Брат Ион зевает. Раздевается, забирается под одеяло.
– Я-то думал, утонул кто! А никто не утонул…
Отец воротился только днем. Мы уже сидели за столом и грызли вареную кукурузу.
– Беда нагрянула. Вода уже к обочине шоссе подобралась. У Кэрэбаша загон с овцами смыло. У соседей коров унесло. Всего хуже в Виорике. Там плакали и кричали – люди пытались выбраться оттуда в темноте. Мы и хотели бы им помочь, да не добраться до них – не на чем. Теперь, пока светло, попробуем сколотить из досок плот и на нем доплыть до хутора. Многие там на крыши домов залезли с детьми и женами – наверно, через дымовую трубу выбирались…
Я выскальзываю за дверь. Бегу по шпалам на станцию. Кругом, куда ни глянь, одна вода!.. По речке – какая там речка, целый Дунай! – плывут деревья, загоны для птицы, обломки телег и даже крыши домов. Из бурлящего потока выныривают трупы коз, овец, кур – все, что захватила в своем буйном разливе река.
Хутор залило водой. Некоторые из домов разрушены. От других торчат только крыши. Полуодетые жители вместе с детишками собрались на холме, что по ту сторону села. За одну ночь наводнение лишило их крова, хозяйства, скота. Оставило только жизнь.
– Тять, а что с дядюшкой Алисандру?
– Не знаю. По всему видать, вода и до него докатилась. Сегодня узнаем.
Взобравшись на железнодорожную насыпь, взирают на происходящее доктор Ганчу, писарь Стэнеску, поп Буль-бук и жандарм Жувете.
– Надо бы что-то предпринять, – высказывается писарь.
– Я уже предпринял, – отвечает Жувете. – Потребовал от префектуры спасательные лодки.
– А что с ними делать? Разве еще можно что спасти?
– У нас наводнение или нет?
– Наводнение.
– А раз наводнение, стало быть, положены спасательные лодки.
Примар Бубулете тоже тут; вместе с доктором, писарем и жандармом он выполняет свой долг. Сосет сигарету и, пуская из ноздрей дым, бормочет:
– Какое несчастье, господи, какое несчастье!..
Приказчик Опря Кэцуй Стрымбу горько сокрушается – того и гляди сердце разорвется.
– Как жаль, барину нездоровится. Вот бы приехал на коляске полюбоваться с насыпи. Такой красивый разлив в наших краях лишь раз в сто лет и увидишь…
– В самом деле очень жаль, – поддакивает писарь.
И оба хохочут во все горло.
– Гляди-ка! Ты, однако, забавный человек, Стрымбу, весьма забавный… – удивляется поп Бульбук. – Воздастся тебе за это…
– Кто же воздаст-то, батюшка? Разве достанет у кого духу меня хоть пальцем тронуть, не то что воздать по заслугам?
– Достанет, мил человек, достанет…
– Да у кого же, батюшка, у кого достанет-то? Да я его вместе с портками проглочу…
– Да добром воздастся-то, добром…
– Ну, тогда другое дело, батюшка, тогда пускай!
Из затопленного хутора доносятся крики:
– Помогите!
– Спасите!
Мужские и женские голоса полны отчаяния. На время крики стихают, потом раздаются снова:
– Помогите!
– Спасите!
– Помогите!
Крестьяне, собравшись тесной кучкой, взволнованно переговариваются:
– Наверно, водой крышу сорвало и унесло вместе с людьми.
– Худо им приходится.
– Крыша может повалиться, когда вовсе не ждешь. Так по скату в воду и ухнешь.
– А уж очутился в воде – пиши пропало…
– Нам-то что делать, Тицэ Уйе? Так и смотреть, как люди тонут?
– Ночью договорились ведь сделать из досок плот или два.
– А доски откуда взять?
– Со склада на станции.
– Склад-то небось помещичий.
– Нас к нему и близко не подпустят.
– Тогда идем к примару или к писарю!
– Вон они на линии.
Мужики одним махом взобрались на насыпь.
– Господин писарь, с хутора крики слыхать.
– А чего вы хотите? Чтоб там пели? В селе наводнение. Вот они кричат и охают, тут не до песен…
– Там люди тонут, господин примар.
– Ну и что? Вплавь мне их спасать прикажете?
– Этого мы не просим. Мы хотим из досок плот сделать. И на нем доплыть.
– Ну и кто вам запрещает?
– Поговорите с приказчиком Стрымбу. Пусть разрешит взять со склада охапку досок да шапку гвоздей. Как доберемся до хутора, спасем людей, так плот назад разберем и вернем доски.
– Я не могу распоряжаться помещичьим добром. Я примар только в своей примарии, к имуществу помещика никакого отношения не имею.
У писаря чешется язык.
– Плот делать? А зачем? Представители власти уже обо всем позаботились. Из порта Турну запросили спасательные лодки. Прибудут с часовым поездом.
– А до тех пор?
– До тех пор ничего не случится. Если хуторские ночью не утонули, в кромешной тьме, то теперь, среди дня, небось не утонут.
Доктор Ганчу – толстенький, пухленький, с круглым и румяным, как наливное яблочко, лицом – стоит на своих косолапых ножках рядом с попом Томицэ Бульбуком, потирает белые пухлые ручки с коротенькими пальчиками. Глазки его улыбаются. Опря Кэцуй Стрымбу, как только зашла речь о досках с помещичьего строительного склада, насупился да так и застыл с мрачной рожей. Лицо писаря Джикэ Стэнеску по-прежнему желтое, как шафран.
– Братцы, чего мы стоим и просим милости у этих собак? Там, за рекой на хуторе, люди гибнут, а господам представителям власти охота шутки шутить. Найдем доски и в селе. Разберем кровати, у кого есть, и построим плоты.
– Верно, Тицэ, верно!
– Стыдно тебе будет, примар!
– Ох, стыдно, писарь!
– И вам стыдно будет, господин доктор!
– Вот как привлеку вас всех к суду за оскорбление, мамалыжники! – рявкает выведенный из себя жандарм Жувете.
– Иди, привлекай!..
Крестьяне бегут в село. За ними припускаемся и мы, ребятишки. У меня развязывается повязка на шее.
– Дэрие, из тебя картошка сыплется…
– Пусть ее!
Мы мчимся, будто за нами гонятся с палками. Но за нами никто не гонится.
Мужики расходятся по домам, разбирают кровати, выходят, таща на спине доски, складывают их в кучу прямо на дороге.
– Скорее гвозди и топор.
Лишку Стынгачу принес полную шапку гвоздей.
– Вот берёг, хотел птичник построить.
Другие пришли с топорами. Малыш раздобыл несколько бревен. Петре Згэмыйе где-то подобрал с десяток жердей. В один миг соорудили два длинных и широких плота.
– Должны выдержать.
Крестьяне поднимают плоты на плечи и несут к реке, там опускают и сталкивают в воду. Плоты держатся на плаву. На каждый прыгают по трое.
– А вы, пострелята, не суйтесь!
– Мы и не суемся. Только глядим.
Мужики отталкиваются шестами. Полые воды раскачивают плоты. Плоты все дальше отплывают от берега. Вот они на середине реки. Уже ближе к тому берегу. Плывут по хутору. Скрываются из виду. По-прежнему слышны крики:
– Спасите!
– Помогите!
– Спасите!
С плотов отвечают:
– Идем, братцы, идем! Держитесь!
Мы слушаем затаив дыхание. Слушаем и смотрим, как вспенившиеся волны ударяют в высокую насыпь дороги. На залитом водой лугу стоят два старых дуба. Волны бессильны свалить их. Они с яростным ревом разбиваются о стволы и уносятся прочь.
Доктора Ганчу с компанией уже и след простыл. Они отправились в корчму Букура, что возле станции. Я живо представляю, как они грызут сушки, пьют разогретую цуйку с сахаром и болтают всякую чушь.
В полдень плоты приплыли обратно.
– Брата своего Лисандру я нашел на крыше, – рассказывает отец. – Они с моей золовкой Лулуцей сидели на самом коньке крыши. Ждали конца. Я перевез их на гору, к Моисе Бербеку. Как они благодарили!
– Многих спасли, дядя Уйе?
– Двадцать два человека. Ребятишки просто тряслись от страха. В чем душа держалась.
Дневным поездом прибыли наконец спасательные шлюпки. Три черные длинные и узкие лодки. С ними приехали и три лодочника. Крестьяне, оказавшиеся на станции, сняли шлюпки с поезда и на плечах донесли до воды.
– Ну, что нам делать? С чего начинать?
– Опасность миновала, – ответствовал примар Бубулете. – Мы, представители власти, уже приняли меры. Кабы вас дожидаться, многих уже в живых не было… По раз вы все равно здесь, а к нам, если можно так выразиться, сам Дунай пожаловал, то давайте устроим прогулку, что вы зазря, что ли, сюда ехали.
В одну лодку сели писарь Джикэ Стэнеску с доктором Ганчу, во вторую – примар Бубулете с жандармом Жувете. В третью – приказчик Опря Кэцуй Стрымбу.
И три длинные узкие черные лодки заскользили по мутной глади вод. Проплыли мимо дубов, которые под яростным натиском волн неколебимо возвышались над мрачной пучиной, миновали затопленный хутор и затерялись где-то в стороне Бэнясы, у подножия холма, на котором обширный виноградник колченогого барина дремал, присыпанный землей.
– Не дай бог еще раз такое пережить. Летом все сожгла засуха, потом зима стояла суровая, голод был страшный. А тут еще и наводнение весной. Что же дальше-то будет?
– Дальше, Тудор, станет еще тяжелее.
