— Это полное говнище, а у меня целлюлит на жопе. Что делать будем?
Ершова секунду помолчала, а потом сказала:
— Сауна. Мы будем избавляться от жиров и седин с помощью пышущего жара и войлочного колпачка.
Ершова сказала это так уверенно, что у меня не возникло сомнений: вот она — панацея от всех болячек. Пышущий жар, войлочные колпачки, голые розовые бабы на деревянных лавках, банные листы на жопе и запах хвои… Сразу вспомнилось всё что я знала о бане и сауне. А вспомнилось как-то мало: хилые младенцы, которых бабки-повитухи лечили в банях, и недорогие проститутки.
— Юля, — осторожно поинтересовалась я у Ершовой, — а в сауну разве приличные женщины ходят?
— Нет. — Отрезала Ершова. — Не ходят. У приличных женщин есть приличные мужья с неприличным баблом и собственным домом с баней и бассейном. Вот туда и ходят приличные женщины. А мы с тобой две целлюлитные потаскухи, которым надо срочно приводить себя в порядок, иначе уйдёт последний поезд, и я навсегда останусь женой Толясика, а ты помрёшь старой девой.
Юлька резала правду-матку толстыми ломтями, а я уже точно знала: если сауна это мой последний шанс — я туда пойду, даже если толпа народу будет орать мне в спину: «Смотрите! В баню новых проституток завезли!» Всё равно пойду. Ибо на Фиточистон надежды никакой.
Ершовская сауна по факту оказалась инфракрасной кабиной в салоне красоты, куда мы с Юлькой не очень регулярно ходили подстричься-покраситься и попемзить пемзой пятки. Такой деревянный ящик с тонированными стеклянными дверями, похожий на большую микроволновку. Не спрашивайте про принцип действия этой газовой камеры, но внутри там было жарко, потно, и ещё тошнило от Ершовой, которая развалилась на всю микроволновку, и басом охала:
— Охо-хо… Прям чую, чую, как из меня старость испаряется! Охохо… И сиськи, вроде, выросли, не? Охохо, блять… Жалко…
Тем не менее, на оздоровительные процедуры в микроволновку мы с Юлькой ходили каждую субботу вот уже три месяца. Не знаю как там чо насчёт целлюлита, но к концу второго месяца я уже ходила туда только для того, чтобы тоже поохать басом. Я была уверена, что это хорошо действует на мой бронхит.
В очередной раз, в очередную субботу, в юном месяце апреле, за неделю до моего двадцатишестилетия — мы с Ершовой должны были снова посетить микроволновку и полтора часа поохать басом. Я уже взяла заранее приготовленный субботний пакет с тапками и кремом для жопы, попыталась надеть сапоги, и поняла, что у меня этот незатейливый трюк не получается. Ноги в сапоги не влезали. С минуту поразмыслив что бы это такое могло быть — я поняла, и пошла звонить Юльке.
— Только не говори, что ты сегодня никуда не пойдёшь. — Вместо приветствия ответила в трубку Ершова, и пригрозила: — Организм уже приучен к сауне, и теперь надо туда ходить всю оставшуюся жизнь. Иначе твой целлюлит будет у тебя снизу из штанов вываливаться.
— Я не могу. — Пришлось покаяться. — У меня, кажется, ноги с пьянки опухли. Я ни в какую обувь не помещаюсь. Только в тапки.
— Охо-хо, Лида — Ответила Ершова, и я поняла, что она уже сидит в микроволновке.
Без меня. — Охо-хо, блять. Тогда сегодня не приходи. Вдруг у тебя слоновья болезнь началась?
Я напряглась:
— А это опасно?
— Очень. — Подтвердила Ершова. — И заразно. Не хватало ещё и мне опухнуть.
— И что мне теперь делать? — Я сильно расстроилась.
— Охо-хо… — Басом поохала Юлька. — Лечиться тебе надо теперь, хуле. Охо-хо, блять…
И отсоединилась.
Я подождала ещё два дня, поняла, что вслед за ногами у меня опухли и руки, и шея, и вообще всё что в моём организме раньше могло сгибаться — и пошла в поликлинику получать группу инвалидности и льготы на бесплатный проезд в метро.
Симпатичный бородатый доктор пощупал мои растопыренные пальцы, сделал рентген, и, глядя на снимок, сурово сказал:
— Ревматоидный артрит. Поздравляю.
На всякий случай, я уточнила:
— То есть, это я не от бухары опухла?
Доктор посмотрел на меня пронзительным взглядом, неодобрительно покачал головой, и утешил:
— Нет. Это гораздо хуже. Это на всю жизнь. В сауну, поди ходила? На улицу потом сразу выбегала? Вот и пришёл пиздец твоим суставчикам. — После чего он заглянул в мою медицинскую карту, и добавил: — Вот так-то, Лидия Вячеславовна, вот так-то…
И тут я всхлипнула:
— А льготы у меня будут, чтоб на метро ездить бесплатно?
— Будут. — Сказал доктор, и стал что-то писать в моей карте. — Но они вам не пригодятся. Потому что через месяц вы вообще не будете ходить. Вот так-то, Лидия Вячеславовна, вот так-то. Возьмите рецепт, и купите вот этих пилюль. Ходить вы от них не будете, конечно, гы-гы-гы, но спать будете как убитая. Собственно, ничего другого вы теперь делать и не будете.
Завыв как дикий койот, я выбежала из кабинета, и кинулась звонить Ершовой:
— Юля, доктор сказал, что я скоро умру! Я не буду больше ходить!
— В сауну? — Уточнила Юлька.
— И в сауну тем более! Ножки мои, ноженьки… Ы-ы-ы-ы-ы…
— В штаны ссаться будешь?
— Буду! Я ж ходить-то не смогу, Юля! Приезжай ко мне, меняться будем: я тебе все свои шмотки, а ты мне сто метров марли. Буду подгузники делать, памперсы нынче дороги.
Ы-ы-ы-ы-ы…
— Уймись, дура. — Ершова повысила голос. — Кликуша сраная, аж перепугала меня до смерти. Не ной, я тебе щас лекарство привезу. У бабки Толясика тоже артрит был. И хоть бы хуй её парализовало. Три укола — и опять ходит, дровосек железный. Только ослепла она с него окончательно. Стала меня называть «смуглый юноша», заигрывать со мной, и ходить по дому в одних трусах.
Я была готова ослепнуть и оглохнуть. Лишь бы не ссаться в штаны. Поэтому вытерла сопли, и сказала:
— Вези свои уколы, Ершова. Вези. Мы ведь поборемся ещё, да? Мы ведь ещё сходим в баньку-то русскую, целебную? Попаримся там вволюшку?
— Нет. Ты теперь год у меня на карантине будешь, инфекция вагинальная. И в баню я с тобой не пойду. Сиди, жди меня.
Через час приехали Ершова и лекарство Диклофенак, которое тут же было употреблено мною внутрижопно, и принесло облегчение.
— Ну как? — Юлька выкинула в мусорное ведро инсулиновый баян, и схватила меня за шею: — Так больно?
— Нет! — Прохрипела я, широко улыбаясь. — Дышать только нечем, но шея не болит!
— А я чо говорила, а? — Юлька помахала у меня перед лицом рукой: — Как видимость?
— Отлично! — Я ликовала. — Щас ещё пару уколов — и можно идти суку-ревматолога пиздить в поликлинику.
— Кстати, об уколах… — Юлька цапнула распечатанную коробку Диклофенака, и сунула её в сумку. — Лекарство сильное, больше одного укола в день нельзя. Я теперь к тебе завтра приду. Таблеток больше никаких не жри. Ослепнешь. И в штаны начнёшь ссать. Поняла?
Конечно, поняла. Лекарство сильное, название я запомнила. Ослепнуть не боюсь, я и так в этой жизни до хуя повидала. Поэтому, выпроводив Ершову, я выждала десять минут, и поковыляла в аптеку. Где приобрела ещё десять баянов и две упаковки Диклофенака. Отучившись один год в медучилище, я научилась виртуозно делать уколы, клизмы, и капельницы. Так что с внутрижопным вливанием лекарства проблем не возникло.
Они возникли дня через три. И выглядели как полный пиздец.
С лёгкостью вскочив утром с кровати, чего я не делала уже больше месяца, я угостила свою жопу порцией Диклофенака, и, пританцовывая подошла к зеркалу. Две секунды я соображала, что мне делать, а потом заорала.
Я была жёлтого цвета. Вся. Целиком. Жёлтая как канарейка. Жёлтые руки, жёлтая жопа, жёлтое лицо. И только белки моих глаз были апельсиново-оранжевыми.
То, что это был гепатит — сомнений не возникало. Осталось только понять — где я его могла подхватить. Отревевшись, я набрала Юлькин номер, и начала издали:
— Ершова, а гепатит это смертельно?
— Смотря какой, охо-хо, блять… — Пробасила Юлька, и я поняла, что сегодня уже суббота. — Если гепатит Б — то помрёшь. Если А — погадишь белыми какашками, и нихуя тебе не будет. А если гепатит С — то вообще ко мне не приближайся.
— А если я вся жёлтая — это у меня какой гепатит? — Спросила я, и зажмурилась.
— Жёлтая? — Юлька повысила голос. — Глаза, сука, оранжевые? Пожелтела ты, перхоть гуммозная, за одну ночь? Отвечай!
— ДА!!!
— Манда. Я тебе что про лекарство говорила, а? Я тебе говорила, что нельзя больше одного укола?! Не ври мне, клизма копеечная, что ты его сама не колола! Колола, сволочь опухшая?!
— ДА!!!
— Охо-хо, блять… Охо-хо… Ну вот и ходи теперь неделю как торчок гепатиный. Пусть от тебя народ пошарахается на улице. Пусть дети малые над тобой посмеются, а мамашки ихние пусть в тебя пустыми бутылками кидаются на поражение. Авось, попадут хоть разок. В голову твою червивую.
— Юля! — Я рыдала в голос: — Это ведь не страшно?
