Львиную долю письменных излияний Муравьева занимает вопрос об освобождении крестьян, положение народа, реформы, общественная борьба, журналистика 60-х годов.
«Кто говорит, что народ не принимает участия в… совершившихся делах? Газеты. Им верить слишком наивно. Мне сдается, что заваренная каша крутче, чем предполагают»[243].
Через несколько дней: «Здесь есть слухи, что все редакторы газет, в числе их и Катков, подкуплены министерством. Краевский за „Голос“ получает 6 тысяч годового вознаграждения за свои продажные добродетели. Во что был оценен Катков — не знаю»[244].
А в следующем письме Муравьев-Апостол позволяет себе прямой и резкий выпад не только против петербургской бюрократии, но и самого Александра II. «Объявление о преобразованиях судоустройства и судопроизводства принято было всеми так равнодушно. Что ждать путного от Валуева и прочих. Этот народ дорожит местом, деньгами, а что касается до России, не много думает о ней… Отвратительная глупость петербургской бюрократии много виновата перед народом. Толку ждать от нее нет даже возможности. Никто не отнимет у него (царя. — Н. Р.) добрых стремлений, но что он глуп, положительно можно сказать, разобрав все, что делается у нас. Самому делать дела невозможно. Петры первые родятся веками. Ум его обозначается только одним, назначением помощников себе. Куда ни взглянешь — все это люди ниже всякой посредственности, чтобы не сказать больше»[245].
4 февраля 1863 года Муравьев-Апостол замечает:
«Вечная надо всем опека, как для воспитания детей, так и для воспитания народа отнимают энергию и живое участие в общих делах»[246]. А через два дня в письме от 6 февраля: «Бюрократия и централизация — вот гибель народов и источник неиссякаемых кровавых переворотов и той неурядицы, которую мы видим»[247].
В Отделе письменных источников Исторического музея был обнаружен еще один автограф Матвея Ивановича Муравьева-Апостола. Это письмо Николаю Михайловичу Щепкину из Твери в Москву от 30 января 1863 года. Письмо пересылалось с оказией через верного человека. «Чтоб люди принимали живое участие в деле, надобно, чтоб они вперед были убеждены в пользе, которую они принесут… К чему разделение на сословия людей, дышащих одним воздухом и вдобавок в деле, касающемся до всех? От петербургской бюрократии нельзя ничего ждать путного»[248].
Как видим, позиция Муравьева-Апостола в крестьянском вопросе в годы революционной ситуации и после нее не дает основания для двух мнений. А крестьянский вопрос — пробный камень в оценке общих политических взглядов…
В начале 1858 года, прочитав в газетах речь нижегородского губернатора Александра Муравьева, Апостол спешит сообщить Ивану Пущину, что рад за старого служаку, что прежние свободолюбивые идеалы «не вовсе отжили в нем»[249].
Его раздражает позиция официозных правительственных историков и, в частности, барона Корфа, написавшего раболепное «Восшествие на престол императора Николая I», где верноподданный барон говорит об отсутствии исторических корней в России для восстания 14 декабря. Подобное утверждение Муравьеву-Апостолу кажется намеренно лживым, беззастенчивая фальшь вызывает сердитые отповеди.
«Исторические события совершаются потому, что они должны неизбежно совершиться. Правительство, кажется, более всех было прикосновенно к событиям 14 декабря»[250].
В письме от 29 августа 1857 года к Пущину Матвей Иванович высказывается относительно книги Корфа с предельной откровенностью: «Не знаю, чему больше удивляться: глупости или подлости. Во всяком случае, надо иметь медный лоб, чтобы явиться со своими восторженными возгласами (по поводу царствования Николая I. — Н. Р.), когда история поспешила произнесть свой приговор. Факты тут»[251].
Но Муравьев не довольствуется резким неприятием книги и ее идеи. Он пророчит ей печальную судьбу, намекая, что она станет объектом беспощадной критики Вольной герцековской печати: «Все это, наверно, будет разобрано в своем месте, нет сомнения. Охота же себя добровольно привязывать к позорному столбу на посмеяние людей»[252].
Матвей Иванович с неослабным вниманием и братским участием следит за жизнью, деятельностью своих бывших товарищей по тайному обществу и соузников. Он радушно принимает их у себя. Выезжает в Москву и там встречается с друзьями. 19 июля 1859 года он сообщает Е. И. Якушкину: «Наталья Дмитриевна (Фонвизина-Пущина. — Н. Р.), Николай Иванович Тургенев, Гаврило Степанович (Батеньков. — Н. Р.) были у нас… Тургенев приехал из Парижа… Гаврило Степанович заехал к нам на 24 часа на возвратном пути из Петербурга»[253].
4 октября 1859 года тому же адресату: «Петру Николаевичу (Свистунову. — Н. Р.) было разрешено явиться в Петербург от Калужского Комитета. Теперь Ланской (министр внутренних дел. — Н. Р.) пишет Арцимовичу (калужскому губернатору. — Н. Р.), чтоб он вновь похлопотал о разрешении Свистунову ехать в Петербург»[254].
Муравьев-Апостол обменивается с Пущиным самыми острейшими политическими новостями. В том же фонде Якушкиных в ЦГАОР мы нашли взволнованное письмо Пущину без даты: «Не знаю, верите ли Вы слухам о тайных обществах в России. Кажется, только новые жертвы, если и справедливы слухи. Оболенский тоже пишет, как слышанное от других»[255].
Когда Е. И. Якушкин счел возможным подготовить для напечатания стихи и письма К. Ф. Рылеева, именно Муравьева-Апостола он просил найти дочь повешенного поэта и связаться с ней. Муравьев усердно, но безуспешно пытается выполнить поручение и пишет Якушкину 28 ноября 1869 года из Москвы: «Адрес дочери нашего (выделено мною. — Н. Р.) Кондратия Федоровича здесь никто не знает»[256].
Во время пребывания Матвея Ивановича в Твери его навестил наместник Кавказа генерал Николай Николаевич Муравьев-Карский, друг молодости декабриста, потом отошедший от движения. В тетради петрашевца Ф. Г. Толля, близкого к Муравьеву-Апостолу, в связи с этим есть знаменательная запись: «…Он (Муравьев-Карский. — Н. Р.) был очень любезен и сказал, что время их прекрасных общих мечтаний всегда дорого его сердцу. „Поздравляю тебя не за себя, а за тебя самого“, — сказал Матвей Иванович»[257].
Муравьев-Апостол оставил интересное описание семеновской истории — восстания в 1820 году лейб-гвардии Семеновского полка. «Мыслимо ли было бить героев, отважно и единодушно защищавших свое отечество, несмотря на существовавшую крепостную зависимость»[258],— писал он. «Михаил Павлович (великий князь. — Н. Р.), только что снявший детскую куртку, был назначен начальником 1-й пешей гвардейской бригады. Доброе сердце великого князя, — замечал с тонкой язвительной иронией Муравьев, — о котором так много ныне пишут, было возмущено, узнав, что мы своих солдат не бьем»[259]. «Александр после 1812 года, — отзывается декабрист об императоре, — сбросил личину благодушия»[260].
И, наконец, хочется привести отрывок из письма М. И. Муравьева-Апостола, написанного за восемь лет до смерти — 6 марта 1878 года — своей воспитаннице Августе Павловне Сазанович.
«Граф Лев Николаевич Толстой — автор романов „Война и мир“ и „Анна Каренина“ — с последним своим приездом в Москву… навестил меня два раза… Л. Н. пишет роман, в котором декабристы явятся на сцену. Придется ему разрешить весьма трудную задачу. Нет возможности не упомянуть о последних годах царствования Александра I, иначе не поймут причину, почему явились в России мы, грешные декабристы. Сообщил entre nous Л. Н., что по случаю болезни своего брата М. А. Фонвизину было разрешено возвратиться в Россию в 1854 году. М/ихаил/ А/лександрович/ заезжал в Ялуторовск, чтобы проститься с образцового колонией, так называлась Ялуторовская колония нашими товарищами. Когда наступил час расставания, М. А нас всех дружески обнял. Ивану Дмитриевичу (Якушкину. — Н. Р.) поклонился в ноги за то, что он принял его в наш Т/айный/ Союз./. После долголетней ссылки, особенно отягченной, поступок М. А., человек он был положительный, дает понятие о Т/айном/ С/оюзе/»[261].
И как же после строк, написанных рукою самого Апостола и близких к нему людей, обидно читать некролог о Матвее Ивановиче в «Русском архиве», которым вольно или невольно издатель искажал честное имя усопшего декабриста. «Когда по возвращении в Россию Матвей Иванович поселился в Твери, тогда местные либералы также титуловали его мучеником и выражали сочувствие, что 14-е декабря не имело успеха. Они очень удивились и даже разочаровались насчет его, когда Матвей Иванович сказал им, что они никогда не считали себя мучениками, а покорялись законам своей земли; что правительство обязано блюсти государство; что он всегда благодарил бога за неудачу 14-го декабря; что это было не Русское явление, что мы жестоко ошибались, что конституция вообще не составляла счастия народов, а для России в особенности не пригодна»[262]. Как удалось установить, автором некролога являлась Сазанович.
