После трёх часов подкрепления мы доехали до места. Место было ничо таким, живописным. Над головой гудели высоковольтные провода, где-то далеко, у горизонта, угадывался некий водоём, а справа было кладбище.
— Вот. — Сказал Лёха, и широко раскинул руки. — Вот. Это море, сынок.
И выразительно посмотрел на меня.
— Где, папа? — Я попыталась подыграть Лёхе, и потерпела неудачу.
— В пизде, сынок. Машина сломалась. Дальше не поедем. Лагерь будем разбивать вот здесь.
Я ещё раз вгляделась в линию горизонта, потом перевела взгляд на деревянные кресты по правую руку, и огорчилась:
— А рыбку где удить?
— Тоже в пизде, как ты понимаешь. Не будет у нас рыбки. Будем грибы искать, коренья целебные и колхозников.
— А зачем колхозников искать?
— А затем, чтобы они нас первыми не нашли, и пизды нам не дали. Ты под ноги себе посмотри.
Я посмотрела под ноги.
— А… А это что?
— А это, Лида, картофельное поле. Пять гектаров картошки. По двум мы уже проехали с буксом. Ну что, ты с нами по грибы — по колхозники.
Выбора не было. У меня вообще ничего, в принципе, не было. Грабли — и те потеряла. Остались только пижама, помада и прочая туалетная бумага.
— Говорила я вам, давайте ногу с копытом с собой возьмём… Конечно, я с вами. Но сразу говорю: если колхозников будет очень много — я капитулирую, и сдамся в плен.
— Тебя ж выебут, дура. — Заглянул в моё будущее Лёха, и нахмурился. — Шкура продажная. Чуть что — так в кусты.
— Именно так. — Подтвердила я Лёхины слова, и ушла в кусты, прихватив с собой туалетную бумагу и французские духи.
Когда я вернулась, принеся с собой шлейф аромата, в котором угадывались ноты можжевельника, пачули, лаванды и экскрементов, машин на картофельном поле прибавилось. Судя по номерам авто, это были не колхозники. Это я умничаю, конечно. Я в номерах вообще ни хуя не разбираюсь. Для меня они все одинаковые: буковки да циферки. То, что это были не колхозники — стало понятно сразу, как я увидела двух некрасивых женщин, двух красивых женщин, и ещё пятерых прекрасных парней, которые рылись в багажнике нашего хач-мобиля, и быстро выбрасывали оттуда одеяла, надувную лодку и мою пижамку. Так могут поступить только друзья.
— Знакомься, Лида. — Обнял меня за плечи Лёха, принюхался и поморщился. — Это мои друзья из Питера. Это Витя, это Саша, это Коля, это тоже Коля, и это тоже Коля, а это Ира и Марина.
— А это? — Я скосила глаза в сторону некрасивых женщин.
— Не знаю. — Отвернулся Лёха. — Это падшие женщины. Их Коля привёз. Коля, это который щас паровозик пускает Виктору.
— Из Питера тащил? — Я изумилась.
— Нет. По дороге где-то подобрал. Мы ими, если что, от колхозников откупаться будем. Ты, кстати, как относишься к раскуриванию зелёных наркотиков?
— С любовью.
— Вот и заебись. Иди тогда к Коляну, он подарит тебе хорошее настроение и нездоровый аппетит.
Через полчаса, когда абсолютное большинство туристов приобрело хорошее настроение и нездоровый аппетит, когда общими силами был разбит лагерь, состоящий из одной двухместной палатки, пяти одеял и телогрейки, когда ритмично закачалась машина ВАЗ 2106, в которой спрятались от коллектива кто-то из Николаев и одна из падших безымянных женщин — мы, окунувшись в атмосферу беззаботности и душевного единения, отправились с ревизией на кладбище. Было темно, но страха мы не испытывали. Нас охватил кураж и жажда неизведанного. Утолить эту жажду могла только кладбищенская ревизия. Прихватив с собой зелёных курений, несколько ёмкостей с алкоголем и оставшуюся падшую женщину, мы облюбовали укромное место возле кладбищенской ограды, потому что дальше идти никто кроме Лёхи не пожелал. Конечно, никто из нас не ссал. Вот ещё. Просто не по-людски это, на могилах водку пить, как землекопы какие.
— Хорошо тут, братцы. — Сказал Лёха, и прижался к путане. — Тихо так, только сычи где-то вдалеке кукуют. Когда-нибудь и я буду тут лежать, источая миазмы сквозь толщу земли, и слой лапника, а вы придёте ко мне вот так, ночью, и выпьете за моё здоровье.
— Да… — Поддержал Лёху Витя из Питера. — Щас такая жизнь пошла, что люди уж здоровыми помирать начали. Вот у меня случай был такой: работал я тогда в одной конторе, и у нас там был такой Славик, компрессорщик. Здоровый как весь пиздец. Только дурак. Постоянно ходил на какой-то вокзал, на выставку паровозов, приходил оттуда просветлённый, и всегда с бабой. Любили его бабы-то…
Виктор замолчал, и ковырнул пальцем могилу Захара Куприянова, скончавшегося в тыща девятьсот двадцать пятом году.
— Повезло мужику. Ещё до войны помер. Не ходил с голыми руками на фашистов, не горел в танке под Сталинградом, и суп из ботинок не варил. Дезертир.
— Кто? — Не понял Лёха. — Славик компрессорщик?
— Какой Славик? — Виктор вытащил палец из могилы, и нахмурился: — Я про Акакия этого говорю. Куприна.
— Захара Куприянова. — Поправила я лениградца. — Чо там Славик-то твой, паровозолюбитель?
— Ах, паровоз, да… — Встрепенулся Виктор, и полез в карман. — Кому паровозик?
— Тьфу ты, — сплюнул на убежище Куприянова Лёха, — наркоман иногородний. Приедут тут разные, а потом приличным людям и поговорить негде.
— А вот у меня случай был… — Вдруг подала голос падшая женщина, и все с интересом посмотрели в её сторону. — Случай был, говорю. Жила я с одним мужиком тогда. Валериком звали. Он у меня в морге работал.
— У тебя? — Заинтересовался Лёха. — У тебя свой морг есть? Слушай, у меня к тебе пара вопросов…
— Нет у меня морга. — Разрушила Лёхины планы путана. — У меня только Валерик был. Прекрасный мужчина, кстати. Статный, русоволосый, сажень косая в плечах, руки как грабли. И работал он в морге…
— Некрофилом? — Подсказал Виктор, и громко засмеялся, вспугнув стаю летучих мышей.
— Санитаром. Валера работал там санитаром. При больнице. А по ночам ещё охранником в морге. Ну вот. Приходит он как-то раз на работу, в больницу, а ему говорят: «Валера, сегодня ночью бабка в тринадцатой палате померла, надо бы её в морг свезти». Ну, Валерка в палату зашёл — видит, три бабки лежат. Две с открытыми глазами, одна с закрытыми. Сразу понятно — умерла бабка. От старости.
— Погоди, — перебил женщину Лёха, — а как Валерик догадался, что она от старости умерла? Может, её соседки по палате задушили?
— О, нет, — хитро и неприятно оскалилась проститутка, — нет. Старушка та была совершенно лысая и без зубов. И лежала чрезвычайно умиротворённо. В общем, всё с ней понятно было. Переложил её Валерка на каталку, да отвёз в морг. Оставил её в коридоре, простынёй накрыл, и пошёл себе дальше, обязанности свои исполнять. Служебные. Возвращается через час, смотрит — нету бабки!
— Как нету?! — Ахнул Виктор. — Спиздили что ли?
— Хуже. — Путана погладила могилу Куприянова, и вздохнула: — Бабка та и не померла вовсе. Это Валерка, мудак, напутал. Умерла другая бабка, которая с открытыми глазами лежала, и зубы у неё были. В стакане на тумбочке. А эта бабка просто спала… Но это всё уже потом выяснилось. А Валерка тогда пересрал сильно. Стал бабку искать по всему моргу. Подманивал её всячески, зазывал. А бабка не идёт. Он уже все холодильники с покойниками обшарил, думал, может бабка та жрать захотела? Хуй. Покойники все целые лежат, а бабки нет…
— Короче, — подала голос девушка Ира, — бабку где нашли?
— А в палате её и нашли. — Буднично закончила проститутка. — Бабка как проснулась в морге, так сразу и поняла: пиздец. Выбираться отсюда надо, пока не вскрыли. Ну и выбралась как-то. Пришла, и легла обратно на свою койку. Там и нашли. А Валерку, само собой, выперли с работы. Он тогда как запил с горя, так уж три года и не просыхает.
Над кладбищем повисла нездоровая тишина.
— Вот ты ж сука какая… — С чувством оттолкнул путану Лёха, и поморщился. — Хуйню какую-то рассказала, а я слушал как дурак. Поди нахуй отсюда, дура. Тебя даже колхозникам отдать стыдно. Поговорить с тобой не о чем совершенно. Бесполезное ты существо.
Туристы все как-то разом загрустили, и принялись пить водку.
— А что, друзья-грибники, — я решила исправить ситуацию, — может, костерок запалим, да картохи колхозной напечём? Хлебца порежем, лосей подманим, потом приручим, да на рыбалку на них поскачем? А там рыбы видимо-невидимо, и вся в оперенье золотом, искрится-переливается, и зверь пушной стаями ходит, мехами ценными козыряя…
— Лиде больше наркотиков не давать. — Вдруг громко сказал Лёха, и поднялся. — И никому больше не давать наркотиков. Вы, уроды, к таким изыскам не готовы. Хуйню одну несёте. Один хуже другого. Предлагаю всем отсюда уйти, и сварить чонить пожрать. Лида, ты назначена сегодня походной стряпухой. Испеки нам лакомство какое-нибудь. Запеканочку грибную, или суп свари из чего хочешь. — Иди-ка ты нахуй, Алексей. — Твёрдо выразила я свою точку зрения, и тоже поднялась. — То я главнокомандующий, то разгребательница леса, то стряпуха. Изыски, блять. Наркотиков нам не давать. Жлоб сраный. Я щас пойду сама к колхозникам, и расскажу им как ты их поле русское затоптал, и пизды им дать хотел. Всё им расскажу.
