Бела не отвечал, его внимательные глаза смотрели прямо перед собой, но ничего не видели.
Баран, который никогда не мог стоять спокойно, потянулся к одному из бесчисленных проводов. Бела, даже не удостоив его взглядом, хлопнул Барана по руке.
Габи некоторое время смирно стояла, но скоро ей наскучило, и она толкнула Рамону. Птенчик заметил это и, так как не был сейчас занят писанием пьесы, не очень галантно дернул Габи за короткие волосы. Габи завопила, Шумак-младший ловко, словно заправский фокусник, вытолкнул ее в переднюю. Габи уткнулась в вешалку, на которой висело толстое черное пальто. Какое-то время она стояла, прижавшись к нему, затем соскользнула на пол. Пальто свисало ей на плечи, она сидела под ним и пальцем ковыряла коричневый ковровый линолеум. Ей удалось выковырять из-под него свалявшиеся клубочки пыли. Она запихнула их обратно под линолеум.
"Уйду и брошу здесь этих дураков. Все они дураки! Шумак-младший носится с этим радио, а что в нем такого? Ничего. Сидит себе очкарик с двумя телефонными трубками на ушах и ничего не делает. Скучища страшенная!"
Из кухни вышла мама Белы. В нос Габи ударил запах картошки с паприкой. Ой, какую вкусную картошку с паприкой варит обычно тетушка Марго!
— А почему ты тут? — остановилась перед Габи мама Белы.
Габи разглядывала халат тети. Когда-то он был, вероятно, розовым.
— Ты как сюда попала? — спросил халат откуда-то с потолка.
Габи подняла голову. Пришлось ее совсем откинуть назад, чтобы увидеть лицо тети.
— Просто вышла, — ответила она.
— Ты не хочешь к ним вернуться?
— Нет.
— Вы поссорились?
Габи вновь задумалась о халате: а может, он и не был никогда розовым.
— Любишь черешню?
— Люблю.
— Пойдем, девочка, я угощу тебя черешней.
Габи поднялась и последовала за тетей в кухню. В дверях она застыла на месте. Ну и кухня! В жизни она еще не видала подобного беспорядка. На столе горы грязной посуды, из одного ящика буфета свисает кусок красной клетчатой скатерти, словно язык Монокля в сильную жару. Тетя усадила ее на табуретку, убрав оттуда передник. Локтем она слегка отодвинула гору посуды и высыпала перед Габи на уголок стола пригоршню черешни.
— Ешь, девочка, — любезно угощала она.
Откровенно говоря, в первую минуту Габи пришла в восторг от кухни и, если бы тетя в тот момент предложила ей стать ее дочкой и переселиться в кухню, где такой беспорядок, она тотчас бы согласилась. Тетя наверняка никогда не стала бы говорить, как мама: "Убери свои вещи". И не ворчала бы на нее, как тетушка Марго: "И где это ты так извозила свое платье!" И папа у нее не лучше! Все кладет всегда на место и очень сердится, если не находит свои вещи там, куда положил. И чуть что — сразу к Габи обращается: "Габи, где маленькие ножницы?" А если Габи их где-нибудь находит, укоризненно качает головой: "Разве я не говорил тебе, Габи, что все нужно класть на место?"
Габи проглотила первую ягоду. Бог знает почему, но черешня не была такой вкусной, какой бывает хорошая черешня. Когда она проглотила третью ягоду, то совершенно отчетливо поняла, что черешня пахнет картошкой с паприкой. А картошка с паприкой хороша лишь сама по себе, без черешни.
В следующий момент девочка заметила, что стол, на который тетя насыпала черешню, грязный. Она съела еще три ягоды, выплюнула косточки в блюдо, где плавали остатки увядшего салата, и поблагодарила хозяйку. Черешни ей больше не хотелось.
Женщина в халате кивнула, сгребла оставшиеся ягоды и бросила их в ту миску, из которой прежде достала.
— Ну, тогда пошли, — сказала она и погладила Габи по волосам.
— Куда? — Габи встала с табуретки, ощупывая сзади свои брюки. Табуретка, очевидно, была мокрой, когда она на нее села.
— В маленькую комнату, к Беле, — улыбнулась ей женщина.
— Не пойду.
— Брось глупить, — подтолкнула ее женщина.
Одну ладонь Габи прижала к штанам. Не хватало еще, чтобы ребята заметили мокрое пятно. Что они подумают?
Женщина открыла дверь, и Габи волей-неволей пришлось войти в комнату. Никто не обратил на нее внимания; затаив дыхание, все следили за Белой. Габи придвинулась к Рамоне и шепнула ей на ухо:
— А меня черешней угостили.
— Тсс, — прошептала в ответ Рамона. — Бела выходит на связь с венгерским судном. Сейчас он настроился на их радиоволну.
Габи ни слова из этого не поняла.
Баран держал какой-то провод, но теперь Бела и не думал драться; Браксаторис, взобравшись на стул, стояла на коленях, мороженого у нее уже не было, маленькую красную вязаную кофточку она прижимала к платью, стараясь прикрыть безобразное розовое пятно от мороженого, а Птенчик шептал, ни к кому не обращаясь:
— Как драматично!
Монокль, вероятно, осознал всю серьезность момента: он молча наблюдал за всеми из угла, короткие кривые лапы его дрожали от напряжения.
Габи, правда, не поняла, над чем они тут колдуют, но сообразила, что сейчас лучше помолчать и никого не трогать.
А Бела все повторял в маленькую коробку, которую держал у рта, — тетя Вильма держала в таких коробочках свои лекарства:
— Алло, говорит эл эф дробь ноль два, перехожу на прием… Алло, говорит эл эф дробь ноль два, перехожу на прием…
— Слышите? — спросил Шумак-младший и торжествующе обвел всех глазами, словно загадочные эти слова превозносили до небес самого вожака шайки "Шесть с половиной". Однако вопрос Шумака-младшего не произвел должного впечатления. Браксаторис даже головы не повернула. Она так уставилась на Белу, что рот у нее раскрылся и на нижней губе появилась капелька слюны. Все глядели на Белу, даже Монокль.
— Эл эф дробь ноль два, говорит эл эф дробь ноль два…
Шумак вновь победно оглядел всех и, сгорая от нетерпения, навалился на радиостолик Белы.
Браксаторис еще крепче прижала к себе маленькую красную вязаную кофточку. Когда после обеда она убегала из дому, бабушка велела ей:
"На улице прохладно, возьми с собой кофточку".
Браксаторис терпеть не могла кофточек, пусть хоть зуб на зуб не попадает от холода, все равно не наденет, разве что кто насильно на нее натянет. И сейчас она не хотела брать с собой кофту и начала хныкать.
"Ну, что же, — сказала бабушка, — значит, ты никуда не пойдешь".
Браксаторис сразу же прекратила хныканье, повесила на руку кофточку, подтянула вечно сползающие носки и засеменила к лестнице.
Бела стоически продолжал:
— Алло, говорит эл эф дробь ноль два, алло, говорит эл эф дробь ноль два…
Воодушевление Шумака-младшего как будто поубавилось. Птенчик принялся задумчиво ковырять в носу, Габи села на пол, что Рамона нашла весьма разумным и, не мешкая, опустилась с нею рядом.
Первой выскользнула из двери Браксаторис, затем Габи, минуту спустя вышла Рамона с Моноклем. В длинной передней висело черное пальто, матери Белы нигде не было. Габи, правда, подумала, что следует попрощаться, но у нее не было никакой охоты идти в грязную кухню к тете в розовом халате.
Они постояли немного на улице у подъезда, Браксаторис косилась на кондитерскую — и совершенно напрасно, так как никого, кто мог бы купить ей мороженое, здесь не было. Она еще потопталась возле двух девочек, подождала вместе с ними мальчишек, потом, не сказав ни слова, направилась домой.
Монокль забежал в подворотню, полаял там и с унылой мордой вернулся.
— Ну, идешь? — спросила Рамона у Габи.
И прежде чем Габи что-либо ответила, умчалась, Монокль вслед за ней.
Габи побила носком ботинка стену возле подъезда, а когда большой кусок штукатурки отскочил и рассыпался на тротуаре, она повернулась и тоже поплелась домой.
Габи терпеть не могла никаких семейных дел. А к воскресным утрам она питала отвращение с тех пор, как они с папой перестали устраивать состязания по борьбе на тахте, но в особенности с того дня, как Шарике купили коляску.
И Габи знала, и все знали, что мама была против коляски для Шарики, но в один прекрасный день папа все же взял и купил ее. Когда посыльный из магазина принес коляску и поставил посреди комнаты, а папа одним рывком сорвал с нее коричневую оберточную бумагу, мама расплакалась и побежала в ванную комнату. Шарика сидела молча, испуганными синими глазами разглядывала коляску: сиденье из искусственной кожи, странные большие колеса, которые нужно крутить руками, если хочешь кататься сама, блестящую палку за спинкой, которой можно толкать коляску. Она смотрела и не произносила ни слова.
— Давай, Шарика, попробуем, — обратился к ней папа, но почему-то не подошел к ее креслу, не взял ее на руки и не усадил в коляску. Вместо этого он направился к окну, выглянул на улицу и заговорил таким странным сдавленным голосом, которого Габи у папы еще никогда не слышала. — Будет дождь, — сказал он.
Габи бросилась к окну и тоже выглянула. На улице смеркалось, но небо было ясное: ни единого перистого облачка.
