видов: касательно природы вещей и касательно природы человека. Эдипу досталась загадка из второй категории. А успешная разгадка наделила его властью: «…ибо тот, кто поймет до конца природу человека, тот почти наверняка может стать кузнецом своего счастья, тот рожден для власти»[263]. Перспектива быть «растерзанным», пожалуй, обескураживала любого, кто подумывал заняться научными изысканиями, однако Бэкон извлекает из мифа утешающую мораль: «Не следует упускать и той детали, что Сфинкс была побеждена человеком с больными ногами: ведь люди обычно слишком быстрым, торопливым шагом спешат разрешить загадки Сфинкс»[264]. Другими словами, потенциальному ученому следует продвигаться вперед с осмотрительностью и тщанием, тем самым уменьшая опасность оказаться «растерзанным».
Мастер Тэлбот. Миниатюра из сочинения Джованни Боккаччо De claris mulieribus («О знаменитых женщинах»). Ок. 1440 г.
British Library, London. Photo British Library / Bridgeman Images.
Разительно отличается от созерцательной аллегории Бэкона полная грубости и непристойностей пародия Перси Биши Шелли «Царь Эдип, или Тиран-толстоног» (1820). Пьеса, созданная скорее в духе Аристофана, нежели Софокла, являет собой безудержную сатиру на правление развратного и нездорового Георга IV, а также на проходивший фоном судебный процесс, связанный с изменой отдельно проживающей от него супруги Каролины[265]. К сюжету Софокла пьеса ближе всего подходит в самом начале, когда Тиран-толстоног, правитель Фив, восседает в Храме Голода и снова и снова обижает группу изможденных пресмыкающихся свиней, при этом любовно и праздно созерцая жирные округлости собственного тела:
Это царственное пузо
Вздымается, как парус на ветру,
И выпуклости ниже сокровенные
Блаженствуют в прослойках жира, а щеки
Беотийские египетским подобны пирамидам
И безмятежный подпирают мозг –
Мой символ бесполезного ничто![266]
Жан Огюст Доминик Энгр. Эдип и Сфинкс. 1808 г.
Musée du Louvre, Paris.
Толстоног несет заслуженное наказание, когда отстраненная от власти королева Иона Таврина превращает своего царственного супруга и его подданных в разнообразных уродливых и грязных животных – это, пожалуй, первый и последний раз за всю историю интерпретаций классической мифологии, когда Иокаста и Цирцея слились в одно существо. В финальной сцене фарса Иона, ловко облачившись в охотничье снаряжение, во главе группы свиней неистово преследует превращенных придворных, а Минотавр (он же Джон Булль[267]) выступает в роли ее крепкого скакуна.
Буквально сотни других адаптаций истории Эдипа – менее своеобразных, чем у Бэкона, и обошедшихся без крамолы, в отличие от сочинения Шелли, – вдохновлены либо Софоклом (чаще «Царем Эдипом», реже «Эдипом в Колоне»), либо Сенекой (чей «Эдип» в первом своем современном издании появился ок. 1474–1484 гг.), либо тем и другим сразу. Множество видных авторов успешно переосмыслили этот миф. Во Франции Пьер Корнель, Вольтер и Андре Жид написали каждый свою версию «Эдипа» для постановки на сцене (в 1659, 1718 и 1931 годах соответственно); пьеса Жана Кокто «Адская машина», премьера которой состоялась в 1934 году, и роман Алена Роб-Грийе «Ластики» (1953) являются интерпретациями того же мифа, наводящими на свежие размышления. Свои театральные версии представили на английском языке такие разные авторы, как Джон Драйден («Эдип», 1679), Томас Стернз Элиот («Старейшина», 1959) и Ола Ротими («Нельзя винить богов», 1968); в последней из упомянутых пьес сюжет мифа разворачивается в контексте жизни африканского племени йоруба. Свое видение этой истории запечатлели также Гуго фон Гофмансталь («Эдип и Сфинкс», 1906) и Фридрих Дюрренматт (в комичном и одновременно глубоком произведении «Смерть Пифии», 1976) – на немецком – и Тауфик аль-Хаким («Царь Эдип», 1949) – на арабском языках. Вдобавок, с тех пор как в 1585 году в Виченце, в великолепном театре «Олимпико», спроектированном Андреа Палладио, торжественно прошла премьера музыкальной постановки «Царя Эдипа» по Софоклу (хоровую музыку к ней написал Андреа Габриеле), одна за другой стали появляться переработки мифа в различных музыкальных жанрах (опера, оратория, балет и т. п.). Однако мало что способно сравниться с грандиозной оперой-ораторией Игоря Стравинского «Царь Эдип» (1927), мелодичное либретто которой звучит на латыни и перемежается словами рассказчика – на языке, понятном зрителям. Момент, когда открывается правда, в ней ошеломителен.
Пастух и Посланник. Его нашли в горах, родною матерью покинутым;
В горах его нашли мы.
Он Лая сын и Иокасты!
Убийца Лая он, отца родного!
Сын Лая, Иокасты сын!
Муж Иокасты, матери родной!
Не говори об этом никогда.
Уж лучше тишина звенит пусть, чем эти будут сказаны слова:
Что Иокаста бросила его и найден был он на горе.
Эдип. Порочен от рождения; порочен в браке; порочен злодеянием. Теперь все на свету[268].
По сравнению с театральными и музыкальными версиями визуальные интерпретации мифа встречаются гораздо реже. В современном искусстве, как и в древнем, основное внимание уделяется противостоянию Эдипа и Сфинкс. Культовыми стали полотна Жана Огюста Доминика Энгра (1808) и Гюстава Моро (1864): оба изображают попытку одного существа ослабить, проломить защиту другого. Эти работы, кроме того, выводят эпизод на новый уровень, поскольку несут мощный эротический заряд. На картине Энгра лоб почти обнаженного Эдипа находится на уровне выразительной груди Сфинкс. В еще более нетривиальной версии Моро смелый обмен взглядами между привлекательным юношей и помесью животного с женщиной, не говоря уже об их физической близости, явно предполагает (взаимное?) влечение героев. Однако подобное столкновение может быть представлено и совсем иначе. Французский карикатурист Оноре Домье придает сюжету характерный для своих работ иронический смысл (1842), а итальянский художник греческого происхождения Джорджо де Кирико, чей задумчивый Эдип напоминает роденовского «Мыслителя», обращается к теме загадки, заключенной в этом сюжете (1968). Гораздо реже, чем изображения Сфинкс, появляются сцены из «Эдипа в Колоне». На картине Ренуара (1895), основанной на адаптированной французской постановке трагедии Софокла, показан момент, когда самоослепленный Эдип выходит из своего дворца. Однако, невзирая на мастерство живописца, это полотно не входит в число самых запоминающихся его работ. Есть в этом фрагменте мифа нечто такое, что требует именно сцены; в живописи, даже руки Ренуара, накал неизбежно теряется.
Гюстав Моро. Эдип и Сфинкс. 1864 г.
The Metropolitan Museum of Art, New York. Bequest of William H. Herriman, 1920.
До сих пор мы обходили стороной потрясшую целый мир теорию Зигмунда Фрейда, изложенную им впервые в 1899 году в книге «Толкование сновидений»; согласно ей, отношения Эдипа с родителями являются ключом к пониманию человеческой психики (это слово произошло от греческого варианта слова «душа»). Исследователи Аллен Джонсон и Дуглас Прайс-Уильямс задались вопросом, насколько широко может быть распространена «Эдипова тема», и в итоге пришли к следующему выводу:
Фрейд поставил эдипов комплекс в центр теории психоанализа… Основываясь на собственных сновидениях, а также на изучении пьес «Царь Эдип» Софокла и «Гамлет» Шекспира, он пришел к заключению, что каждый мальчик проходит в своем развитии этап, на котором желает убить собственного отца, чтобы жениться на своей матери.
По убеждению Фрейда, учась контролировать и отвергать эти неприемлемые порывы, взрослеющий мальчик воспитывает в себе нравственность и дисциплину, которые помогают ему достичь зрелости и найти удовлетворение в социально допустимых формах деятельности и любви. Прежние желания, однако, не изгоняются, а лишь подавляются; они продолжают жить в бессознательном. История Эдипа – доказательство того, что остатки эдипова комплекса (даже если он кажется преодоленным) влияют на поведение человека в течение всей его жизни[269].
Оноре Домье. Эдип и Сфинкс. 1842 г.
National Gallery of Art, Washington, D. C. Ailsa Mellon Bruce Fund.
Пьер-Огюст Ренуар. Царь Эдип. 1895 г.
Photo courtesy M. S. Rau, New Orleans.
Неслучайно репродукция картины Энгра «Эдип и Сфинкс» висела на стене кабинета Фрейда. В рамках
