пришли в гости к её друзьям. Признаюсь, с первой секунды я почувствовал себя не в своей тарелке. У меня не получилось сразу запомнить имена чужих людей, поэтому я ни к кому никак не обращаюсь. Хожу за Алей по пятам, изредка выходя покурить, слушаю её разговоры с незнакомыми мне людьми, совершенно не понимая, над чем они смеются.
В психбольнице я стал крайне мнительным: если кто-то где-то шутил, мне казалось, что надо мной. Не так. Я был на сто процентов уверен, что надо мной. Единственное, чего удалось достичь в борьбе с этим недугом, – я перестал обижаться, приняв насмешки как неизбежное.
Теперь же, каждый раз, когда все начинают смеяться, я внимательно смотрю на лицо Али, пытаясь понять, о чём она думает. Аля не станет смеяться надо мной. А раз ей весело, значит всё в порядке. Как и везде, куда мы приходили с Алей и где знали про мою проблему, мужчины с недоверием поглядывают на то, как я обнимаю её, как она прижимается ко мне. Они не понимают, почему такая красотка, как Алечка, тратит на меня время.
До меня у неё были только успешные, состоятельные мужчины. Избранные.
– Олег, а ты не мог бы подробнее рассказать о своей болезни? – обращается ко мне одна из девушек.
Она невысокого роста, что компенсируется огромными каблуками, на которых её ноги кажутся ещё более кривыми, чем есть на самом деле. Блондинка с голубыми глазами и неправильным прикусом, портящим всё впечатление о ней, как только она открывает рот. Я хочу посоветовать ей обратиться к Катькиному мужу, ортодонту, но вовремя себя останавливаю. Судя по тону, кажется, она со мной кокетничает.
– Шизофрения – это не болезнь, – отвечаю. – В большинстве случаев, это другой взгляд на мир, который чужд сначала родителям, потом психиатру, после чего последний начинает превращать пациента в больного человека.
– То есть ты считаешь, что психиатрия – это зло?
– Далеко не всегда, но часто. Психиатрия – это искусство, абсолютно не логическая профессия. Чтобы помочь пациенту, врачу в первую очередь необходимо его понять, а для этого нужно прочувствовать проблему, поставить себя на место этого человека, пустить внутрь переживания пациента и лишь потом оценить, насколько неадекватным является его поведение. Такое вполне возможно, но это, разумеется, большой духовный труд. Намного проще выписать психотропы, чтобы тот не выкаблучивался и не отвлекал на себя внимание, да и дело закрыто.
– А как же голоса? Галлюцинации?
– Всё относительно. Например, что есть депрессия? Допустим, у человека кто-то умер, бросила девушка, выгнали с работы – каждый реагирует по-своему. Кто-то плюнет и пойдёт дальше, у кого-то пропадёт сон, аппетит, могут появиться приступы агрессии и раздражительности. Замечая, что с человеком не всё в порядке, близкие тащат несчастного к врачу, тот, не вникая в его жизнь, подмахивает назначение и диагноз – получаем больного.
– Ну это депрессия. А что насчёт шизофрении? – настойчиво возвращает к интересующей его теме один из мужчин.
Как оказалось, вокруг нас собралась целая куча народа, все с интересом слушают, что я вещаю.
– Я тебя уверяю, – говорю, – менее двадцати процентов пациентов психбольниц действительно нуждаются в лечении. Остальным поломали жизни наши чудо-доктора. Допустим, меня сейчас лечит мой бывший сокурсник. Я прекрасно знаю, на что способен этот «врач», и каждый раз прихожу в ужас от лекарств, которые он мне прописывает.
Чувствую, как кто-то меня обнимает. Моя Аля. Пришла меня защищать, как обычно делает, когда я нахожусь в большой компании.
– А ты слышишь голоса? – спрашивает кто-то.
– Слышал, – отвечаю. – Сейчас нет.
– Это началось после смерти твоей жены?
– Это началось после того, как меня посадили на транквилизаторы и некоторые другие психотропные препараты, – улыбаюсь я, чувствуя округлости моей девочки.
– А что шептали голоса?
– Это была моя покойная жена, – говорю, – звала меня на помощь. Я даже видел её, видел, как она тянет ко мне руки.
Чувствую, что Аля прижимается очень сильно. Жалеет меня. Я глажу её по распущенным восхитительным волосам.
– Я бы утопился, – шепчет кто-то из друзей Али.
– Я решил отравиться, – зачем-то добавляю, хотя ко мне не обращались с вопросом. Кажется, я делаю успехи в общении, начинаю самостоятельно поддерживать разговор с незнакомыми людьми.
Щекотливую тему никто продолжать не хочет. Мужчины и женщины поражённо смотрят на Алю, не понимая, почему она проводит время со мной. Я тоже не понимаю.
Домой едем молча.
– Я всё испортил? – спрашиваю, когда она, надев спортивные штаны, разминается перед йогой.
– Нет, с чего ты взял? Ты отвечал на вопросы.
Она не смотрит на меня. Спрашиваю почему.
– Олег, у меня сердце сжимается. Мне до безумия жаль тебя. Что может быть страшнее, чем пережить смерть любимой женщины? А потом ещё слышать её голос.
– Я солгал. Я не слышал её голос. Просто обычно после такого ответа любопытные прекращают спрашивать.
– Ты солгал? – Аля поражённо смотрит на меня.
– Конечно. Мои галлюцинации были результатом приёма слишком большой дозы нейролептиков в сочетании с успокоительными. Обычный бред, воплощение переваренной мозгом информации, которая была получена за прошедшее время. Примерно то, что может присниться.
– Всё равно это ужасно. Представляю, как ты любил её, раз решил отравиться.
– Это тоже не совсем правда. Конечно, я любил свою бывшую жену, по крайней мере, хочется сейчас так думать. Я не помню, что чувствовал. Родители уговорили показаться врачам после смерти Алины. В то время гремело расследование, шли непрерывные допросы, обвинения. В общем, они практически насильно притащили меня к психиатру. Отец не верил в мою профессию, да и сейчас не верит, но ему было намного легче думать, что у меня поехала крыша, чем что я допустил столь ужасную ошибку при расчёте дозировки лекарства. Я был расстроен, сильно переживал… кажется. «Доктор» с первого взгляда нашёл у меня психоз, положили в палату. Не успел я прийти в себя, как начали колоть лошадиные дозы психотропов. Я пытался отказываться, так как понимал, что они делают и какой будет результат, но меня никто не слушал, а сопротивляться сил не было. Иногда меня привязывали к кровати. Через два месяца выпустили. Тут я допустил ошибку: сразу бросил принимать лекарства. Мне хотелось, чтобы эта дрянь скорее из меня вышла, и… началась ломка. Сильнейшие отходняки. Депрессия. Я неделями не выходил из дома, не желал никого видеть. Кричал, разбивал мебель. Плохо соображал. В то время я совсем не помнил об Алине, меня волновало другое. Казалось, что кто-то следит за мной, близкие сговорились с целью сплавить меня в психбольницу. Что меня все ненавидят. Я сражался с невидимыми, несуществующими врагами, пока не проиграл. Сдался.
