– И что же делать? – грустно спрашиваю я.
– Живи, как умеешь. И не пытайся сам себя перехитрить – все равно не получится.
Несмотря на опьянение Владимэра, в словах его я нахожу немало смысла и логики. А может, он и не пьян вовсе, а так, прикидывается.
– Но будь сам по себе, – поправляется Владимэр. – Всегда сам по себе! Никому не доверяй, запомни, никому! Нужно быть сволочью. Потому что все суки и все – сволочи…
– Да, но ведь мы не любим их за это?
– Это ты хорошо сказал! – мой друг снова остановился. – Это здорово, дружище. Мы их не любим…
– Пойдем-пойдем, тебе пора, – поторапливаю я.
– Если бы ты знал, как я не хочу лететь в Москву, если бы ты знал, Вано, – почти шепотом говорит Владимэр.
– А что у тебя там, в Москве?
– Да! – махнул он рукой. – Так, хуйня всякая.
По этому взмаху рукой, я понял, что больше информации мне из него не получить.
– Не грусти, Иван! – мы прощаемся у выхода на Departures[11]. – Мы еще увидимся, не знаю, правда, когда. Но мы им покажем…
– Кому?
– Этим блядям…
По желанию показать «этим блядям» я понял, что Владимэр все-таки набрался основательно. Это был своего рода индикатор: желание показать блядям означало лишь одно – ширма у моего друга благополучно закрылась. За все время нашего знакомства мне так и не удалось выяснить, что именно он хочет показать и каким именно блядям.
Прозвенев как следует на рамках металлоискателя, Владимэр долго проходит паспортный контроль: он то не может найти паспорт, то роняет какие-то бумажки из карманов. Миновав наконец все кордоны, запоздавший пассажир московского рейса очутился наконец в нейтральной зоне; я с трудом различаю знакомую спину среди таких же торопящихся улететь спин. Но прежде чем раствориться в толпе, Владимэр, вдруг обернулся и закричал мне:
– Вано! Мы их не любим! Помни: н-е л-ю-б-и-м!
И исчез. Увижу ли я его еще когда-нибудь?
Постояв немного, новоявленный честный гражданин поплелся к выходу в совершенно новую и незнакомую доселе жизнь. Обещание, данное Владимэру, как вы понимаете, я нарушить не мог. Действительно, хватит заниматься всякими глупостями, тем более, что к особому успеху эти глупости не приводят. Будем строить честную жизнь: работа, семья, социально защищенная старость и КВН по телевизору. Будем строить… Только вот как? И что означает эта честная жизнь?
Дело в том, что во время смены эпох, на которую пришлась наша юность, понятия «честно – нечестно», «хорошо – плохо», так сильно трансформировались и так часто менялись местами, что, в конце концов, смешались в моей голове. За всеми этими превращениями мы философски наблюдали из окна кухни, разливая очередную бутылку под очередной, не менее философский спор. Однако роды истины, несмотря на столь комфортно протекавшую беременность, прошли не столь удачно.
Закончившие школу в начале девяностых отличники и хорошисты, самые продвинутые в литературе, кинематографе и музыке, мы наивно полагали, что достойны быть лучшими. И вот-вот создадим нечто грандиозное, – осталось немного подождать и еще чуть-чуть выпить. А всякие там торгашество, челночество и наперстки считались в нашей среде занятиями недостойными и презираемыми. Смешно, не правда ли? Но рано или поздно из кухни пришлось выйти, и тут оказалось, что мы в этой жизни совсем даже не главные… да вообще практически никто. И диагноз для мечтателей такого рода уже давно придуман – неудачники. Или, используя более модное понятие, – лузеры. А экзамен на пригодность к жизни у нас будут принимать те самые наперсточники, но только по своей шкале знаний.
Констатировав свою полную невостребованность и несостоятельность на родине, некоторые из нас, в том числе и я, уехали в Америку, на заработки и на поиски жизненной «истины». Однако и там повторился тот же сценарий, потому что мы снова очутились на тех же кухнях и в окружении столь же многочисленных бутылок. Американская действительность оказалась еще менее привлекательной для кухонных философов, чем наша. Проклятые книги, в огромном количестве прочитанные и жарко обсужденные, не давали нам спокойно мыть тарелки в забегаловках и месить бетон на стройках, то есть зарабатывать вожделенные доллары. Все эти Достоевские, Чернышевские, Камю и Кортасары толкали под руку и лезли с дурацкими вопросами вроде: «Что делать?» и «Кто виноват?». И, в конце концов, на сцене не мог не появиться господин Раскольников с его извечной «тварью дрожащей». «Право имеем!» – решили мы и, отказавшись от честного образа жизни, стали осваивать все прелести нечестного; за что, собственно, я и был выдворен из замечательной заокеанской страны.
Кто теперь сможет определить, как выглядит это настоящее и единственное «честно»? Существует ли оно вообще? Пристройте куда-нибудь инвалида пустопорожних споров!
Что касается перспектив работы на родине, то мне они рисовались весьма туманными. Если таковая и найдется, оплата труда там будет, мягко говоря, скромной. Небольшой опыт офисной работы, полученный мною еще перед отъездом в Америку, оптимизма не добавлял. Фирма занималась контрабандой сигарет (как впоследствии выяснилось), а для прикрытия имела официальный офис, где предлагала какие-то несуразные и невостребованные виды легальной деятельности. В этом офисе у меня была одна обязанность – придумывать, чем занять себя в течение дня. За все время «работы» у нас так и не появилось ни одного клиента. Несмотря на это, сотрудники фирмы регулярно получали зарплату, правда, символическую, но по тем временам это был далеко не самый худший вариант. Руководство компании меняло «мерседесы» последних годов выпуска как перчатки, издевательски напутствуя нас работать честно, потому что якобы только так можно заслужить себе подобную машину.
Несмотря на высшее образование экономиста, на практике я не умел делать ничего, – в этом была специфика ВУЗов, пачками выпускавших экономистов в девяностые. Такая «учеба» сильно меня не напрягала и не отвлекала от кухонных посиделок, так что идти «учиться» куда-то еще я особого желания не испытывал. Да и куда мне было сунуться с моими неясными мечтами о писательстве? Ведь не существует университета, закончив который ты становишься писателем или гениальным писателем (в зависимости от того, на какие отметки сдашь экзамены). Писателем можно стать единственным способом – написав и издав книгу. Есть, конечно, университеты готовящие каких-нибудь литературоведов, критиков, журналистов и все такое, но подобное образование абсолютно не гарантирует писательской карьеры в будущем. В университетах ведь не преподают ту злость, что необходима для настоящего творчества, ей нельзя научиться ни на лекциях, ни на лабораторных работах.
Короче, в результате столь специфического образования из меня получился дипломированный экономист, ненавидящий экономику, и недипломированный писатель, мечтающий, тем не менее, дипломироваться в литературе. Но как быть с мечтой о писательстве в мире, где необходимо создавать товар? То есть коробочку со штрих-кодом, которая должна хорошо продаваться? Можно быть сколь угодно способным писателем, но пока вы не научитесь укладывать свой талант в стандартную красивую упаковку, наносить штрих-код и, главное, находить покупателей, – вам не выжить.
Вернувшись из аэропорта домой, я незамедлительно засел за написание книги. Однако все мои мысли, накопившиеся в голове к двадцати семи годам жизни, запросто уместились на полутора страницах печатного текста, путанного и бессвязного. Больше я из себя ничего выдавить не смог и понял, что в ближайшие годы зарабатывать на жизнь писательством не получится. Придется искать работу.
Вот с таким багажом смутных мыслей и несбывшихся желаний я и вступил на стезю офисной карьеры, дабы начать новую, абсолютно честную жизнь. Не представляя пока, каким образом она будет выглядеть, я был почему-то совершенно убежден в одном: жить честно – означает жить неминуемо бедно.
Очень скоро произойдет мое знакомство с главным фигурантом этого дела, а именно с Топ-лузером. В связи с чем поиски работы существенно затянутся. Причина этого проста: как человек безработный и, следовательно, обладающий массой свободного времени, я был незаменим для главного фигуранта, потому что мог пить с ним круглосуточно, в любой день недели, а не только в выходные, как все прочие люди. Топ-лузер бесконечно обрадовался нашему знакомству – он нашел не только собутыльника, но и благодарного слушателя, что для человека, по пьянке любящего поговорить «за жисть», очень важно. Поначалу я тоже радовался: с Зигмундом было весело, он выгодно отличался от большинства моих друзей, постепенно становящихся занудными и прижимистыми.
Но очень скоро ритм жизни, заданный новым знакомым, стал меня утомлять и даже раздражать. Все-таки бесконечное, бессмысленное пьянство – это путь в никуда. А мне необходимо искать работу, думать о книге, что-то делать, а не веселиться без конца и перерыва. Я стал рядить наши встречи и все чаще отлынивать от алкогольной повинности у Топ-лузера. Со временем на горизонте замаячили первые интервью у потенциальных работодателей.
