Эдипа положили в тесный сундук и бросили в море; позже сундук прибило к берегу Сикиона, близ Коринфа, где мальчика спасли Полиб и его жена (здесь – Перибея)[244]. (В мифе море выступает эквивалентом горы, поскольку оба эти пространства воспринимаются как чужие и дикие места, где случаются различные удивительные события.) Согласно другому варианту, Эдипа ослепили слуги Лая, а не он сам[245]. Еще по одной версии, Иокаста осталась жива после открытия правды, но покончила с собой, когда двое ее сыновей от Эдипа убили друг друга в поединке[246]. Говорилось даже – дабы облегчить страдания, причиненные обнародованием факта инцеста, – что детей Эдипу родила не Иокаста, а женщина по имени Евриганея[247].
На первый взгляд, наиболее близка к сюжету Софокла пьеса «Эдип» римского трагика Сенеки (ок. 4 г. до н. э. – 65 г. н. э.), хотя она заметно отличается деталями и особенно настроением. В этой крайне мрачной версии главный герой с самого начала предчувствует уготованное ему судьбой испытание:
Ужасного боюсь: убить родителя
Своей рукой, как лавры мне дельфийские
Вещали – вместе с худшим злодеянием.
Но что страшнее, чем отцеубийства грех?..
Феб кровосмесительным грозит мне браком…
Себе не веря, от себя права твои
Я защищал, природа[248], [249].
Другим отличием от текста Софокла является вызванный при помощи колдовства жуткий дух Лая – беснующийся, весь в пятнах засохшей крови, – который обнародует совершенные Эдипом отцеубийство и инцест, заявляя о чудовищной безбожности этих деяний. Как и в пьесе Софокла, Эдип подозревает Креонта в тайном заговоре, однако Сенека в свойственной ему манере накаляет ситуацию до предела: Эдип приказывает бросить шурина в каменную темницу, руководствуясь тем, что истинный правитель должен внушать страх и не слишком беспокоиться, если подданные его возненавидят[250]. Такой Эдип был бы уместен в тексте Тацита об интригах, царивших в императорской династии Юлиев-Клавдиев.
Сенека вслед за Софоклом приводит диалог между двумя пастухами, но стоит признать, что ему следовало бы сочинять для театра «Гран-Гиньоль»[251]: по воспоминаниям фиванского пастуха, ноги младенца Эдипа пронзал металлический стержень, а рана опухла и загноилась от ужасающей инфекции[252]. Как и у Софокла, Эдип Сенеки лишает себя зрения, однако события, связанные с Иокастой, принимают иной оборот. Вместо того чтобы повеситься, она закалывает себя мечом, направив его в живот. Символизм очевиден: в утробе она выносила сначала сына, ставшего ее мужем, а впоследствии и детей от этого порочного союза. Но есть тут и кое-что еще. Согласно впечатляющим записям Тацита о смерти матери Нерона, Агриппина Младшая крикнула солдату, готовому заколоть ее: «Проткни мое чрево!» Поскольку ходили упорные слухи об инцесте между Нероном и его матерью, Иокаста, возможно, таким образом уподобляется Агриппине – хотя какая история на какую влияет, остается неясным[253]. Если смерть Агриппины взята Сенекой за основу драмы, то это примечательный образец мифа, имитирующего реальную жизнь.
Трагедия Сенеки – один из примеров «продолжения» «Царя Эдипа». За другим примером нам следует вернуться к Софоклу. Написанная им в конце жизни пьеса «Эдип в Колоне» приводит историю Эдипа к непостижимому и (обратимся вновь к этому понятию) загадочному финалу его страданий. После многолетних скитаний Эдип – слепой и заклейменный изгой, поддерживаемый одной лишь любящей дочерью Антигоной, – наконец добирается до рощи Эриний (Фурий) в Колоне, на территории Афин, которыми управляет великодушный и при этом волевой Тесей. Выяснив, что это за место, Эдип усматривает божественный промысел в том, как сложились обстоятельства его жизни, ведь, согласно предсказанию другого оракула Аполлона, именно здесь Эдип перестанет влачить свое жалкое существование и принесет удачу тому, кто предоставит ему убежище и затем похоронит его. Верный принципам Афин, провозгласивших себя пристанищем для нуждающихся, Тесей доброжелательно принимает странного путешественника, возможно будущего афинского жителя, даже несмотря на шокирующую правду о его прошлом. Эдип же все еще таит злобу на тех, кто однажды изгнал его из дома (на Креонта и своих сыновей, Полиника и Этеокла), и теперь рассчитывает получить выгоду, обещанную пророком после его смерти. Однако кончина Эдипа будет окружена не злобой, а умиротворением. И еще тайной, как сообщает пораженный посланник, – тайной, определенное представление о которой имеет только один человек:
Какою смертью
Погиб тот муж – сказать никто не может,
Опричь царя Фесея. Не перун
Его унес, летучий пламень Зевса,
Не черной вьюги бурное крыло.
Нет, видно, вестник, от богов небесных
Ниспосланный, его увел; иль бездна
Бессветная, обитель утомленных,
Разверзлась ласково у ног его.
Ушел же он без стона и без боли,
С чудесной благодатью, как никто[254], [255].
Туман таинственности, окутавший смерть Эдипа, покрыл и место его погребения – даже дочерям не разрешалось его увидеть (в Колоне к Антигоне присоединилась ее сестра Исмена). Но, отказав Антигоне в одной просьбе («О, дозволь нам взглянуть на могилу отца»), Тесей с готовностью откликается на другую («Но на родину нас в древлезданные Фивы отправь, чтобы там увели бы мы прочь со смертельной тропы наших братьев, единых по крови»[256])[257] – эта деталь намекает на памятные и трагические события, описанные в другой пьесе Софокла под названием «Антигона».
Прежде чем оставить греко-римские переложения мифа об Эдипе, уместно сделать еще два замечания. Первое касается имени главного героя, значение которого в общепринятой и наиболее правдоподобной интерпретации – «опухшая нога» (отсылка к дефекту, которым Эдипа наградили в детстве, проколов и соединив между собой его щиколотки)[258]. Как заметил выдающийся голландский исследователь мифов и вопросов религии Ян Бреммер, роль этого увечья в древнем мифе вторична[259]. Оно лишь усугубляет отчаянное положение беззащитного ребенка, который и без того не смог бы пойти. Современные толкователи, обращающие в первую очередь внимание на хромоту Эдипа, таким образом, фокусируются на детали, считавшейся в Античности второстепенной.
Другое замечание касается темы «судьбы». Как в свое время Лоуренс Оливье во всеуслышание (и при этом заблуждаясь) низвел сюжет «Гамлета» до «трагедии человека, который не мог ни на что решиться», так же и «Царя Эдипа» многие называли историей о непреклонности судьбы и, следовательно, об отсутствии у человека свободной воли. Стоит, однако, отметить: невзирая на роль в сюжете предсказаний дельфийских оракулов, как минимум два значимых события драмы совершенно не зависят от пророчества. Два решения Эдипа – доискаться правды любой ценой и (впоследствии) ослепить себя – у Софокла показаны не как бесконтрольное поведение человека, а как сознательный выбор, обусловленный особенностями личности. Эдип мог действовать иначе, но не стал.
Последующая жизнь образа Эдипа
Со времен классической Античности многие писатели и художники возвращались к истории Эдипа[260]. Главенствовали два противоположных, но неразделимо связанных друг с другом образа: человека, чей превосходный интеллект приносит ему триумфальный успех, и человека, терпящего катастрофическое падение, вызванное то ли неудержимым желанием знать правду, то ли кознями «судьбы» (чем бы она ни была), то ли сочетанием того и другого. Количество вариаций безгранично, и мы можем позволить себе выбрать лишь несколько особо впечатляющих примеров.
Одна из наиболее необычных интерпретаций мифа принадлежит философу, ученому и эрудиту Фрэнсису Бэкону. В эссе «Сфинкс, или Наука» – двадцать восьмом по счету в его сочинении «О мудрости древних» (1609) – автор подчеркивает лучшие достижения Эдипа. По мнению Бэкона, Сфинкс символизирует науку, «[которую] в самом деле вовсе не абсурдно называть чудовищем, ибо у невежд и просто неосведомленных людей она вызывает удивление»[261], [262]. Сфинкс (= наука), предполагает Бэкон, ставила перед человеком разнообразные трудные вопросы, а попытки ответить на них приводили к двум противоположным последствиям: к «растерзанию» (в интеллектуальном плане) – для тех, кто не справлялся с задачей, – и к «власти» – для тех, кто преуспевал. Согласно Бэкону, Сфинкс предлагала своим жертвам головоломки двух
