезавтра. Смотри, Умрао-джан, никому не проболтайся о том, что я тебе подарил! Ничего не давай буве Хусейни и не показывай Ханум. Это все тебе самой пригодится. Послезавтра я обязательно приеду… Скажи-ка, а ты не хочешь уехать со мной на короткое время?
– Ты ведь знаешь, что я в себе не вольна, – ответила я. – Тут всем распоряжается наша Ханум – ее и спрашивай. Если она согласится, я противиться не смогу.
– Правду говорят, что от вас, танцовщиц, преданности не жди. Я ради тебя жизни своей не жалею, а ты мне отвечаешь так сухо! Ладно! 3°ви буву Хусейни.
Я кликнула буву Хусейни, и та мигом явилась.
– Ну-ка, скажи, может она на несколько дней уехать отсюда? – спросил Файз Али, указывая на меня.
– Куда? – спросила бува Хусейни.
– В Фаррухабад. Ведь я вам не кто-нибудь, не первый встречный – у меня там поместье. Я уезжаю на два месяца. Если Ханум разрешит, то плату за оба месяца я внесу вперед; даже готов добавить, сколько она потребует.
