Вваливаюсь в душное, вонючее тепло гаража. Весь бокс занимает «додж» — огромный, изрядно покореженный, но все равно ослепительно шикарный своей массивностью, обтекаемостью, светло-зелеными стеклами, тяжелой хромированной решеткой и широкой шипованной резиной. На верстаке — коньяк, колбаса, сыр и прочее. Тут же общество: Эд, Мишка и гость — Вовик Крохин.
Мне возвращается разница, Эдик отдает пятьсот рублей за грядущий ремонт «доджа» и сто из них тут же забирает обратно — в счет расходов на краску и шпаклевку. Он — главный снабженец. Исходя из того, что расходы у нас равные, делаю вывод, что за материалы Эдик содрал с меня лишку, о чем ненастойчиво ему замечаю. Однако сразу звучит вопль, что все «оттуда», то есть импортное, что Эдик друзей не обманывает, а его по-черному не уважают, и потом — давай проверь! Врет, пес, но делать нечего.
Пьем во имя проданной «Победы», за ремонт «доджа» и за все хорошее уже без тостов. Когда Эдик и Вова выходят по нужде, Мишка, одной рукой вытирая рот, другой достает из кармана пиджака конверт и бросает его на верстак. Доллары. За последнюю партию икон. Теперь Мишка занимается этим делом сам — ездит к здешнему резиденту мистера Кэмпбэлла. Ох, попухнем! Что касается моей доли — одна надежда: на относительную порядочность Михаила. Он, слава богу, не Эдик. Но тоже, по-моему...
На душе безотрадно. Вот оно, мое окружение. Жулики, спекулянты, валютчики. И сам я не лучше. Единственный приличный человек из тех, кто сейчас тут, — Володька. Хотя и он... Лукав, и халтура у него тоже пусть законная — журналы, радио, статьи там... но халтура ведь, сам мне плакался, что засосала...
Интересно мне встретить в этом мире честного человека. Чтобы во всем. Святого, да! Я поначалу на Олега косился — может, он? Нет... Йога всякая, жизнь во имя искусства, а сам — шустрая скотобаза, черт!
Ну ладно. Заканчиваем гаражное торжество и бредем с Володей домой.
— Слушай, — говорит он. — Чего ты... с Эдиком этим? Нашел друга! Да и жизнь у тебя... Баба-то, прости, хоть есть? Или любовь там, не знаю...
— Есть, — говорю. — Любовь. Безутешная, безответная. А жизнь? Для нее средства нужны. И часть жизни уходит на их планомерное заколачивание, никуда не денешься.
Идем по вечерней улице. Тихо, редкие тяжелые пушинки, снежная тина на корявых ветвях, морозец... Хорошо. Невольно смотрю на дом, где она, Марина. И вдруг взахлеб хочется рассказать все Володьке. Посоветоваться... Но он перебивает:
— Старик, ты, кажется, на хлебном месте, все сферы в гости к вам, ха. Достань для жены дубль, замучила. Теща к тому же выделяет монеты...
Я киваю, будет дубленка. У меня теперь насчет дубленок без проблем. Оброс связями. Сижу в них, как паук в паутине. Дернул за одну из паутинок — дубленка, дернул за другую — квартира... Сказка, ставшая былью. У меня иные проблемы. А про актрису рассказывать мне уже не хочется.
— Да, — спохватывается Володя. — А что, ты говорил, у тебя с любовью-то?
— Появилась любовь, — отвечаю невозмутимо. — А на следующий день появились родители и уплотнили в смысле жилплощади. Так что тебе повезло больше.
— Это уж точно, — смеется он. — Это... за мной — коньяк!
Ну и прощаемся с поэтом. Домой мне попасть не жаждется. Слишком много эмоций и хорошая погода. Я иду знакомым маршрутом к дому, где она — Марина-Мариночка. Весь размякший, томно-грустный и счастливо-несчастный. Слоняюсь по переулкам, прилегающим к месту ее постоянной прописки, дышу в нос коньяком и шепотом каких-то красивых стихов. Слова почти все забыл, но прекрасная музыка их звучит в моей душе.
Наверное, я большой чудак.
Владимир Крохин
После окончания «летучки» главный повелевает мне остаться. Главный — мужчина серьезный. Либерализма в нем — ни-ни. Взираю на него — непоколебимо-властного, в огромном, со спинкой выше головы, кресле. Черный костюм, белая сорочка, галстук... Лак на прическе, физиономия отскоблена так, что лоснится, челюсть волевая, килограмма на два...
С главным отношения у нас ровные, но стоит мне эта ровность дороже зарплаты. Общение с ним все равно что ремонт необесточенной электросети: чуть ошибся — получай! Своенравный, и попробуй возрази или не сделай чего — угнетет.
— Я подписал приказ, — говорит главный сухо, но звучно. — О вашем назначении на должность ответственного секретаря. — И замолкает в ожидании от меня определенных слов.
— Спасибо за доверие, — отвечаю серьезно, но и юморку в интонацию подпускаю, так что нормально выходит: и не придурок, и не блюдолиз.
— Да, но ваше место теперь свободно, — продолжает главный и вновь создает паузу.
— Козловский, — говорю я. — Вы знаете его. Наш старый автор.
Козел срочно ищет службу со сверхзадачей «не бей лежачего», и хотя более безответственной натуры я не встречал, все-таки рекомендацию даю. Как бы ни было, а он мне нравится. Непосредственностью своей, честностью, вообще разнесчастный весь, беззащитный...
— Подумаю, — наклоняет главный идеальную прическу.
Разговор, кажется, окончен, но чувствую, у начальства имеется еще кое-что на предмет сообщений.
— Теперь сугубо личный вопрос, — говорит главный. — Я слышал, у вас есть контакты с автосервисом... хорошие мастера, приличные люди...
У главного — «Волга».
— Сделаем, — механически отвечаю я, вспоминая Игоря.
— Капитальный ремонт передней подвески, смена рессор, амортизаторов, карданного вала, — жестко уточняет главный. — Только если обещаешь — наверняка. Трепачей не люблю.
Я составляю из указательного и большого пальца «нолик», фиксирую его в жесте «считайте — исполнено», и мы расстаемся.
Машины, машины... Вся жизнь — около вас. Сначала уютом нас привораживаете, а после начинаете обкрадывать — по всем статьям. И диктовать, как людям с людьми отношения строить. И не в плохо налаженном сервисе дело, в ином — в укладе жизни, в ритме ее...
Звоню Игорю — человеку в данном смысле вообще обобранному подчистую и пропащему вконец. И получаю решительный отказ:
— Нет. «Додж» надо красить, потом со своим тарантасом разбираться, никак! Но Эдика тебе выделяю. Кстати, давай с ним на пару, чего? Окунись в среду, правильно выражаюсь? Будет материал. Да еще и заработаешь на своем командире.
Вот так да. А я надеялся... Но отказать шефу теперь невозможно, неправильно поймет. Как опасны твердые обещания! Влип. А, отовремся! Умер мастер. Хотите — идите воскрешайте. Точка. Займемся делами. Дела — это передачка. И опять туго с афоризмами. Сочиняю: любое добро наносит урон Злу. Нет, фраза для бумаги, а не для эфира. А ведь ничего так залепил... Жаль.
