– Кстати, Щуку закончила Крутинская, ты недавно о ней расспрашивал.
И почему-то после этой сказанной по случаю, вроде бы вскользь фразы к Женьке пришла уверенность – ему нужно быть завтра в Николопесковском переулке.
Утром вторника Женька шел по просыпающемуся, свежему Арбату, камень под ногами еще не успел накалиться на беспощадном солнце. Сейчас здесь гуляла прохлада, и широкая длинная хлопковая юбка чуть парусила от ветра. Мамины блузки теперь не лезли на расширившиеся плечи, потому Женьке пришлось надеть свою собственную летнюю рубашку, завязав нижние углы на животе смешным узлом. Зато с этой рубахой вполне сносно смотрелись спортивные кеды. Женька повязал бандану и нацепил какие-то крупные бусы, что были похожи на сушеные сладости – курагу или финики. Он снова нарядился барышней, бросая вызов то ли себе, то ли Нике, то ли всему белому свету. Женька смутно ощущал, что путь перевоплощений пройден еще не до конца, точно не сделан последний – самый важный – шаг. Шаг в новую жизнь. Где он, в конце концов, поймет, кто есть на самом деле. Что для него лицедейство – развлечение или страсть, без которой жизнь постыла и безвкусна? Есть ли у него способности, чтобы когда-нибудь сыграть, как Дастин Хоффман, Робин Уильямс, Александр Калягин или Олег Табаков, которые бесподобно могли перевоплощаться в незабываемые женские образы. Или же удел Жени Рудыка – школьный драмкружок? Он вспоминал фильмы, которые любила его мама: «Тутси», «Миссис Даутфайр», «Здравствуйте, я ваша тетя», «Мери Поппинс, до свидания!» И кадры картин плыли, точно диафильмы по стенам домов, смешивая жизнь с искусством. Женька вдыхал эти образы, ощущая себя прямо здесь и сейчас, просто шагая по Москве, героем прекрасного, неповторимого кино…
Свернув в Николопесковский, Женька уже издали заметил группы поступающих: где-то шли жаркие, не по утру, разговоры. Кто-то поспешно зубрил басни, закрыв глаза, заложив уши ладонями и монотонно раскачивая туловище. Один парень, без стеснения, разучивал какой-то сложный танцевальный шаг, прыгая с тротуара на дорогу и обратно. И чем ближе Женька подходил к заветным дверям Щукинского училища, тем явственнее ощущался запах чужих страхов и чаяний. «Это моя последняя надежда – иначе домой в Северодвинск! Я вчера в Щепке прослушивание завалил, а неделю назад во ВГИКе», – жаловался чей-то низкий голос, и ему тут же вторил тоненький фальцет: – «А мне завтра в ГИТИС на второй тур, и в то же время прослушивание во МХАТе, прямо не знаю, что и делать!» Женька сам отчего-то разволновался, будто это он собрался поступать в театральное и теперь не успевает на нужное прослушивание. Или, быть может, его страшила встреча с Николь. Он же так давно ее не видел…
Женька вошел в здание и теперь оглядывался по сторонам, выискивая среди множества охваченных нервным азартом физиономий красивое личико Ники, но первым ему на глаза попался именно Стас. И уже потом, за его широкими плечами мелькнула тонкая фигурка Николь. Кажется, она чему-то сопротивлялась или о чем-то молила. Женька ускорил шаг, пробираясь через волнующиеся кучки поступающих. Со всех сторон на него летели обрывки стихов, какой-то унылой прозы, даже песен, но потом он разобрал знакомый голосок:
– Стас! Ну пусти же! Я хочу домой. Я не пойду на это дурацкое прослушивание!
Ей отвечал упрямый спокойный голос:
– Перестань дергаться, ты лучшая! Ты обязательно пройдешь на следующий тур! – И тут Стас выхватил из общей массы Женькино лицо, с удивлением окинул всю неестественно женственную фигуру. – Ника, смотри, кто идет!
Ника нервно обернулась и, увидев Женьку, на миг застыла, прекратив сопротивление. Она явно старалась взять себя в руки, собраться, чтобы не выказать бывшей подруге страха и смятения. Но уже через несколько секунд губы ее задрожали, глаза сузились, на ресницах повисли слезы, а потом раздался тонкий писк, с которым она понеслась на Женьку. Повисла на его широких плечах, вонзила нос в шею и затряслась в рыданиях.
– Женечка, мне так страшно! – всхлипывала она. – Я туда ни за что не пойду! – Она указала на какую-то обшарпанную дверь, возле которой стояла мертвая пустота. – У меня ноги отнимаются и язык…
– Сделай же что-нибудь! – Рядом стоял Стас, вид у него был на удивление взволнованный. – Успокой ее, у меня никак не выходит.
Женька совершенно растерялся, он слушал, как Ника ноет ему в шею о том, что рада его видеть. И Стас, этот самоуверенный громила, взирает на него, точно ребенок, не умеющий сам справиться с делом. А Женька не находил слов, все его чувства и переживания так обострились, накалились внутри, что ему казалось – он сейчас же взорвется, разметав по коридору обрывки маминой широкой юбки. И тут заветная дверь распахнулась, не видно было, кто находится за ней, лишь какой-то неземной, бестелесный голос сказал в коридор тихо и отчетливо, распространяя вокруг тишину:
– Кузявкина!
Никто не сделал и шагу к двери.
– Кузявкина! – повторил голос еще тише и окончательно смолк.
Коридор в смятении крутил головами, все пытались понять, чья же теперь очередь на прослушивание. Кузявкиной нигде не было. И вдруг Женька почувствовал, как Ника отдаляется, кто-то тянул ее от него, стараясь оторвать, как прилипшую жвачку.
– Ника, ну иди же! Тебя вызвали!
Женька не верил ушам своим, неужели возвышенная Николь носила такую неблагозвучную фамилию? Он никак не мог соединить в одно ее образ и это несуразное слово. Тем временем сама Ника истерически пучила глазки, царапала Женьку за плечи, а потом вдруг выкрикнула:
– Вот же она! Кузявкина! – Она оторвала одну руку от Женькиного плеча и тыкала в него острым пальчиком. – Струсила – упирается!
И не успел Женька ничего толком сообразить, как Ника уже сама толкала его к приоткрытой двери в конце коридора. Но самое неприятное, Стас воспринял эту шутку с не меньшим энтузиазмом. Видимо, сообразив, что от Ники сегодня все равно пользы не будет, а так хотя бы появлялся повод развеселиться. Вдвоем, под одобрительный гул поступающих (глядя на упирающуюся громилу в юбке, все они изживали свои внутренние страхи) Женьку все же впихнули в жуткую комнату, где проходило прослушивание. Он влетел туда на всех парах, с трудом умудрившись затормозить до того, как разнес в щепки ряд невысоких столов, за которыми восседала комиссия.
– Что же вы так долго? Слушаем вас, Кузявкина! Начинайте! – прозвучало, как приговор.
Тут можно было сразу развернуться и уйти, по возможности не теряя достоинства. Больше никто не удерживал Женьку, и жизнь его могла войти в нормальное русло, вскоре все забыли бы про этот странный инцидент. Но в Женьке всколыхнулось что-то глубинное, позабытое в суете дней. И язык сам собой, без малейшего контроля, пошел сипло выдавать отрывок из роли Кая, так и не сыгранной в «Маске». Женька не видел перед собой ничего, изумленная комиссия оставалась сидеть в настоящем времени, тогда как Женька полностью погрузился в прошлое. На глаза невольно наворачивались слезы радости, в горле застрял комок, он снова чувствовал себя на месте, там, где должен был быть всегда! Но почему-то в его прекрасное прошлое все настойчивее врывались какие-то грубые слова, даже окрики. Женька очнулся. Несколько пар глаз – ироничные, удивленные, возмущенные – взирали на него. Кажется, его просили остановиться.
