Но сейчас срочно нужно ликвидировать следы своей неловкости. Пока Клава бегала за тряпкой, тщательно вытирала все до блеска, кофе Цареву принесла Дана.
– Откуда у нас эта девочка? – подслушала Клавочка за дверьми разговор отца с дочерью.
– В консерваторию не поступила, мама ее где-то подобрала. Откуда-то из глубинки приехала.
– А-а, – рассеянно отвечал ученый. – А Дуся что?
– Дусе мы все надоели, у нее внучка родилась, а есть нечего, она к себе в деревню мотанула.
– Скоро и эта мотанет, – повторяя жаргон дочери и, видимо, продолжая заниматься своим делом, пробубнил академик.
– Папка, она умная, романтичная и такие тоскливые блюзы на фано бацает. Обрыдаешься!
– Дожили, пианистки в домработницы подаются. Куда катимся?
– Ну да, она говорит, что у них в городе давно есть нечего. А тут, в Москве, раздолье, лафа. А у нас подавно! Мама научила ее спецстоловкой пользоваться, они с твоим водителем ездят нам талоны отоваривать. А там, папочка, чего только нет! Давно коммунизм наступил!
– Ни у кого больше времени нет по спецраспределителям ездить? – недовольно воскликнул ученый.
– Конечно, нет. Ведь раньше Дуся всем занималась, она там в очередях стояла.
– Там тоже очереди?
– А ты как думал?
– Дуся почти член семьи, столько лет у нас прожила, а эта девочка молодая. Какие у нее мысли о нас? Нехорошо!
– Мысли обыкновенные, что великих людей, как ты, папочка, нужно подкармливать, когда в стране плохо с продовольствием. Даже при Ленине спецпаек ученым полагался. От партийных деятелей какой толк? А вы – воплощение их идей в жизнь!
– Ладно, ладно, – поморщился ученый. – К чему эта пропаганда?
– Я, если ты еще не забыл, на факультете журналистики учусь. Значит, будущий идеолог, и пропаганда – моя профессия.
– Данка, скажи мне, что, у нас в стране на самом деле так плохо с продовольствием? А?
– Плохо, папочка. Уже талоны на сахар ввели.
– Ну ладно, ладно, иди к себе, мне поработать надо.
Другие встречи с Царевым не были для Клавы такими же неловкими, ужасными, как та, первая, но он всегда выглядел занятым, погруженным в свои мысли, почти не замечающим ее.
Жизнь в доме, когда он не появлялся, казалась пустой и бессмысленной. Клавочка писала в своем дневнике:
«Снова неделю он не был дома. Где-то на испытаниях. Любовь Михайловну ничего не волнует. Опять к вечеру понаехало полно народу. Конечно, интересно смотреть на настоящих артистов, которых раньше видела только в кино. Все они так близко, рядом, ведут себя как обыкновенные люди: едят и пьют, только подноси. Даже готовить ничего не надо, кажется, сырыми продукты слопают, а делают вид, что это для них второстепенно, что приехали почтить великую балерину. К приезду Арсения Антоновича ничего не останется. Решила самое вкусненькое, то, что он больше всего любит, приберечь, так ночью Роман с друзьями явился и, пока я спала, они весь холодильник подчистили. Не нравится мне один балерун. Его звать, как нашего Ромку, тоже Роман. Кстати, наш Ромка жениться собрался. Говорят, ему надо, чтобы сразу после диплома за границу уехать. А неженатых не пускают.
Этот второй Роман, артист, как-то странно себя ведет с Любовью Михайловной. Когда никто не слышит, он ей дерзит, а перед всеми показывает, что относится к ней с большим уважением. Она его все время прощает и смотрит на него такими глазами... Я не хочу думать о плохом. Это нечестно с моей стороны, но все чаще и чаще в душу закрадывается мысль, что она не любит мужа. Боже мой, как она может плохо относиться к такому человеку? Он святой!»
* * *
«Наконец он приехал из командировки. Я тут же отправилась за продуктами. Не важно, что в пятницу в Доме правительства – так называют место, где их выдают, – большущие очереди. В очередях люди почти все знают друг друга и даже выдавальщиц в фартуках и чепчиках зовут по именам. Вместо талонов с круглой печатью, которые вырывают из ежемесячных книжечек, в сумку перекочевывают пакеты с баночками икры, крабов, свертки с семгой, деликатесами и специальным мясом, которое мне никогда раньше не приходилось видеть, – называется вырезка. Но даже у них существует блат, потому что на всех чего-то не хватает. Подмигивают выдавальщицам, если что кончилось, и тогда этот продукт достается из-под полы. Арсений Антонович любит вкусный чай – цейлонский или индийский со слоном. Я набрала много чая, пока есть. И еще он любит готовые котлеты. Здесь они по-настоящему вкусные, даже вкуснее домашних. Наверное, у них там, в правительстве, хороший повар».
* * *
«Арсения Антоновича я почти не вижу, даже в те редкие минуты, когда он бывает дома, мы встречаемся редко. Но я чувствую его за стеной, рядом. Иногда даже подхожу к дверям кабинета и стою просто так. Только чтобы никто не заметил. Мне так хочется сделать ему что-то приятное. Я даже не всегда могу его накормить. Он уезжает на рассвете, когда я сплю. Приезжает – я сплю тоже. Кажется, вовсе не помнит обо мне. По телефону продолжает разговаривать со мной как с Дусей. Он уже не называет меня Дусей, но я все равно чувствую это. Вечерами хочу дождаться и увидеть его лицо, просто посмотреть на него, но за день так устаю, работы немало: убраться, сготовить, сбегать в прачечную. Они теперь почти все позакрывались. Хорошо, водитель помогает. Столько белья я бы не утащила на себе. Платья, кофточки, костюмы – это все в химчистку. Когда я проверяю карманы его костюма, чтобы не осталось каких-нибудь, не дай Бог, мелочей, я будто дотрагиваюсь до него. Я представляю себе, что это его рука, шея. Я мечтаю».
* * *
Однажды Дана застала ее в мечтательной позе и, конечно же, подумала о своем.
– У тебя есть любимый? – спросила она.
Клава кивнула.
– Ты видишься с ним?
– Не часто.
– Что вы с ним делаете?
– Я просто смотрю на него.
– А он?
– А он... – девушка вздохнула, – он всегда занят своими мыслями, делами и еще много чем другим.
Вдруг Данка догадалась:
– Он женат?
Клава промолчала.
– Это плохо.
– Я знаю, ничего не могу поделать. Я его очень люблю.
– У нас на курсе девчонка встречалась с женатым. Его жена бесилась, бесилась, но потом уступила его ей. Теперь они живут счастливо. Ты тоже на это надеешься?
– Нет.
– А у тебя с ним что-нибудь было?
– Нет. Я даже не могу об этом мечтать.
– Почему?
– Именно потому, что у него другая женщина. Вместе мы с ним, наверное, не справимся с моей любовью, – наивно предположила девушка.
– А жену-то он любит?
– Я не знаю.
– Узнай!
Клава пожала плечами:
– Зачем?
– Что же ты хочешь?
– Ничего. Чтобы он позволял любить его всегда.
– Какая-то неземная любовь.
– Да.
– Зачем тебе такая любовь?
– Она вечна.
– Ты святая?
– Нет, он святой.
– Для тебя.
ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ
День был какой-то особенный.
Первой появилась Татьяна. У нее был настоящий богемный вид: коричневый шелковый блузон с широкими рукавами реглан и плиссированная юбка-брюки, только входившая в моду.
– Если мама будет звонить, передай ей, что я сегодня не приду, мы с Лариком уезжаем в дом отдыха, – заталкивая в дорожную сумку вещи, кинула она на ходу Клаве. – Там собирается вся его компания, на велосипедах кататься.
– Какие велосипеды? – узнав позже, возмутилась Любовь Михайловна. – Ему же сто лет, он шейку бедра сломает, Татьяна потом его до дома не донесет.
Бывшая балерина именно в тот день казалась необыкновенна хороша собой. «Просто до невозможности красива», – отметила про себя Клавочка.
На днях подруга привезла ей из Парижа вечернее платье, за которое Любовь Михайловна отвалила кучу денег. На эти деньги можно было целой семьей прожить полгода.
– Известная фирма, теперь все француженки предпочитают покупать только в ней, – слушала Клава разговор двух приятельниц, вытирая пыль в гостиной. – Сама знаешь, сколько могут стоить такие вещи.
– Да, только...
– Что только?
– Слишком молодежное, кажется, мне не по возрасту. Весь вверх прозрачный и руки тоже. Я предпочитаю рукава досюда. – Она показала подруге, чуть ниже запястья. – Понимаешь, почему?
– У тебя прекрасные руки, любая девушка позавидует: гладенькие, без единой складочки, а главное, у тебя тело тренированное, мышцы, ничего нигде не висит.
Клавочка, положив на буфет тряпку, которой только что смахивала пыль, с удивлением осмотрела свои руки: она впервые услышала, что руки должны быть какими-то особенными. У нее самой руки полные, даже ямочки на тыльных сторонах ладошки, «завязочки», как в детстве называла их мама.
– К такому платью и меховая пелерина, и прозрачный шарф, все подойдет, – продолжался разговор подруг. – Только специальный лифчик должен быть.
– Есть, – тяжело вздохнула Любовь Михайловна, видимо, решив, что все же приобретет последний парижский шик, даже несмотря на то что руки и грудь будут выставлены напоказ.
– Тогда вперед, меряй!
