Первый шаг к мудрой жизни уже сделал — остался голодным. Теперь не пойду в казарму, закопаюсь тут в сугроб… И стану полным мудрецом.
— Боярич Иван Рябина?
— Чего?
Какой-то замотанный по глаза тип. Невысокий, сутулый. Шубейка напоминает слово… салоп. Почему-то.
— Эссс… Господин главный княжий кравчий… эссс… приглашает отужинать-ссс…
Факеншит уелбантуренный! Была у меня надежда… оказалась — глупая. Княжна, кравчий… А! Ещё — скарбник и стольник. Мне бы с этими персонами… встречаться нежелательно. Дантистов никто не любит. В смысле: у каждого из них зуб вырос. На меня.
Чудак приплясывает и кланяется. Замёрз бедняга. Давненько поджидает. Но в оружейку не пошёл — приглашение передаёт с глазу на глаз. Идти к кравчему… и никто про это не знает… Можно ведь и не выйти.
С другой стороны, захотел бы он — я бы уже тут в сугробе лежал. С «пером» в печени. Или «швырком» — в глазике.
А вернее — лежал бы я голенький, постепенно остывая и покрываясь трупными пятнами, в укромном местечке, в уютном мешочке. Который по утру вывезут на дровнях куда-нибудь на мусорку. А потом Акиму мозги вынесут: «Сынок твой с княжьей службы сбежал. А ты изменника покрываешь. Не смог доброго сына воспитать — и тебе самому веры нет. Вотчины и шапки — лишить, батогов — ввалить, плетями — гнать».
Как там Будда про попа сказал: «Этот — может». Кравчий — может тоже. Убежать… не получится. Не ходить? — Прямое объявление войны. На этом поле?! Закопают и не заметят. Надо сходить — воз пощупать, воздух понюхать… Тогда, Ваня, расслабься и получай удовольствие. От безвыходности и неизбежности.
Ну, Вергилий с выбитыми зубами, веди. Полупроводник в салопе — туда проводит, а обратно… как получится.
Кому пшёнка с тресковыми плавниками, а кому румяные пироги с грибами. И кто это сказал, что щука — еврейское блюдо? Просто надо уметь её готовить. Здесь — умеют. Главный княжий кравчий Демьян старательно отрабатывал роль доброго дядюшки. Даже с некоторой дозой умиления и восторга от зрелища моего аппетита.
— Ай-яй-яй… оголодал-то как… а как вытянулся… возмужал-то, возмужал… ну совсем уж муж добрый… жениться, поди, пора… с девками-то как? Заглядываются, поди? А сам-то? Да ладно-то тебе, полно смущаться-то… Эх, помню я в твои-то годы… А ко мне чего не заходишь? Только со стороны и услыхал, что ты нынче на Княжьем дворе обретаешься. Нехорошо, нехорошо. Чай, не чужие ж люди — заглянул бы, проведал. Тебе-то не велик труд, а мне старику, приятно. Посидели б поболтали, глядишь и чего полезного… А чего ты к Гавриле-то пошёл? У него ж — ни съестного, ни хмельного, ни девок красных… А тут-то у меня-то… Сглупил, паря, сглупил. И Аким не подсказал. Быват, голова у него, поди, другим занята. Други добрые, соратники старые… Он, поди, как с вотчины выехал, так все уши прожужжал про Боняту Терпилича…
Оп… Мда… Нет, лучше когда щука — нормальная рыба-фиш, правильно сделанная в сметане, а не наша самоделка. Кости так и не выбрали все. Помереть же можно! В первой жизни я рыбьей костью подавился лет в семь. И с тех пор твёрдо усвоил… Извиняюсь за непрезентабельность, но жить хочется больше: пришлось широко распахнуть рот и слазить пальцами глубоко-глубоко… Нет, не так глубоко, как вы подумали. Но потребовалось… отдышаться и запить.
— За угощение — благодарствую, господин главный княжий кравчий. Пойду я, мне завтра с утра ещё бармицы княжеские чистить да смазывать.
— Ну куда ж ты торопишься?! Как неродной. Будто чужие вовсе. Винца сладкого попробовать не хочешь? Настоящее, прям от греков привезённое, не разбавленное, не задуренное…
Греческое виноградное вино сюда постоянно привозят. Преимущественно — крымское. Белое идёт в церковное миро, красное — на стол. Естественно, его на Руси разбавляют. А для придания… даже не скажу «крепости», здесь говорят: «дурости» — добавляют всякое разное: известь, болиголов, свинец…
— Спасибо за предложение. Не любитель.
Где тут моя шапка с тулупчиком? Пора уже и честь знать. Только стал с лавки подниматься… Ну, чтобы её — честь — узнать, наконец…
— Сядь.
Сел. Глянул на «добрейшего дядюшку» и глаза снова в стол. Не любят здесь прямого взгляда, ой как не любят! Приходится скромничать. А то мне нынче только гонор свой выпячивать: «да я!.. да вас всех…!». Из этого погреба ещё дай бог ноги унести. При таких… «маски-шоу».
«Добрый дядюшка» пропал, как и не бывало. Чуть мышцы на лице сдвинулись, чуть связки в горле легли иначе. Был мил дядюшка — стал волчара матёрый. С подрыкиванием. Другая ипостась. А есть и третья, и четвёртая…
Вот и ещё одна маска вылезла: «дядюшка добрый, но сильно расстроенный». Удручённый. Неправедно оскорблённый в лучших и добрейших чувствах своих.
— Ну что ж ты, Ваня, на меня будто обиженный? Будто я к тебе не во всякий раз по-доброму. И советом полезным, и в деле каком надобном. Вспомни, в прошлую-то встречу — ты ж ко мне чуть не со слезами пришёл! А я тебе и подсказал, и помог, и на путь правильный направил. От души, Ваня, от чистого сердца! Я к тебе с любовью да с лаской, да с добрым словом, а ты мне…
Ещё чуть-чуть и светлая слеза обиженного в самом святом, в от чистого сердца благодеянии… Только не надо на меня интегрально давить. Это здешние привыкли… синкретический образ кушать. А мне ближе аналитика: «мухи — отдельно, котлеты — отдельно».
Аналитика сходна с приготовлением рыбы: суть, твёрдое — кости скелета — надо выбрать и отделить. От шкурки, головы, требухи, мяса… вида, вкуса, запаха…
Вот идёт анализ текста: построение фраз, словарный набор. Другой поток: интонация, динамика изменения тона, дыхания, паузы. Отдельно — мимика. Губки, там, надувшиеся, носик шмыгающий, взглядик бегающий. Отдельно — смысл. Побитово. В трёх параллельных потоках: что именно сказано? Что имелось в виду? Для чего? По тексту полезен внутренний синхронный перевод. На какой-нибудь иностранный — и обратно. Оттенки и эмоции — теряются, суть — остаётся. Отдельно — моторика. При таком удручённо-плачущем тоне так сжимать кулачки… Каждым из которых можно половину зубов с одного маха…
— В последнюю нашу встречу меня отсюда выгнали, обещанного не сделали. Так что, грех вам на меня обижаться.
Оп-па… Опять «волчара» наружу вылез.
— Это ты про кого это про нас толкуешь?! Это кто это «мы» по суждению твоему?!
Чего-то я не то сказал. Чего-то я такое глубокое зацепил. С чего ж это он рычать на меня начал?!
Бли-и-н! «Вы»! По прежней привычке, ведя беседы… скажем так: «не дружеские, но пока без мордобоя», я перешёл на подчёркнутое «Вы». С большой буквы. А здесь такой формы вежливости нет, здесь «вы» — именно «много вас таких».
— Ну, вы. Слуги княжеские, которые живота не щадя, очей не смыкая, не доедая, не допивая, не доиспражняя… и в лютый зной, и в мокрый дождь, и жгучую стужу, всё в трудах и заботах, всё на благо господина своего, князя светлого нашего, во имя защищания, процветания и благорастворения… Вот я и указал окольничему — одному из вас — на вора. Он и извёл слугу проворовавшегося, злодея и казнокрада, посадника Вержавского, как бишь там его, дай бог памяти… А что, вы, с окольничим Улебом Честиборовичем, разным господам служите?
Заюлил выворачиваясь. Аж самому противно. Ахинею нести — без проблем. Но последнее — лишнее. Или — «нет»? Мне, бояричу из лесных дебрей — в здешней «высокой политике» удельного розлива… понимать не положено. Кто — «в теме», тот — «в деле». На чьей-то стороне. «Моей стороны» здесь точно нет.
Демьян опустил взгляд, распустил кулаки, разгладил ладонями и без того ровную скатёрку.
— Ты парень неглупый — должен сам понимать. Посадника Вержавского окольничий сковырнул. А причина тому — ты. Есть люди… с которыми покойный делился. Они, милок, такой обиды простить не могут. Окольничий, Улеб твой… большого полёта птица — на него обиды складывать… Я в этом деле… ни с какого боку. А вот ты… Клоп мелкий, поганец вонький. И не в серебре недополученном дело. Не можно всякой… зверушке лесной в большие дела влазить, серьёзным людям козни строить. Иначе люди эти — не серьёзные.
Итить ять! Хотя… Разве для меня что-то новенькое? Давненько Демократическую Россию не вспоминал? А ведь Родину надо помнить. Постоянно. Ежедневно и еженощно. Потому как Родина — тебя не забудет. Нигде и никогда. Найдёт и поимеет. Всем накопленным за тысячелетнюю историю арсеналом средств и способов. И очень надо учитывать местных «святорусских» особенностей. Потому что»… и хрен меня потом найдут» — здесь не сработает. Потому что в любом чужом месте, достаточно далёком для «хрен», ты будешь — «сам никто и звать никак».
— А… Так ведь… Но, дядя Демьян, коль ты про таких людей знаешь, про злыдней и душегубов, так что ж ты их в поруб не покидаешь? Татей да воров?
— Хм… «Не пойман — не вор» — слышал? Мелочь-то попадается. А вот серьёзных людей… Высоко сидят, Ванюша. Просто так, по слову, хоть твоему, хоть моему… Доказать, вишь ты, вину надобно. Вот кабы окольничий посадника живым сюда приволок… а он, с чего-то, страдальца на месте прирезал… Мда. Так что, ходи милок, да опасайся: могут и подослать кого. По твою душу. Вот если бы ты ко мне попросился… жил бы себе припеваючи, тут у меня спокойно, никакой злыдень не сунется, людишек бы верных присматривать поставил. А так… пущай уж Гаврила-оружничий слёзы проливает. Над телом твоим белым.
