Серые глаза Кулибабы с притворной мольбой уставились на коменданта.
Трофим Агеич расхохотался, довольный шуткой: она повторялась каждый день.
– Ну-ну, Сэмэн, не сердись! С докладом?
– Так точно, ваше благородие!
– За курчонками погляди. Пойду переоденусь.
Майор встал. Трубка повисла на ремешке. Трофим Агеич молодцевато выпрямил грудь и плечи. Его фигура, ожиревшая от безделья, еще не утратила строевой выправки. И неудивительно: много лет тянул солдатскую лямку захудалый дворянин Трофим Рукавицын до первого офицерского чина.
Как только Трофим Агеич двинулся в дом, кот проснулся и, задрав хвост, поспешил за хозяином.
Вскоре Семен вошел в кабинет коменданта и стал навытяжку у порога. Майор сидел за столом. Его полную фигуру облекал мундир, перелицованный четыре года назад и уже потертый на локтях. На столе лежала рапортичка, которую комендант ежедневно заполнял со слов тюремщика.
Над головой майора висел портрет императрицы Елизаветы Петровны.
Семен почтительно кашлянул:
– Чулок стягните, ваше благородие!
Майор схватился за голову. Он был смешон, сидя под царским портретом в мундире, застегнутом на все пуговицы, с трубкой на боку и с чулком грязно-бурого цвета на макушке. Трофим Агеич торопливо сдернул колпак, обнажив порядочную лысину.
– Так что, ваше благородие, во вверенной вам тюрьме усе обстоить благополучно. Арэстантiв по списку тридцать пьять, налицо тридцать пьять…
Покинувший Полтавскую губернию четырнадцатилетним парубком в год баталии со шведом, Кулибаба до сих пор мешал русскую речь с родной украинской.
– Происшествий не было?
– Так точно, были, ваше благородие! У двадцать седьмой камере монах повесився.
– Что ж ты, пень тебе в глотку, молчишь?
Семен объяснил:
– Так он же не вмер. Оттерли его. Лежить та на стенку глаза лупить, ваше благородие!
– Почему он повесился?
– Не можу знать, ваше благородие! Казав, тоска одолела…
– Еще что?
– А больше ничего. Тiльки что из девьятой усе заговаривается… Чи спятил, чи еще ни?
– Ох уж этот мне Приклонский, – с досадой сказал майор. – Надоел с жалобами. Все думает, он персона. Нет, коли у палача в руках побывал, о вельможестве позабыть надо. Буйствует?
– Та ни… Тихесэнько сидить, очи зажмурiв. И усе Евангелием на кого-сь замахивается…
– Пусть его сидит. А буянить станет – связать и в подвал. Хлеба не давать!
– Слухаю, ваше благородие!
– Ну, все?
– За провьянтом надо посылать, ваше благородие! Подъели продухт вчистую…
Рукавицын нахмурился. Экономию от провиантских сумм он считал своей неоспоримой статьей дохода. Трофим Агеич сидел в задумчивости.
– Вот что, Сэмэн… Насчет провианту доложишь на той неделе. Да, да… в среду… или… нет, в четверг.
– Не дотягнем, ваше благородие!
– Надо дотянуть, надо! – И майор вышел из кабинета.
…Всем, знавшим Рукавицына, майор казался простоватым человеком, этаким солдафоном, которому ведом только строевой устав. Но внешность часто бывает обманчива. Под простоватой внешностью Трофима Агеича скрывалась большая хитрость, уменье пользоваться обстоятельствами. Это доказывала самая история назначения Рукавицына на должность коменданта Ново-Ладожской крепости.
Когда после смерти последнего начальника тюрьмы подполковника Шевцова эта должность освободилась, капитан Рукавицын находился в Петербурге по служебным делам. О смерти Шевцова Трофим Агеич узнал от брата жены, чиновника Тайной канцелярии. Трофим Рукавицын и Данила Щербина-Щербинский тут же решили, что преемником Шевцова должен стать Рукавицын. Дело было нелегкое, и в ход пошли все средства.
На выгодную должность нашлось немало соискателей, и, чтобы взять над ними верх, требовалось большое искусство. Это искусство Трофим Агеич проявил в полной мере. Он посетил видное лицо, от которого зависело назначение, безудержно ему льстил, простодушно распространялся о необоримом желании послужить матушке-государыне в качестве ее сберегателя от нарушителей законов, говорил о ранах, полученных за долгую и верную службу престолу, и о том, что ему, заслуженному боевому офицеру, пора бы отдохнуть на белее спокойном посту… После его ухода на столе видного лица будто бы нечаянно остался кошелек, туго набитый червонцами…
В эти же хлопотливые дни Данила Григорьевич Щербина-Щербинский представлял по начальству многочисленные доносы на конкурентов Рукавицына. Выходило так, что один запятнал себя непростительной трусостью в бою, другой хулил Тайную канцелярии, не считая ее деятельность высокополезной, у третьего не оказывалось надлежащей строгости в характере… Так были опорочены все соперники Трофима Агеича, и он получил желанную должность с производством в чин майора.
Но к новому месту службы Рукавицын явился с пустым карманом: едва хватило денег расплатиться с извозчиком, доставившим его и жену в Новую Ладогу.
Утрату сбережений, сделанных за долгие годы службы в полку, надо было наверстывать, и Трофим Агеич рьяно принялся за это. Он экономил на всем: на пропитании узников, на отоплении камер и даже на скудном пайке солдат тюремного гарнизона…
Дошло до того, что заключенные стали вспоминать о времени, когда комендантом тюрьмы был подполковник Шевцов, как о мифическом золотом веке, хотя покойный отнюдь не блистал мягкостью характера.
Капитал Трофима Агеича быстро возрастал, но он ходил в засаленном мундире и поношенном парике и вечно жаловался на безденежье. Однако власть имущие лица в Тайной канцелярии аккуратно получали от него положенные приношения, и он слыл у них примерным службистом.
Глава вторая
Князь Приклонский
В Ново-Ладожскую тюрьму посылали людей, обреченных на пожизненное заключение. Некоторые из них попали туда безвинно, оправдывая старинную русскую пословицу: «От сумы да от тюрьмы не отказывайся».
Уже несколько лет сидели там два купца, неосторожно подавшие жалобу на непомерное взяточничество олонецкого губернатора. Губернатор наказан не был, а купцы «в науку другим» лишились свободы. В камере № 27 содержался монах Антоний, когда-то большой шутник и любитель веселых пирушек. Раз, выпив через меру, он хватил по столу кулаком.
– Дивлюсь я на нашу царицу Лизавету Петровну! И чего она замуж не выходит?
– А за кого? – осторожно спросил монах Иероним.
– А хоть бы и за меня! – вскричал разошедшийся Антоний.
– Ты же монах!
– Сан сниму!
Этот невинный разговор Иероним сообщил в Тайную, и Антония после жестокого наказания батогами отправили в Ново-Ладожскую тюрьму за оскорбление величества. Теперь это был желтый, изможденный старик, забывший о веселье и шутках – тюрьма довела его до покушения на самоубийство.
Камеру № 22 занимал узник, обвиненный в колдовстве: он вылечил травами двух безнадежных больных, от которых отказались доктора. «За сообщество с нечистой силой» несчастный лекарь попал в заточение.
Впрочем, в тюрьме были и настоящие преступники: фальшивомонетчики, убийцы, разбойники.
В камерах №№ 13 и 14 помещались два мелкопоместных дворянина. Один из них убил соседа, поссорившись на охоте. Второй собрал из дворовых шайку и грабил на большой дороге. За разбойные дела его нещадно наказали батогами, но из уважения к дворянскому званию – через рубашку. Это называлось быть битым «с сохранением чести»!
Самым видным из узников Ново-Ладожской тюрьмы был старый князь Приклонский, тот самый, что «заговаривался», по словам Семена Кулибабы. По вине Приклонского Рукавицыну вскоре довелось пережить много неприятностей.
Комендант обедал. Он снова надел халат и колпак: ношение мундира для обленившегося Рукавицына стало тяжелой обязанностью. Напротив Трофима Агеича сидела жена Антонина Григорьевна, урожденная Щербина-Щербинская.
Майорша гордилась своим древним происхождением и в минуты размолвок попрекала им худородного Рукавицына, отец которого вышел в дворяне во времена царевны Софьи.
Антонина Григорьевна, как все Щербина-Щербинские, была очень некрасива. На лице ее выделялся огромный орлиный нос; немигающие лягушечьи глаза были навыкате; крохотный подбородок сливался с шеей. Майорша с великим искусством готовила наливки из всевозможных фруктов и ягод.
На столе перед майором стояли, радуя его взор, бутыли, бутылки и бутылочки самых разнообразных форм. Трофим Агеич уже отведал яблочной и клюквенной, когда жена налила ему из глиняного длинногорлого кувшинчика стакан настойки янтарно-желтого цвета. Майор выпил и зажмурил от удовольствия мутные глаза.
– Хороша! А ну, мать, плесни еще!
– Сначала угадай, из чего это?
– Где там! – Рукавицын безнадежно махнул рукой.
– Это из водяных орехов! – торжествующе выкрикнула майорша.
– Ну, мать, ты волшебница! Обязательно угощу попа…
– Кульер с Питеру приiхав, ваше благородие, – ввалился в комнату Кулибаба. – Пакет привез, срочный та ще й сэкрэтный…
