не время прелюдий.
Голос Повелителя разносится над площадью. В унисон ему флаги наполняются ветром. Потом король поворачивается ко мне, и я склоняюсь в почтительнейшем поклоне. Под латной накладкой в колене что-то громко хрустит.
- Веди меня к батюшке, Гордиан.
Моргаю, потрясенный. Повелитель знает, действительно знает мое имя!
И сразу же мне становится противно. Вот я дурак, ничем не лучше своего тщеславного братца. Конечно, король меня знает. Ведь он с моим батюшкой, - какое неподходящее слово для наместника Келебана! - договорились о политическом брачном союзе.
Мне кажется, все идет не туда. Увы, предчувствие меня редко подводит.
Филипп очнулся на удивление вовремя. Мой брат своего не упустит. Плетется по левую руку с таким же мучнистым лицом, как у наследника-тезки. Оба мы раболепно пятимся, чтобы случайно не повернуться спиной к королю и не нанести Повелителю смертельное оскорбление. Я уже ненавижу помпезный, непрактичный в реальной схватке доспех. Держать полусогнутое положение в нем нелегко, поясница и плечи болят. Я вспотел и, должно быть, начал вонять.
Не знаю, как себя разумней вести. Ждет ли король развлекающую беседу? Или отчет о делах? Решаю пятиться молча. По моему лицу течет пот, который я изредка утираю платком. Доспехи при этом препротивнейше клацают. Не думаю, что Повелителю нравится смотреть, как я вожусь со своей тряпочкой. С другой стороны, созерцать мою красную, мокрую физиономию еще более отвратительно…
41
Филипп пробует залопотать, но спотыкается, проглатывает слова и замолкает.
Потом мы входим в гобеленовые покои. Я смотрю на отца, - тот на ложе, словно в гробу. По грудь накрыт одеялом, руки сложены, сухие, со старческими пятнами. Рядом несколько длиннобородых лекарей с тазиками и удушливыми благовониями, от которых хочется распахнуть окно.
Так странно… Впервые я вижу отца таким. Похожим на обычного человека, немощным, словно усохшим. Он лежит, переодетый в простую рубаху.
Отец лежит. Это так чудовищно… неестественно? Непривычно? Чудно?
Всматриваюсь в заострившиеся черты, старческие пятна на коже, - откуда они взялись, раньше же не было?! – на жидкие, прилипшие ко лбу волосы…
Лекари падают перед Повелителем ниц. Тазик у одного выворачивается из рук, глухо брякается на ковер, расплескав содержимое. Лекарь громко всхлипывает.
Перешагнув через злополучную посудину, король подходит к изголовью наместника. Из-под рукавов его мантии выползают черные щупальца тени. Бросаются вперед, ощупывают отца, проникают в ноздри и рот.
- Как жаль, - вздыхает Повелитель. – Он был полезным человеком.
У меня все внутри обрывается. Жилки в душе начинают трепетать от волнения. Что я чувствую? Радость? Свободу? Какое недостойное чувство.
Пальцы Ампелиуса Виэктриса Гобнэте Первого едва заметно двигаются, словно ощупывают струны на арфе. Я замечаю, какие у него жуткие ногти. Как когти. Синюшные, с желтоватыми заостренными концами, крошащимися в заусенцы.
Тьма облизывает отца, окутывает его, точно кокон, лезет под одеяло. Повелитель едва поводит подбородком, - тело отца неестественно приподнимается и складывается в поясе. Наместник садится, как тряпичная кукла, которую сгибают невидимыми руками. Его голова безжизненно завалилась к плечу, рот распахнут, сквозь щелки в веках видны белки закатившихся глаз. Изо рта вьется дымок. Черный, точно копоть чадящей лампадки.
Потом глаза отца открываются. Филипп ахает, судорожно прикрыв рот руками. Лекари трясутся, ближний ко мне стучит зубами так громко, словно рядом работает плотник. Внезапно старик вздергивается, рывком перекручивается в поясе и без движения падает на бок, замолкая.
Повелитель раскрытой ладонью делает жест, словно хочет что-то поднять. Глаза отца наливаются густой чернотой. Изо рта вылетает клубок такой плотной тьмы, что она кажется осязаемой. Потом белки проясняются, и черными остаются лишь круглые радужки. Плоские, лишенные блеска. Неживые глаза.
- Ваше Величество! Молю, простите меня. Я не смог Вас встретить. – Скрежещет отец. Звук идет откуда-то из груди. Губы не двигаются. Наместник смотрит истертыми пуговицами глаз.
Меня мутит от отвращения. Липкий, нутряной ужас сковывает горло и мешает дышать. На отца невыносимо смотреть.
«В горло мне куриные ноги», - простонал бы сейчас мастер Семиуст. Я чувствую, как голову сковывает обруч боли.
Повелитель неторопливо сжимает кулак. Послушная ему тьма стягивается из углов, словно нехотя отпускает наместника, лезет королю под руку и исчезает, зажатая в его когтистой ладони. Король смотрит на отца сверху вниз:
- Хочу, чтобы ты и дальше работал для меня хорошим наместником. Без тебя Арглтон нравился бы мне гораздо меньше.
- Господин, я буду служить Вам до последнего вздоха. До последнего стука своего никчемного сердца. И после. Всегда. Пока Ваша воля меня не отпустит.
Повелитель кивает:
- Мне симпатичны твои слова, Келебан.
Кирстен 9
Обратный путь проходит в молчании. Давно стемнело, мы плетемся по темным улочкам в мастерскую. В городе то ли праздник, то ли поминки. Не ясно, что несет простым жителям приезд короля. Не известно, что на самом деле с наместником. Умер тот, или его спас Повелитель? Болтают разное, иногда странное. Например, что возвращенный к жизни наместник Келебан будет пить кровь и закусывать сырыми птичьими шеями. Еще говорят, будто новым наместником стал тот позолоченный остолоп на коне. А, нет, не так. Дела перешли к принцу Филиппу, к мастеру Ватабэ, к… Король уедет из Арглтона к следующей осени.
Некстати вспоминаю Габи. Хотя, как это, некстати. Я о ней помню всегда.
- Кирстен, я такую большую какашку выкакала. Огромную! Как твое лицо!
Она сидела на своем детском горшочке, и бесхитростно восхищалась собой. Из-под собранного в комок на коленях платьица торчали грязные загорелые ножки.
О боги, как это было давно. Летом.
Конечно, я совсем не обиделась. Мы посмеялись с девчонками на рынке. Старая торговка Бонниамия даже угостила Габи ранним яблочком, румяным и ароматным. При случае я и Йергену рассказала, тот любит слушать про выходки моей младшей сестры. Эльф грустно улыбнулся, растянув шрам на щеке:
- Кирстен, это наиточнейшее описание большей части заказов, которые я получаю. Какашечные портреты. Не похожие на владельцев, а чтоб было покраше. И головы раза в два больше тулова. И лбы нужно повыше…
- Как думаете, сегодня все было зря? – Спрашиваю, пытаясь отвлечься от воспоминаний. Мне больно думать о сестре, потому что я недовольна собой. Такой особенный день потеряла впустую.
- Зря ничего не бывает. – Блекло отзывается хозяин, и я ему не верю. – По крайней мере, я утер нос
