— Я заходил в общую кухню и справился там. Никто не видел, как доставили сюда машину. Безукоризненная работа.
— Ключи, которые я дала вам, все время были у вас?
Он похлопал себя по карману, молча подтверждая непреложность факта их наличия там с момента получения.
— Пусть они еще побудут у меня, я хочу во всем этом разобраться.
— Лучше заявить в полицию, — предложила я.
— Я согласен, что лучше так поступить, но вдруг они нам не поверят?
Он открыл мне дверцу машины Норы.
— И тем не менее, — промолвила я, садясь в машину.
— Вы мне не верите? — спросил Гилли, когда сел за руль.
— Конечно, верю.
— Почему-то я подумал, что вы мне не поверите. Ничего, если я доеду с вами до Бейкерстауна?
— Конечно, — снова согласилась я.
Была суббота, половина восьмого утра. Город только просыпался, однако не постепенно, а какими-то спазматическими рывками. То тут, то там возникали очажки слабой активности горожан — бригада ремонтников чинила освещение на перекрестке улиц Главной и Университетской, проехал фургон пекаря, а за ним, словно конвой, два молоковоза. Попадавшиеся на улицах люди словно торопились поскорее нырнуть в дверь или подворотню. То ли мое воображение разыгралось, то ли все так и было. Гилли считал, что здесь и то и другое. Небо было цвета снятого молока. Я и об этом сказала Гилли.
— Цвета кожи белого человека, — поправил меня он.
— У вас все замешано на политике, — запальчиво возразила я.
— Лучше о политике, чем ни о чем. Разве вы не слышите, как воют сирены по бедолаге Стену Родсу?
— Но это же хорошо!
Он помолчал, раздумывая.
— Возможно.
— Как вы узнали об этом, Гилли?
— В муниципальной полиции, куда я позвонил по поводу кражи вашей машины. Они перепуганы. Каждый раз, когда убивают черного, полицейские ведут себя как шизофреники: то ли радуются, то ли скорбят. Не разберешь. — Проехав молча пару кварталов, Гилли продолжил: — Йегер, черт знает что наболтал репортерам вчера вечером, и почти прикончил Братство. Красный социализм, боже праведный! Я уже вижу первую страницу газеты Хиггинса: черная сила, красный социализм в шахтах. Редакционная статья, черт бы их побрал! Аршинные заголовки.
— Йегер использовал и меня в своей грязной игре, верит он в это или нет. Он сказал репортерам, что Таркингтон ударил меня по лицу. Ничего подобного не было. Как бы мне опровергнуть это, вы не подскажете?
Гилли не ответил. Его внимание раздваивалось: он вынужден был смотреть и вперед и в зеркало заднего обзора. Оглянувшись, я увидела, что двое мужчин несут снятую где-то дверь. Мы въехали в ту часть города, где служебные здания встречались все реже, появились свалки старых автомобилей, дровяные склады, дешевые закусочные и парикмахерские на углах. Это были кварталы бедноты, близился Бейкерстаун.
— Готовятся заколачивать витрины и окна, — заметил Гилли.
Мне стало понятно, для чего понадобилась дверь, которую тащили мужчины. Чем ближе был Бейкерстаун, тем чаще встречались закрытые ставнями окна и витрины.
— Единственный совет, который я могу вам дать, Кейт; достаньте себе голубой шлем и не снимайте его с головы. У меня подозрение, что в этом городе нас выстроят и пересчитают. Или пересчитают, когда мы уже будем на земле.
— В последнее время были случаи беспорядков?
— Время от времени. В наши дни обычно это бойкотирование черными магазинов и лавок, принадлежащих белым, главным образом в центре города. Прошлым летом в Бейкерстауне открыли кооперативный магазин, похожий на тот, студенческий, который недалеко от меня. Открылся он благодаря усилиям Джорджа Кенби, но мы тоже помогали, когда он позволял. Теперь кажется горькой иронией, что пастор Стенли Родс так радовался помощи белых студентов. Кооператив поджигали трижды, насколько мне помнится. Следовали репрессии, снайперская охота. Это были паршивые времена.
Мы въезжали в Бейкерстаун со стороны Мэйн-стрит и шоссе № 32. Отсюда видна старая пекарня и крест из водопроводных труб. Гилли указал мне на группу полицейских и помощников шерифа. Их шлемы напоминали по форме шлемы горняков: пластиковые сверху и подбитые мягким материалом изнутри. Но я не увидела ни одного Голубого шлема. Среди муниципальных полицейских офицеров было двое черных. Улица оказалась забаррикадированной.
Гилли резко свернул в боковую улицу, еще один поворот — и мы были в черном гетто. Группками стояли женщины в шалях, у многих они были накинуты прямо на ночные сорочки. Увидев нас, они дружно повернулись к нам спиной. Гилли тщетно махал им рукой, но никто ему не ответил.
— Плохи дела, Кейт. Эти люди знают меня. Мы с ними вместе готовили пасхальный фестиваль.
Мне было жаль его, ему, кажется, действительно стало обидно.
— Они могли бы прямо сейчас возродить прежнюю дружбу, — сказала я.
В конце квартала на тротуаре собрались детишки. Когда мы приблизились, они, оживившись, стаяли забрасывать нас камнями и комками засохшей грязи. Кто-то запустил в меня бутылкой. Я пригнулась. Стекло окна треснуло. Двенадцатилетние мальчишки и девчонки, сделав свое дело, бросились врассыпную.
Большинство мужского населения гетто только сейчас покидало дома, и первым делом спешили во двор — по нужде. Разумеется, я не удержалась от комментариев.
— Да, это так, — согласился Гилли. — Поэтому летом здесь такая вонь, какая была у их предков в восемнадцатом веке.
Доехав до края тротуара, он внезапно свернул и поехал по лугу, трава которого доставала до бамперов. Подпрыгивая на ухабах, мы вскоре выскочили на проложенную телегами старую дорогу и через несколько ярдов остановились перед деревянным строением. Гилли толкнул осевшую дверь, которая, открываясь, царапала доски пола.
— Вот так сюда входят ангелы, — сказал он.
Помещение было наполнено гулом голосов, плачем и причитаниями, Я почувствовала себя непрошеной гостьей, хотя Гилли был тут как дома. Если раньше здесь пахло пекарней, то теперь стоял стойкий запах церкви и тронутых плесенью молитвенников. Мы прошли мимо белой с золотом кафедры проповедника в конец помещения, где собрались все, и в этот момент женщины вдруг громко запричитали. Это был душераздирающий скорбный плач. Пять темнокожих женщин преградили путь шерифу О’Мэлли и каждый его шаг и движение вызывали все возрастающие вопли плакальщиц.
Причиной тому было накрытое простынями тело на полу, доступ к которому охраняли эти женщины. Санитары в белом и несколько полицейских сгрудились у входа. Увидев нас, женщины, как по команде, взялись за руки и стали вокруг, чтобы помешать нам приблизиться к телу. На их заплаканных лицах я увидела настоящую ненависть. Я почувствовала свое бессилие и ужас оттого, что меня кто-то может так ненавидеть и бояться. Мне хотелось заверить их, что я тоже разделяю их боль.
— Айда, я хочу вам помочь, — скорбно промолвил Гилли, обращаясь к одной из женщин.
Ему никто не ответил, словно никакой Айды среди них не было.
О’Мэлли, бледный как луна при дневном свете, продолжал убеждать плакальщиц.
— Необходимо провести вскрытие. Того требует закон. Нам нужно тело совсем не надолго, понимаете?
— Нет, сэр, я этого не понимаю и не отдам его белым, чтобы они разрезали его на куски как тушу животного, — промолвила наконец одна из женщин и, опустив руку соседки, обхватила себя руками и стала горестно раскачиваться.
— Нам нужна пуля, если она все еще в его теле, — настаивал шериф.
— Зачем? Чтобы ею убить еще одного черного? — не выдержала другая из женщин.
— Прежде чем вам удастся унести отсюда тело патера, вам понадобится выпустить еще пять пуль, шериф, — промолвила еще одна женщина и, указывая на своих подруг, пересчитала их вслух.
— И все же мы должны забрать его, женщина. Даже если для этого потребуется вызвать взвод солдат национальной гвардии. А это ничего вам не сулит, кроме неприятностей. Вы не имели права перемещать тело убитого.
Вдова священника высоко подняла голову.
— Не имели права? Не смейте говорить мне о правах, мистер шериф. Никто не имел права убивать моего мужа, но его убили. О, Господи, убили! Они все же сделали это. Его нет. Навсегда нет! Никогда больше он не произнесет этого доброго для людей слова аллилуйя, не будет больше благодарений Господу. Вы слышите меня, сестры? Никто более не возблагодарит в утренней молитве Господа: «Слава в вышних Богу!» Он лежит здесь перед вами и больше никогда не поднимется. Ни сегодня утром, ни завтра, ни послезавтра.
Аминь.
Мне показалось, что я не ослышалась.
Шериф встрепенулся.
— Я клянусь вам всем, что когда мы найдем убийцу, ему свободы больше не видать.
Крупная женщина, сложив руки на груди, вскинула голову с высокой, как башня, прической.
— Сестры, слышите, убийце не видать свободы! — женщина передернула плечами и в этом жесте был дерзкий вызов и презрение. — А я вам, белый человек, заявляю, что наш святой отец свободен. Свободен так, как вам, белым, не быть никогда.
