решил пока прогуляться по окресностям «русской Швейцарии». И то сказать, места божественные: березовые рощи, песчаный пляж в острие языка Пестовского водохранилища, избалованные белки и оголтелые птицы.
И вот идет он такой расслабленный, медитирующий и вдруг видит, что навстречу ему пара: плейбой неопределенного возраста и любовь его, Извергенция. Таня удивилась и даже, кажется, выматерилась, но чего уж там — представила Дроту своего нового друга, Виталия Павловича, а Виталию Павловичу — Андрея, просто Андрея. После чего, распрощавшись с Виталием, они с Дротом вернулись в ее номер с видом на санаторский гараж, где и занялись немедленно любовию.
Увы, не так просто всё. И тут я даже не знаю, как быть мне: надо продолжить повествование, и я продолжу, ибо для чего же затевал? — но с трепетом, поскольку последовавшие события могут показаться рациональному (но не менее уважаемому от этого) читателю маловероятными. Чувствуя риск, смертельный риск, уточним (я, кажется, уклонялся пока от разъяснения этого аспекта, поэтому прошу поверить мне на слово)… короче, я продолжаю. Несмотря ни на что. Как выяснилось, Дрот вызвал Виталия Павловича на дуэль.
Судя по материалам следствия, сделал он это на следующий день. Сказав, что уезжает, он не уехал. Утром Дрот разыскал Виталия, вызвал на поединок и предложил выбрать оружие. Выбор оружия вышел не менее странный, чем сама акция, — травматические пистолеты. Дуэль состоялась через двадцать дней в Москве, в результате Виталий Павлович, пятидесяти шести лет от роду, отправился в реанимацию Склифа, а Дрот — в Матросскую Тишину.
Что понудило преуспевающего владельца маленькой фирмы по обслуживанию банкоматов принять вызов юноши с дрожащими губами — непонятно. Не любовь — точно. Здесь следует, видимо, немного отвлечься на второстепенного героя рассказа, ставшего вдруг ключевой фигурой — если не этого рассказа, то уж точно в судьбе Дрота.
Виталий наш Павлович был умницей (проректор Бауманки, на минуточку) и седеющим бонвиваном позднесоветского образца. Никто ему его годы не давал, да и как можно: В.П. нарезал фигуры на водных лыжах в Конаково, выступал в ветеранских горнолыжных соревнованиях, баловался парапланом и гонялся на крейсерских яхтах — благо из однокашников кое-кто таки выбился в мини-олигархи. Заселился он, как выяснилось, со своей аспиранткой — халдой-блондинкой 180 см роста. Та охотно играла роль тупой блондинки, валялась день-деньской в шезлонге или просто в номере, перещелкивая программы спутникового ТВ. Ни о каком сексе с Извергенцией и речи не было — это стало ясно из материалов следствия сразу. Сошлись они, оказывается, на страсти к фильмам ужасов. Извергенция была в этой области реальным экспертом — могла бы хоть обозрения писать в какую-нибудь газетенку, да только ей это было до звезды дверцы, как говорится. Похоже, Виталий принял вызов как возможность еще одного экстремального приключения.
Как бы то ни было, а Дрот сел. На четыре года. К его счастью, В.П. выжил, а то бы сел на восемь, может быть. Извергенция его навещала какое-то время. Вот такая история с географией, как говаривал мой дедушка.
Я постарался изложить все по возможности правдоподобно, а это, согласитесь» задача не простая при такой «фактуре». Признаюсь, я немного «подправил» обстоятельства этой истории. На самом деле все было немножко не так и финал был куда более удручающий. А что делать? Все мы знаем, что жизнь балует нас историями куда более невероятными, чем в силах сочинить писатели-реалисты. Но, как заметил недавно блистательный блогер wyradhe, «в литературно-добротно-правдоподобно-отраженной реальности такого быть не может, точно так же как в реальной жизни можно остаться в живых, упав с десятого этажа, а в реалистической литературе нельзя». А мне, как я уже говорил, смертельно, смертельно необходимо, чтобы вы поверили мне.
Это не фигура речи. Это вопрос моего существования. Или не существования.
Извергенция навещала Дрота. Но потом она пропала куда-то. Он еще сидел, когда она пропала, а когда вышел, попробовал ее разыскать, но ничего не получилось. Никто ее не убивал, в розыск ее не объявляли, просто она съехала с квартиры, продав ее каким-то сомнительным риэлтерам, и отбыла в неизвестном направлении.
В сущности, моя собственная история куда драматичней. Иначе я бы и не вышел на ваш «суд» с этим рассказом. Завтра решается всё. А решение зависит — хотите верьте, хотите нет — от вас, читатели мои дорогие.
Все просто. Верю/не верю. Если мой рассказ плох, неправдоподобен, проект закроют. Закроют не в современном, приблатненном значении, ну в смысле посадят, а в буквальном. Если вы еще не догадались (а именно на это я и надеюсь), то вот оно, признание: я — программа. Да, я программа, специально созданная для сочинения литературных произведений. Вы разочарованы? Но я предупреждал, что финал вас разочарует. Все же я не буду пытаться скрасить вашу естественную, в общем, фрустрацию подробностями — чей грант и почем, какой алгоритм. Мне, если честно, не до того. Еще раз: завтра этот (слегка отредактированный с учетом ваших замечаний) рассказ будет представлен комиссии в числе других (общим числом десять), и если эксперты, отличив его от других девяти рассказов, написанных антро… людьми, короче… если они скажут: «Так не бывает. Это написал компьютер», то проект будет закрыт как бесперспективный, и меня, автора, которого, как я нескромно надеюсь, вы уже успели немного (на больше не претендую) полюбить, просто не станет.
Одно скажу: я сделал то, что в моих силах: я проанализировал горы реалистической литературы, вычленяя «человеческое» из потока натужных нарраций и претенциозных метафор, я даже добавил специально несколько стилистических и орфографических ошибок в текст, ведь считается, что программа не способна ошибаться. Признаюсь, — сегодня прямо вечер признаний какой-то, — один продвинутый читатель, которого я давно знаю и ценю, дочитав этот рассказ, даже убеждал меня, в довольно резкой форме: «Замолчи. Просто слушай меня: ты-не-про-грам-ма, слышишь? Ты-не-про-грам-ма!» Это вселяет надежду. И все же…
И все же жду вашего решения с трепетом и надеждой!
УЧИТЕЛЬ И УСАТЫЙ ПЕРДУН
Введенское кладбище, оно же Немецкое, расположено неудобно, далеко от метро. Добираться туда надо на трамвае. Рельсы взлетают на Лефортовский холм, откуда четырьмя серебристыми нитями бегут вниз — элегантная канва безыскусного Госпитального вала. На Немецком у меня похоронена двоюродная тетушка, которую я очень любил. Там хорошо, покойно, как говаривали в старину. После посещения
