Что же произошло в действительности в эти решающие месяцы, с марта по июнь 1477 г.? В литературе на этот счет высказываются разные мнения. Но более или менее отчетливо вырисовываются два основных факта. Во-первых, мартовское посольство в Москву действительно имело место (некоторые исследователи это отрицают). В этом убеждает поведение самого новгородского веча — оно ведь не опровергало факта посольства, а только утверждало, что не давало послам таких полномочий. Второй факт — послы в Москву действовали не по наказу веча, а по инициативе какой-то части новгородских бояр, скорее всего именно тех, которые стали впоследствии жертвой расправы.
Какую же цель могли преследовать бояре, приглашая великого князя стать «государем» в Новгороде? Наиболее правдоподобно выглядит такое объяснение — они хотели ценой перехода на службу великому князю сохранить свое положение и свои богатства.
Трудно назвать это поведение высокоморальным, но понять его можно. Республика явно доживала последние дни. Суд на Городище и последующие суды в Москве не оставляли на этот счет ни малейшего сомнения. Часть бояр решила ускорить события. Они надеялись, что, получив предложение стать «государем» по инициативе бояр, великий князь согласится на сохранение основ новгородского порядка, а главное, боярских вотчин.
Но они ошибались. Сохранение могущества боярской олигархии было несовместимо с интересами Русского государства. Бояре не получили единодушной поддержки даже в рядах господы, далеко не изжившей еще литовские симпатии и державные амбиции. А в глазах веча бояре, перешедшие тайком на службу к великому князю, выглядели прямыми изменниками. Проект мирного, безболезненного для боярства включения Новгородской земли в состав Русского государства с сохранением прежней социально-политической структуры оказался не более чем утопией, реализация которой лишь ускорила неотвратимый конец.
Лето 1477 г. было тревожным. В Москве готовились к новому подходу на Новгород.
Война с ним стала неизбежной, и к ней готовились как в Новгороде, так и в Москве. Новгородцы пытались затянуть время, вступить в переговоры с великим князем — изгнав, однако, из города московских торговых людей: «много гостей прибегоша низовских и с товары из Новгорода во Псков, а инии поехали на Литву»... Пыталась господа и заключить союз с Псковом...
9 октября 1477 г. великий князь выступил в последний новгородский поход. Собственно, войны уже не было. Новгородская рать заперлась в городе. Не встречая сопротивления, двигались московские полки по Новгородской земле. В последних числах ноября, пройдя по льду через Ильмень, они со всех сторон обложили Новгород. Сам великий князь встал 27 ноября на левом берегу Волхова, выше города, у Троицы на Паозерье. Здесь во время «Троицкого стояния» и начались длившиеся почти полтора месяца переговоры с новгородскими делегатами, предводительствуемыми архиепископом.
Новгородские делегаты стремились затянуть переговоры в надежде, что московские войска не смогут долго держать зимнюю осаду большого, хорошо укрепленного города. Первоначально спор шел по второстепенным вопросам. Но 7 декабря боярин князь Иван Юрьевич Патрикеев, глава московской делегации, сообщил окончательные требования великого князя: «Вече и колоколу в отчине нашей в Новегороде не быти. Посаднику не быти. А государство нам свое держати... А которые земли наши, великих князей, за вами, а то бы было наше».
Целую неделю обсуждали новгородцы требования великого князя. 14 декабря они привезли в ставку ответ с согласием на отказ от веча, колокола и посадника. Приговор вечевому строю был произнесен.[102] Но, уступив в наиболее важном для великого князя вон просе о политическом строе в Новгороде, т. е. согласившись на уравнивание с другими русскими землями, новгородские делегаты упорно добивались благоприятного решения главного для себя вопроса — о своих землях, водах, «животах» (имуществе), «позвах» (вызовах в суд на Москву), службах. Спор о вотчинах перерастал в торг.
Между тем обстановка в городе накалялась. Не хватало хлеба. От голода и скученности вспыхнула эпидемия — начался мор, а с ним и волнения в стане осажденных. «Иные хотящи битися с великим князем, а инии за великого князя хотяще задамся, а тех болши, котори задатися хотить за великого князя»,— описывает ату картину псковский летописец.[103] «Всташа чернь на бояр и бояре на чернь». «Чернь» мужественно защищала родной город. Но она не хотела умирать ради сохранения боярами их вотчин. Под угрозой массового возмущения бояре согласились уступить великому князю часть владычных и монастырских земель.
Под руку великого государя перешло несколько тысяч обеж (крестьянских участков), принадлежавших владыке и шести крупнейшим новгородским монастырям. Впервые со времен учреждения русской церкви великокняжеская власть пошла на конфискацию церковных имуществ, считавшихся неприкосновенными по правилам вселенских соборов, подтвержденным на Руси уставами Владимира Святого и Ярослава Мудрого. В интересах Русского государства Иван Васильевич нарушил традицию. Это был решительный, принципиальный шаг, имевший далеко идущие последствия. Бояре же ценой уступки монастырских и владычных земель сохранили свои вотчины.
Четверг, 15 января 1478 г. стал последним днем феодальной республики. Вече уже не собиралось. В город въехали московские бояре и дьяки. Во всех пяти новгородских концах целовали крест новгородцы: «и жены боярские, вдовы, люди боярские, старейшие люди и молодшие, от мала до велика».
Боярская республика пала, но за этим не последовало ни казней заложников, ни демонстративного унижения жителей, ни нарочитых грабежей и насилия над ними. Великий князь «града же пленити не повелел» — с новгородскими подданными, вчерашними врагами, запрещено было обращаться как с пленными.[104]
Такое случалось в средние века не часто. В ноябре 1467 г. Карл Смелый, герцог Бургундский и могущественный соперник Людовика XI Французского, совсем иначе распорядился судьбой города Льежа, капитулировавшего перед ним. «К герцогу пришли 300 наиболее влиятельных горожан, в одних рубашках, босые, с непокрытыми головами, и принесли ключ от города, сдаваясь на его милость и ничего не требуя, кроме как избавления их от грабежей и пожарищ»,— пишет современник. Герцог казнил взятых ранее заложников, казнил «городского гонца, которого сильно ненавидел», приказал снести городские башни и стены, отнял у горожан оружие и обложил их большим денежным побором. Через разрушенную стену, через засыпанный городской ров Карл как триумфатор вступил в поверженный, униженный город.[105]
Разное поведение неистового Карла и хладнокровного Ивана Васильевича по отношению к побежденным горожанам объясняется не только чертами характера. Честолюбивый глава разношерстного и разноязычного конгломерата французских и имперских земель был до мозга костей средневековым государем. Он мечтал прежде всего о личной славе и власти. Неустрашимый в бою, суровый и нетерпимый к своим подданным, он выпрашивал королевскую корону у императора Фридриха III. Корона, а не страна владела его мечтами. Его русский современник был деятелем совсем другого масштаба. Он видел себя законным, наследственным государем всей Русской земли, и именно этим в первую очередь объясняется его политика в побежденном Новгороде.
Боярская республика пала, но остался Великий Новгород — крупнейший политический, торговый, культурный центр Русской земли, теперь прочно и навсегда связанный с новым государством. Восемь бояр, уличенных в измене (в том числе знаменитая Марфа Борецкая), под конвоем отправились в Москву, но горожане остались. В жизни огромного старого города наступила новая эпоха.
Началась перестройка всей системы управления Новгородской землей. Четыре наместника, назначенные великим князем, должны были теперь «всяки... дела судебны и земские правити по великого князя пошлинам и старинам». А владыке новгородскому предписывалось «опричь своего святительского суда... не вступатися ни во что же.». Уничтожалась не только боярская олигархия — ликвидировалась политическая власть архиепископа, характерная черта вечевого строя Новгорода,
Новгородские бояре были объявлены изменниками. Вдумаемся в смысл этих слов. Ни Марфа Борецкая, ни ее единомышленники, пытавшиеся поднять Новгород на великого князя и предаться под власть Литвы, изменниками себя не считали. Они отстаивали «старину», свою «правду», которой веками жил их родной город. В эту переломную эпоху русской истории борьба шла не между добром и злом в их чистом виде, не между правдой и кривдой в их прямом, буквальном понимании, а между двумя правдами — старой и новой. В этом и заключалась подлинная трагедия эпоха. Старая правда, новгородская удельная старина столкнулась с новой правдой — с необратимым ходом исторического процесса. В новом правовом сознании для старой правды не было места. Это новое сознание рождалось не умозрительным путем, а было осмыслением насущных, жизненно важных потребностей Русской земли. Старая правда была устремлена в глубь веков прошедших, новая — в череду будущих. Удельные князья и новгородские бояре были носителями старой «правды» — и в этом была безысходность их положения. В новом государстве они могли сохраниться, только потеряв свое старое и обретя новое социальное качество — приняв новую «правду» Русской земли. Для людей, преданных традициям, сделать это было не просто. Мучительная переоценка ценностей — почти неизбежный спутник великих поворотов истории.
