Покрутились по переулкам, в одном месте нищий выскакивает, цап кобылы за узду:
— Ой пожалейте, ой помилуйте, подайте христа ради на пропитание! На одеяние и проживание. С голоду-холоду помираю-погибаю! Отроче! Добрыми родителями возлюбленный и возлелеянный! Не дай пропасть душе иссушенной, измождённой, православной!
Я, после сытного обеда — первый раз за несколько дней поел нормально, как-то в благодушном настроении был. Типа:
— Прости мил человек, но у нас на подаяние нет ничего, а вот как будет, так мы тебе с превеликим удовольствием. И на пропитание, и на пропивание…
Только мне очень не понравилось, как он клюку свою перехватывает. За нижний конец. И поигрывает ею. И идёт ко мне. Держась левой рукой уже за повод.
Тут сзади чего-то «хряп». А этот, который спереди, вызверился вдруг, зарычал, клюку вверх и на меня!
Какое там айкидо! Какие там батманы с рипостами! Что в руках было… Была «хворостинка длинномерная». Вот я ею со всего маха этому нищему по глазам. Хотя вышло — по уху. И обратным ходом — по кобыле. С таким же усилием.
Я думал — она уже старая. А она… Хорошо хоть на поворотах из саней не выкинула. Я думал — она дороги не видит и не помнит. А она… Остановили нас только у городских ворот. Когда два здоровенных мужика в тулупах на поводьях повисли.
Но я этого не видел, потому что когда она дёрнула — я с облучка в сани улетел. Только сапоги вверх торчали. Ёрзал там как майский жук на спине. И панически старался отбиться от какой-то мешковины, закрывшей мне лицо.
Мужики, стража воротная, меня из тряпок — выпутали, из саней — вынули, в снег головой — воткнули. Тут я остыл. И успокоился.
Завели в сторожку у воротной башни, стали вопросы спрашивать. Я всё честно, как на духу. Чьих я, по какому делу, кто со мной был…
— Этот?
Втащили моего одноглазого напарника. И на лавку положили. Вся правая сторона лица — кровью залита. Странно: голова болтается как у неживого, а шапка не сваливается. Будто гвоздиком к маковке прибитая.
Стражник шапку ухватил, подёргал да и рванул. А оттуда кровь. Так это… мирно плещет волнами. Страж матюкнулся, шапку назад прижал. Сотоварища моего с лавки сняли, назад на мороз вынесли, на снег положили. Чтобы кровищей избу не замарал.
Кому доводилось попадаться в заведение типа «опорный пункт охраны правопорядка» или аналогичные, с той стороны, куда граждан доставляют, знает: скучно. И — долго.
— Господин десятник! Надо людей послать. На место происшествия.
— А? Не. Мы стража воротная. Наша служба здеся. А разбой, татьба — то стража городовая.
— А ты за ними послал?
— А ты хто такой, чтобы мне указывать? Губы вытри — молоко не обсохло.
— Я — боярский сын. А покойник — княжий слуга. А в санях — княжье имение, щиты золотые. А ты — не мычишь, не телишься.
— Цыц, сопля. Золотые, говоришь…
— Ну, не совсем. Гвоздики там бронзовые. Но блестят как золотые! А спрос с тебя будет!
Уговорил. Послал десятник мальчишку за ярыжкой. Ждём. Прошёл час. До ветру, что ли сходить? От тоски…
«От тоски и печали Сравнялася морда с плечами».
Скучно… Скучно и нервно. Уелбантурить чего-нибудь, что ли?
Наконец, заявляется ярыжка. Судя по бороде, в его доме не только кости из рыбы не вытаскивают, но и чешую не снимают — целиком кушают.
— А… Вона чего… Ну, сказывай, душегуб, кому хотел княжье майно продать?! (Это он — мне).
«Свидетель — первый подозреваемый». Правило давнее, интернациональное. Потому что так удобнее: следаку бежать никуда не надо.
Я, конечно, несколько опешил. Но, поскольку правило мне известно, то была и заготовка. Краткий период опешенности закономерно перешёл в наезд с выражениями:
— Ты!..ля! Ты кому такое говоришь?! Ты…. ло…ло и мурло! Чешуйчатое! Мозгу свою вынь да в руках разомни: с какого… я…, сюда… приехал бы со всем этим… и с ним…, с упокойничком?!
Десятник крякнул, хмыкнул:
— Как это ты складно говоришь? Насчёт «ло». Повтори-ка.
Повторил. Фрагмент рифмованной прозы. Хотя можно и в стихах.
Я уже говорил, что богатство форм словообразования в русском языке позволяет строить синтаксически — корректные, но семантически — неожиданные, конструкции? Вот ты сказал англоязычному собеседнику:
— Ну, ты, факло шитлованное.
Или, под настроение, в обратном порядке:
— Бритто-шитлован недофакнутоватенький.
А теперь попробуй донести до слушателя, хоть бы он и считал себя знатоком Достоевского в оригинале, всю глубину образности и широту ассоциативности. Замучаешься, не поймут-с. Так это ещё без использования отглагольных форм во всей их уелбантуренности!
Наши-то сразу «умное слово» воспринимают: у десятника губы шевелятся — запоминает, повторяет про себя. Завтра по утру будет стольный град встречать селянские обозы моими… песнями. Нормальная реакция у мужика: жажда приобщиться к новому, звучному и полезному.
Как-то, ещё в первой жизни, попал я… Почти угадали — на бетономешалку. Коллеги приходили с носилками за очередной порцией… продукта и выслушивали мои рифмованные двенадцатиэтажные конструкции по мотивам русской народной обсценной… Загрузившись продукцией и информацией, они отправлялись по маршруту, радостно скандирую новые, только что узнанные слова. Стремление ознакомиться с продолжением было столь велико, что «потаскуны и носильники» практически бегали с носилками. Отчего производительность труда в нашей бригаде возросла многократно.
Ярыжка надулся:
— Пошли. Место покажешь.
Ага. А я города не знаю. От места нападения ехал на спине, с тряпкой на морде. Пошли от нашей усадьбы. Только нас ведь одноглазый выводил. Да и темно уже совсем стало. Ходили-ходили… Вроде бы нашли. Снег по сторонам санного следа утоптан.
— Вроде, двое их было. По следам — других не видать. Один, значится, спереди. Вот от этих ворот, из-за сугроба. Коня за узду ухватил. Второй сзади подошёл. Из вон того проулочка. И дружка твоего кистенём по головушке. Хорошо вдарил: шапку в черепушку вбил. А как ты коня огрел — тот и понёс. Переднего — сшиб, задний — не поспел. Молодец, паря, спас княжие щиты золотые! Тебе, поди, награда будет. А нам… Да уж, опять забота… Но! Будем искать! Будем искать и найдём! Ежели на то воля божья будет. Так и скажи своим, там, в Княжьем городище. Бонята Терпилич беспорядку в городе не потерпит, разбойничать лиходеям не дозволит. Всё, пошли довидку писать.
Потом ярыжка час царапал бересту, по нескольку раз выспрашивал у меня про одни и те же подробности. Я терпел, с прошлой жизни знаю: это не маразм с амнезией, это элемент ведения дознания. Дознаватель старательно строит из себя дурочку: а вдруг дознаваемый ляпнет не подумавши. Некоторые так вживаются в образ…
Рабочая версия: пара заезжих татей (наши-то на княжье — ни-ни!) углядели, как мы толклись у щитовиков, услыхали про щиты золотые, проследили и напали.
— Э… господин дознаватель, а как пришлые узнали, каким путём мы от усадьбы к воротам городским поедем? Они ж нас ждали. Теми закоулками только местные ходят, приезжие по большим улицам катаются.
— Дык… Ты, эта, глупостей-то не говори! Сказано тебе: не наши шиши, залётные! Ты мне, вьюнош, лучше другое скажи: почему ты на облучке был? Ты — боярич, он — слуга. Тебе с вожжами сидеть, в конску задницу глядеть — невместно. А?
— А вот! Захотелось мне! Имею право! А проще… сотоварищ мой нездоров был. Голова у него сильно болела. У него такое — постоянно. После боевого ранения на службе Родине и князю. Я его уложил в санях, а сам, по подсказке его, конём правил.
— Да уж. Пожалел боярин слугу. До смерти.
А вот об этом, очевидном для аборигенов обычае, я не подумал. Если целью были не щиты, а моя голова, то именно она должна была бы лежать сейчас пробитой. Или это паранойя?
Глава 296
Так я пол-ночи на пустые разговоры и перевёл. Потом просто сидел в тепле, дремал в полглаза. Воротники сказки сказывали, случаи разные вспоминали, десятник пару раз их на стену выгонял — патрулировать. Нормальные мужики. Только сильно бородатые.
Утром десятник ещё за час до света ворота открыл:
— Езжай, паря, там, поди, заждались.
Даже двух стражников дал: для сопровождения и охраны. И для доношения до начальства факта бдительности и к людским заботам участия со стороны воротной стражи.
Будда, при моём появлении, выразился кратко и нецензурно в адрес всяких недорослей-опаздунов. Потом повторил свою нецензурщину ещё пару раз: когда увидел своего мёртвого одноглазого работника. И когда углядел бурые пятна крови на празднично-алой коже парадных щитов. Но мне пофиг — устал я.
Забрался в оружейку, разогрел пару пирожков, из дому прихваченных. Нашёл чулан потемнее с каким-то тряпьем, и спать завалился. Там меня и нашли. Но уже около полудня и после «разбора полётов» и «раздачи слоников».
