Штернберг комкал в кармане влажный платок. Руке его было больно, пальцы Зельмана впились в самое чувствительное место на сгибе локтя, и он отступил назад, высвобождаясь.
— Не беспокойтесь, загнать меня в ящик не так-то просто. Если даже самому Мёльдерсу не удалось это сделать…
— Однако на больничную койку Мёльдерс вас всё-таки загнал, — сухо заметил Зельман.
— Но самому ему пришлось гораздо хуже…
— Не сомневаюсь, — растянув губы в подобии улыбки, Зельман посмотрел на Штернберга с гордостью почти отеческой.
Синие утренние тени стелились им под ноги, ломаясь на стыках неровных плит.
— Скажите, Альрих, зачем вам понадобилось ещё и с Зиверсом ссориться?
— Ссориться? — переспросил Штернберг с обычным своим тихим смешком. — Мы лишь немного поспорили о значении предстоящей операции. К слову, о сути её Зиверсу почти ничего не известно, впрочем, ему и не положено знать. Посему его аргументы были просто смешны и совершенно не по адресу. Да и разговора у нас, собственно, не получилось: он меня плохо знает и оттого слишком боится.
— А вы, конечно же, не упустили случая поиздеваться над ним, — вздохнул Зельман. — Будьте осторожны, Альрих. Возможно, вам не составляет труда даже его довести до икоты, но не забывайте, Зиверс постоянно обедает с Гиммлером. Так что Зиверсу в свою очередь не составит труда основательно подпортить ваше далеко не безупречное досье.
— Не так давно шеф великодушно продемонстрировал мне эту комедию в десяти актах. Мы вместе от души повеселились. Сборник первосортных анекдотов толщиной с Ветхий Завет. Одни только Мёльдерсовы кляузы чего стоят. Шеф был настолько добр, что подарил мне это несравненное писание, чтобы я почитал его на досуге.
— И чтобы вы обстоятельно сделали все соответствующие выводы, — прибавил Зельман. — Надеюсь, вы не станете наивно думать, будто Гиммлер не оставил у себя копии этой, как вы выражаетесь, комедии.
Штернберг пожал плечами.
— Альрих. — Зельман вновь взял Штернберга за локоть, за то место, которое тихо ныло после грубой хватки жёстких генеральских пальцев. — Послушайте меня. Вы ещё идеалист, хотя, не отрицаю, видите суть людей отчётливо, как никто. Я сам в вашем возрасте был идеалистом. Люди свински неблагодарны, Альрих. Это самое обычное дело. Не питайте иллюзий относительно значительности вашего положения. Будьте осторожнее. Как бы Гиммлеру однажды не взбрело в голову обменять вас на что-нибудь. Да-да. На то, что в какой-то момент покажется ему более важным, чем присутствие рядом такого человека, как вы.
— Этого не произойдёт, Зельман. Он мне ничего не сделает, пока будет убеждён в моей преданности. А онбудетубеждён вопреки всем этим вонючим доносам. Вы же сами много раз слышали — я уникален.
— Вайстор тоже так о себе думал. И все те, кто возглавлял ваш отдел прежде. Лигниц, Эзау. Вайстору, как мне кажется, всё-таки позволят умереть в собственной постели. Эзау — не знаю. Хотя он всё равно уже ни на что не годен. А Лигница этого удовольствия уже лишили.
Штернберг поглубже засунул руки в карманы, приподняв плечи.
— Вайстор — просто старый маразматик. Кроме того, он не имел к нашей службе никакого отношения. Эзау — впрочем, что говорить об Эзау, он сам виноват. А Лигниц — пусть ему вечно светит Первосолнце — он, бедолага, так и не понял, как следует вести себя с этой публикой. Чего он боялся? Гестапо? Да при его исключительном даре он запросто мог бы самому Мюллеру в фуражку объедки сплёвывать, ничего бы Лигницу за это не было. Ни одна тварь не посмела бы вякнуть. У него же была идиотская привычка красться вдоль стен и изо всех сил стараться угодить в любой мелочи. И это глава оккультного отдела! Ему не хватало элементарной наглости. Нахальство бы его спасло, Зельман. А так его, в конце концов, посчитали никчёмным слабаком, который слишком много знает. Мёльдерс тоже, конечно, немало гвоздей в его гроб вколотил… Сволочь.
Зельман сухо и зло рассмеялся:
— Да Мёльдерса следовало бы сразу расстрелять безо всяких судебных церемоний. Я лично с превеликим удовольствием застрелил бы его как бешеную собаку.
Штернберг с мрачной усмешкой отвернулся. К нему после ареста Мёльдерса попали все документы, которые бывший глава оккультного отдела успел вывезти из мюнхенского института и спрятать в тайнике возле заброшенной усадьбы посреди лесов Гарца. Фотокопии отдельных бумаг из архива Мёльдерса Штернберг уже видел раньше — когда собирал на стервятника компромат, — но только теперь ему представился случай заглянуть в самые недра таинственных разработок, проводившихся под руководством прежнего верховного оккультиста «Аненэрбе». В бумагах обнаружились отчёты об испытаниях первых образцов оружия под кодовым названием «Чёрный вихрь». Это был главный проект Мёльдерса. Именно этим оружием продажная тварь намеревалась расплатиться с американцами за соответствующее гражданство.
Устройство испытывали в подземных лабораториях в Нижней Силезии. Специально для этого комплекса наверху была построена большая электростанция — «Чёрный вихрь» потреблял столько энергии, что едва ли в ближайшем будущем проект мог всерьёз заинтересовать кого-то, кроме учёных. Фотографии испытательного стенда — громоздкая бетонная конструкция посреди огромного помещения, сплошь облицованного керамической плиткой. Фотографии самого устройства — цилиндрический аппарат из тёмного металла; при включении он начинал бледно светиться. Излучение, порождаемое «Чёрным вихрем», разрушало органические соединения. Последние образцы оружия за несколько секунд уничтожали всё живое, находившееся в пределах досягаемости, а первые, из-за недостаточной мощности, лишь запускали процесс разложения, который затем длился несколько дней. Фотографии «опытных образцов»: растения, животные. Люди. Узники различных национальностей и — пациенты располагавшейся неподалёку клиники для душевнобольных. Ко времени экспериментов Мёльдерса программа эвтаназии давно была свёрнута, однако врачам психиатрических лечебниц по-прежнему рекомендовалось любыми способами «уменьшать количество пациентов», чем Мёльдерс охотно пользовался. Он желал знать, влияют ли расовые и психические различия подопытных на скорость «распада живой ткани». Фотоснимки трёх стадий разложения: студенистая масса, густая слизь, тёмная пыль. На первой стадии люди ещё живы и находятся в сознании. Эти снимки Штернберг видел тоже. Карточки подобного рода вообще не следовало бы брать в руки экстрасенсу, способному определять самочувствие человека по фотографии. Запечатлённая на них боль — за гранью всего, что разум способен представить, — ещё долго потом эхом отдавалась в теле, и мерещились протяжные крики, часами не смолкавшие в кафельном подземелье.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
