— Нисколько! — разворачиваюсь к идиотке с шелковистой гривой.
— За бесплатно согласна, что ли? — она опускает очки на кончик носа.
— Нет! — рявкаю я, и бездомный кот, что неизвестно откуда здесь взялся, испуганно убегает. — Отвали! Я на работу опаздываю!
— Хороший же план! — взвизгивает Анжела и топает ножкой. — Тебе деньги лишние?
— У меня высокая зарплата, — цежу сквозь зубы в ее лицо. — И я ее своей жопой отрабатываю. Ясно?!
— У вас был анал? — едва слышно спрашивает Анжела, и ее губы дрожат.
Пячусь на несколько шагов, и она с ревом садится на корточки:
— Я ему после свадьбы обещала дать в попу! В брачную но-ооо-очь!
Проходящий мимо усатый мужик в мятом костюме роняет сигарету и кашляет, захлебываясь густым дымом. Краснею и подскакиваю к Анжеле, и та воет еще громче:
— А ты ему дала! Дала в задницу-у-ууууу!
— Прекрати немедленно! — трясу истеричку за плечо. — Замолчи!
— Это подло! — поднимает лицо и срывает очки. — Стерва! Как ты могла?!
— Захотела и смогла! — сжимаю кулачки. — И мне понравилось!
Анжела охает, словно я вонзила ей кинжал в сердце. Сколько осуждения и боли в глазах! Зря я проговорилась о наших с Мироном Львовичем шалостях на сороковом этаже. Если Анжела дразнила его своей замечательной и красивой попой, которая стала бы наградой после свадьбы, то ей сейчас очень обидно. Ее бывший жених нашел, грубо говоря, задницу посговорчивее. С другой стороны, у меня-то, в отличие от Анжелы, не было право делать из себя какой-то особенный приз.
— Вот прямо понравилось? — едва слышно говорит и всхлипывает.
Перевожу взор на усатого дядьку, который оглядывает, навострив уши, и отвечаю:
— С меня хватит.
Сердито удаляюсь под заунывный плач Анжелы. Сама виновата. И не из-за задницы твоей вы расстались, а из-за измены. Это очень большая разница.
— Я вскрою себе вены!
Оборачиваюсь. Анжела разъяренной волчицей смотрит на меня и сжимает кулаки:
— Так ему и передай! Мне без него жизнь не мила.
— Хорошо.
— Ты тоже будешь виновата в моей смерти! — возмущенно взвизгивает. — Я так и напишу в предсмертной записке. Ты убийца!
— Хорош орать, — рявкает грузная женщина в робе и с метлой в руках. — Охрану вызову.
Анжела презрительно фыркает в ее сторону, надевает очки и убегает, стуча каблучками по асфальту:
— Сука.
Когда я залетаю в офис, сотрудники выглядывают из своих мониторов. Читаю в их взорах раздражение. Они уже полчаса работают, а секретарша босса соизволила только явиться. Что она себе позволяет и почему Мирон Львович не уволит эту наглую сучку? Явно ведь, что держит ее возле себя не из-за профессиональных навыков. Шлюха. Или я слишком мнительная?
С красным от смущения лицом здороваюсь и бегу к лестнице, прижимая сумку груди, будто она меня защитит от колких и презрительных взглядов.
— Софья! — из-за стола встает Афанасий Петрович и сует в руки несколько документов с жирными печатями и размашистыми подписями.
Пробегаюсь глазами. Разрешение на строительство многоэтажного жилого комплекса на Нахимовском проспекте. — Сними копии… — говорит в спину Афанасий Петрович.
— Затем заверить у нотариуса. Одну — в архив, вторую — в отдел документооборота, третью— сохранить у себя, а оригинал— под замок, — громко и быстро тараторю и взбегаю по лестнице. — Принято! Будет сделано!
В приемной распускаю волосы, расстегиваю три пуговки под воротом и прячу разрешение на строительство в нижний ящик стола. Делаю пометку, что надо снять копии, и спешно ныряю на кухоньку, где завариваю кофе для Мирона Львовича. Сердце колотится, пальцы на руках немеют и покалывают.
Прежде чем постучать в дверь кабинета, запираю приемную на два уверенных оборота ключа. Я не хочу, чтобы кто-то помешал Мирону Львовичу пороть меня за очередное опоздание. В наказании нерадивой секретарши важен настрой и увлеченность процессом.
Вдыхаю полной грудью терпкий и бодрящий аромат кофе и тихо стучу по двери костяшкой указательного пальца. Я решительная и бесстрашная женщина и готова принять гнев босса с гордо вскинутой головой. Я повела себя, как истеричка, и пусть Мирон Львович выбьет из меня ремнем всю дурь. Я недостойна жалости.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Входи, Софушка, — раздается приглушенный голос, в котором я улавливаю сердитые нотки недовольства.
Глава 24. Гнев
Ставлю перед молчаливым Мироном Львовичем чашку с кофе. Делает глоток, откинувшись на спинку кресла, и я с наносным безразличием говорю:
— Анжела просила передать, что покончит с собой.
Он успел переодеться. И вновь безупречен. Никаких красных пятен на вороте. Вздыхает и закрывает глаза:
— Ты поэтому опоздала?
— Нет. Я просто не уследила за временем.
На виске бьется венка гнева, а лицо спокойное и умиротворенное.
— Вы сделаете мне выговор? — интересуюсь с издевкой и легким высокомерием.
— По-хорошему, тебя стоило бы уволить, Софушка, — отставляет чашку и смотрит на меня. — Опаздываешь, перечишь и имеешь наглость со мной зубоскалить.
Возмущенно охаю. Да я само уважение и вежливость. Меня вновь накрывает злость на Мирона Львовича. Он мне надоел! Помурыжил, во все дырки заглянул и теперь можно уволить? А я сама уволюсь!
— Я напишу заявление!
— Я тебя приказом уволю! — ультимативно хватает за запястья и грубо дергает на себя. — Села на стол и рот закрыла.
— А вот не буду!
Покидает кресло, рывком усаживает на стол и снимает с шеи галстук. Отталкиваю Мирона Львовича, но он опрокидывает меня спину и под мое шипение стягивает запястья, чтобы затем завести руки за голову.
— Мирон Львович, я буду кричать!
— Кричи, — задирает юбку, игнорируя неуклюжие пинки, и в ярости смотрит на мои трусы.
На несколько секунд смущенно замираю. Переводит раздраженный взгляд на лицо и вскидывает бровь:
— Ты серьезно, Софушка?
— Ненавижу кружева, — отвечаю сквозь зубы.
— Ты бы еще панталоны надела!
— А вот и надену! Растянутые, старые и застиранные!
С треском рвет трусы, и я взвизгиваю, пнув Мирон Львовича в живот. С меня хватит! Надоело быть его личной потаскухой. С рыком разводит ноги в стороны и затыкает мои вопли трусами, грубо проталкивая их в рот. А потом я получаю слабую и игривую пощечину
— Тихо!
Оторопев от “жестокости” Мирона Львовича со слезами на глазах, смотрю в его бледное и сердитое лицо. Расстёгивает ширинку, и я с мычанием вскидываюсь на столе.
Резким толчком берет меня, закинув мои лодыжки себе на плечи. Крепко удерживает за бедра, в животном неистовстве врываясь меня до основания отбойным молотком. Головка его толстого члена давит на матку, проскальзывая через сжатые от испуга мышцы. Каждый рывок отдается волной болезненного удовольствия и жалобными всхлипами.
Наваливается на меня, растягивая вскинутые бедра болью, и наращивает скорость. Не будь у меня кляпа во рту, я бы голосила на весь офис от слепой и черной похоти и страха быть порванной безжалостными фрикциями. Под злобными толчками со скрипом сдвигается стол и с шелестом рассыпаются бумаги.
В глазах темнеет, лоно сжимается от очередного рывка, и меня вспарывают раскаленные судороги оргазма. Стены и потолок вибрируют под спазмы, и на пару секунд меня глушит мое же мычание, что гулом отзывается в ушах.
С охами выныриваю из омута и пьяным взглядом смотрю в глаза утробно рыкнувшего Мирона Львовича, который выскальзывает из меня и со стоном проводит подрагивающей головкой по клитору, чем вызывает новый спазм. Густая и горячая сперма стекает по нежным складкам опухшей вульвы и собирается подо мной лужицей.
Мирон Львович целует в колено. Отпрянув, опускает мои трясущиеся ноги и с тяжелым дыханием падает в кресло. Гляжу на потолок и пытаюсь осознать произошедшее, обмякнув на столе пудингом без костей и мышц. Вряд ли можно назвать это грубое и жесткое соитие актом любви.
— Софушка, ты там заснула? — хрипло спрашивает Мирон Львович.
Отрицательно мычу и выталкиваю языком кляп изо рта.
