И выпустить её внезапно. Наперехват. Поэтому и поставили его к голубям.
– Почему?
– С ястребом можно засесть невдалеке от голубятни и ловить отлетающих голубей. Пока ещё высоту не набрали. Или подлетающих. Дело это нелёгкое, голубь птица сильная и не всякий ястреб на него решиться напасть. Да и видит он его издалека. Но, если удастся перехватить почтаря с тайным письмом – дело того стоит. Туртас по таким делам большой мастер был. И голубей перехватывать, и тех, кто за ними с ястребом охотиться ловить. Поговаривали, благодаря ему какой-то важный заговор открыли. Тохта ему лично золотой пояс подарил. Я вот четверть века служу, а такой не выслужил. Мне говорил, что Тохта обещал его женить на девушке из Золотого рода, дочке какого-нибудь потомка самого Чингизхана. А это уже прямая дорога за ханский стол на пиру. Вот они куда, бывает, птички-то выносят.
Слыхал про князя Фёдора Ростиславовича? Был он из смоленских князей. Третий сын у отца. Ещё по молодости женился на ярославской княжне, но там свои дела, чужака к правлению не подпустили – тёща его всем верховодила. Вот, когда хан Менгу-Тимур потребовал русских воинов, и подался он в Орду. Да так полюбился здесь хану и его жене, что тот назначил его своим личным виночерпием. Стал вроде нашего Намуна. А потом хан и дочку свою за него замуж выдал. Сначала по монгольскому обычаю, а потом, как в Ярославле у Фёдора русская жена померла, то уже чин-чином окрестил хатунь именем Анна и в церкви обвенчался. В Ярославле у него дети остались от первого брака. Ну, ему тесть и пожаловал ярлык на княжение. Вернулся из Орды не бедным приживальщиком, а всесильным ханским зятем. Гургеном. Бывшая тёща, как губки не поджимала, но пришлось смириться. Однако, втихомолку пакостили, как могли. Плюнул князь-гурген на всё это дело слюной и поехал в Орду, хану плакаться. От ярлыка отказался в пользу малолетнего сына. Менгу-Тимур ему в утешение, а остальным в назидание и выдал зятю ярлык на всю Булгарскую землю и на Черниговщину. Весь край от Волги до Днепра и за Волгу до гор. Потом прибрал к рукам и отчину – Смоленск. Я встречал людей, которые помнили князя Фёдора Ростиславича. Говорят был он очень высок и виду богатырского. Были о него большая помощь и заступничество для наших митрополитов. Тесть их всячески жаловал и ярлыками награждал. Поговаривали, что скоро восторжествует во всей Орде православие.
– А что дальше с ним было?
– Известное дело. Был он тестем силён, а как хан умер и его талан кончился. Смута началась на долгие годы. Потом уже при Тохте сумел он вернуться в Ярославль, где его сын от первой жены помер. Не с пустыми руками приехал, деньги у него от прежних счастливых лет ещё оставались. Да и церковь его былых благодеяний не забыла. Так и княжил в Ярославле до самой смерти. Там и похоронен в соборе, который сам построил. Нынешний ярославский князь Василий Грозные Очи – внук его. Получается, что Менгу-Тимуру правнук. А Узбеку двоюродный племянник.
Туртас его часто поминал. Сам он был парень дерзкий смелый. В удачу верил. Даже невесту себе уже присмотрел. Говорил, пока мала ещё, а как подрастёт, может хан меня и сосватает. Правда, род её не здешний был, из Синей Орды, даже не от Батыя, а от его брата. Но, всё равно Чингизовых кровей.
Злат замолчал. Только смотрел куда-то вдаль поверх позолоченных неярким вечерним солнцем верхушек осокорей. Словно видел там давно прошедшее.
– Он, всегда ночью обязательно голубей навещал. Проверял. Или готовил к выпуску. Заранее отсаживал, чтобы меньше шугались. Вот и в ту ночь ушёл. А утром гляжу – его нет.
Наиб жил в русском квартале. Несколько десятков домиков окружили невысокую деревянную церковь с куполом-луковкой, на котором нахохлилось несколько ворон. Храм был, пожалуй, самым большим деревянным зданием в Сарае. Срубленный из толстых сосновых брёвен, он напоминал мощную и приземистую сторожевую башню из северных лесов. Среди кирпичных и глиняных домов Сарая Богохранимого, она выделялась, как тяжёлая кунья шуба среди халатов, кафтанов и плащей. Русские торговали в низовых городах строевым лесом, привозя его на больших неуклюжих судах с плоским дном и широкими настилами-палубами. Бывало сплавляли по реке целые срубы. Церковь построили из своего отборного товара. В ней даже среди южного зноя всегда пахло смолой, далёкими северными лесами.
Караулка на въезде в квартал была пуста и дверь её была завязана рваной верёвкой.
Злат жил одним двором с замужней сестрой, под присмотром которой доживал его отец – старый священник. Наиб занимал небольшой флигель в глубине двора. Однако домой он заходить не стал, только крикнул племянникам, чтобы забрали лошадей.
– Думаю, пока суд да дело, нужно нам сходить к епископу Измаилу. Чтобы нас не опередили Туртас и Хайме. Тогда, кто знает, как это может обернуться.
Они направились к храму. Небольшая обитель, укрывшаяся за крепкой оградой позади него выглядела безлюдной. Пройдя между церковным крылечком под затейливым шатром и длинным епископским домом, подошли к запертым воротам. Епископ Софония и его люди с ханом на Кубани. На двери дома узорчатый бронзовый замок, уже потускневший за два месяца. За воротами обители тоже не звука.
– Эй, православные! Есть кто живой?
Пока со скрипом отворялась калитка, Злат осмотрел зазубрину над воротами.
– Высоко. И не подойти незаметно – позади площадь. Бросили нож. Вон оттуда из-за угла.
Он показал на дом епископа.
За воротами словно остановилось время. Высоченный забор отгораживал двор от окружающего мира, только крыша церкви заглядывала сюда из бездонного недвижимого неба. Над ней затейливо играли голуби, поднятые с чьей-то голубятни. Среди этого безмолвного покоя и доживал свой долгий век бывший сарский епископ Измаил. Он был уже даже не стар, он был древен. Даже не стал вставать навстречу гостям с кирпичной суфы у стены, застеленной козьими шкурами. В комнате было почти темно. Только горела лампада у иконы в углу.
Старик был явно удивлён приходу и даже немного обрадован:
– Искатель грешников посетил мою скромную келью?
– Я всегда лишь иду по следу других людей. Мне хочется знать зачем сюда приходили они.
Повисла тишина. Старик не откликнулся на слова ни единым вздохом.
– Вчера сюда приходил человек бесследно исчезнувший девятого августа 6820 года от сотворения мира. Если ты помнишь, в этот день этот грешный мир покинул хан Тохта. Мне интересно, зачем он спрашивал тебя? И зачем воткнул в ворота обители нож?
– Давно стал прахом могучий хан Тохта. А его тень, видно, будет преследовать меня до могилы. – старик усмехнулся, – Ну, ничего, скоро уже встретимся. Только, я ничем не могу помочь тебе. Тот человек, что приходил, которого тоже преследует ушедшая тень, напрасно потратит время. Что делать живому человеку среди давно ушедших теней?
– Может этот человек хочет найти справедливость ещё в этом мире?
– Это понятно. Только я сам уже тень. И спрашивать меня, всё равно, что вопрошать мертвеца. Ты думаешь я говорю загадками или уже совсем выжил из ума и несу околесицу? Вовсе нет. В том то и беда, и мука, что тело моё живо, и ум мой жив. А уста мертвы. Чтобы заставить человека замолчать навсегда, его нужно убить. Но, есть ещё один способ. Если этот человек священник.
– Нужно ему исповедаться?
– Видишь, как ты быстро догадался. Поэтому я ничего не скажу тебе. Не скажу этому человеку. Как не сказал ничего двадцать лет назад посланцу митрополита Петра.
– И он за это лишил тебя епархии?
– Не за это. Он решил, что я причастен к смерти Тохты.
– Почему он так решил?
– Вечером накануне хан приезжал ко мне на корабль и я его угощал. А на следующий день он умер.
– Чем ты его угощал?
– Гороховой кашей с грибами. Как раз был Успенский пост. Мы сидели вдвоём.
