– Он категорически отказался возвращаться в фирму. – Петренко откашлялся. – А у Буркина, кроме гоблинов, никаких больше кадров нет. Чернавский хороший бухгалтер, а это уже немало. Без него дело не могло идти, потому что новый человек не сразу бы разобрался во всех деталях. А скоро грядут проверки и прочее… Ведь, помимо металла, фирма еще занималась и перепродажей автомобилей и выпустила два вида лотереи. Это все неплохие деньги, и терять их не хотелось, да и по большому-то счету глупо. А вот Чернавский не захотел возвращаться. Сашку посадили сюда, а тот скрылся. Я пытался его найти, даже почти охоту на него устроил. Мой человек подкараулил его около вашего дома, Ольга Юрьевна, но ваш телохранитель не вовремя подоспел…
– Так это?.. – начала я.
– Да, это был мой парень. Я поставил его в известность. Он, кстати, и сумочку вашу вырвал, извините уж. Я не мог сперва разобраться в мотивах Чернавского, думал, что он заодно с Буркиным, а Саша пропал, и нужно было спешить. Я заподозрил, что вы все одна шайка…
– Вот те на! – прошептала Маринка. – Оказывается, так про нас думают люди! Шарман, твою мать!
– Ну в общем все ясно, – сказала я. – Осталось только разобраться в последнем пункте непоняток: как нам выбраться отсюда?
– Ой, прекрати, – недовольным тоном прикрикнула Маринка, – не трави душу, и так хреново!
Маринкины слова вдруг так напугали меня, что я замолчала и впервые подумала о том, что же будет с нами дальше. И мне стало совсем не по себе.
– Мне кажется, есть способ договориться с бандитами, – после долгого молчания сказал Кислицын.
– Какой же? – воскликнула Маринка. – Только не молчите, дяденька, не молчите!
– Буркин мне говорил про статью в вашей газете, – тихо произнес Кислицын. – Там сказано про видеопленку – вы сняли убийство Чернавского. Если отдать эту пленку Буркину, он может не пойти на мокрое дело.
– А что его остановит? – спросил Петренко. – Хоть пленка есть, а ее не будет – и все, склеивай ласты.
– Да нет, – было слышно, как дрожит от волнения голос Кислицына. – Ведь передачу пленки тоже можно записать на пленку.
– Что за чушь! – возмутилась Маринка. – Литературщина какая-то хреновая, пост-модернизм, простите, пожалуйста! «Передачу пленки записать на пленку», – передразнила она Кислицына. – А потом что? Еще раз перезаписать? Это называется «у попа была собака»! Не вижу смысла!
– Ну как же, – обиделся Кислицын. – Если вы записываете акт передачи пленки какому-то определеному человеку и проговариваете при этом текст, что отдаете именно ту самую запись, то с точки зрения ментов становитесь правонарушительницей: улику отдаете!
– И что? – не поняла я всей этой сложности. – Ну, запишут, ну и что дальше?
– У Буркина остаются две пленки: одна с доказательством первого преступления, а вторая с доказательством вашего преступления, и тогда он будет спокоен за ваше молчание.
– Детский лепет, – пробормотал Петренко.
– Да уж, извините, – сказала я, – тем более что пленки у меня нет, ее изъяли.
– Как изъяли?! – закричал Кислицын. – Но в статье же было обещано, что вы напечатаете кадры из видеопленки!
– Ну и что? – я поспешила закончить этот бессодержательный разговор. – Кадры есть, а пленки нет. Пленка у начальника ОМОНа.
Кислицын выругался и поднялся со своего ящика.
– Глупо вы поступили, Ольга Юрьевна, – хрипло сказал он, – глупо, неумно и…
Не договорив, он подошел к двери и забарабанил в нее.
Дверь приоткрылась.
– Чего тебе, Профессор? – спросил охранник.
– Надоело мне здесь сидеть, выхожу я отсюда, – резко сказал Кислицын.
– Ну выходи, если надоело.
Кислицын вышел, и дверь снова захлопнулась.
– Это что же такое? – прошептала Маринка, нарушая повисшую в подвале тишину.
Я промолчала, потому что тоже ничего не понимала.
Петренко покашлял.
– Похоже, я в Сашке ошибался, – проговорил он.
– Да и не вы один, – пробормотала я, с трудом справляясь с новым открытием.
– Это что же получается такое? – сказала Маринка. – Он… один из этих?
Петренко промолчал.
– Получается так, – ответила я.
– А зачем он тут сидел? – Маринка даже соскочила со своего ящика. – Нет, а зачем он тут просидел все это время?
– Откуда я знаю! Отстань! – обозлилась я, сама ничего не понимая.
– Я так думаю, что он хотел точно узнать про видеозапись, – предположил Петренко. – Хотел убедиться в ее доступности…
– Ну, убедился, а дальше что? – напряженно спросила Маринка. – Дальше что, я вас спрашиваю?!
Никто не успел ей ответить. По крайней мере, я. Петренко, наверное, и не пытался или не хотел огорчать ее, что, наверное, одно и то же.
С громким скрипом растворилась дверь, и в подвал зашли четверо мужчин.
– Дамочки, на выход! – скомандовал один из них и стволом автомата ткнул в сторону Виктора и Петренко. – А вы сидите и не дергайтесь.
Маринка подошла ко мне и крепко схватила за руку.
– Оля, Оля, – зашептала она, – что же…
– Ну, давай шустрее, что вы там вошкаетесь?! – поторапливали нас, и я с омерзением представила, как лапы этих питекантропов сейчас будут нас выпихивать вперед. Перспектива отнюдь не радужная.
Но делать было нечего, я пошла к выходу; Маринка, спотыкаясь, потащилась за мной.
Мы вышли, дверь закрылась, и шедший впереди браток пробасил:
– Давай за мной!
Конвоируемые четырьмя бандитскими харями, мы выбрались не в белую гостиную, от которой нас повернули, а во двор, постоянно подталкиваемые сзади. Надо понимать, что не из-за необходимости, а исключительно из-за веселого настроения.
– Полегче, пожалуйста, – робко трепыхалась Маринка, но на ее неуверенные протесты никто и внимания не обратил.
Во дворе, освещенном лишь светом, падавшим из окон дома, рядом с синей «БМВ» стояли Буркин и Кислицын. Кислицына я впервые увидела при свете, но узнала сразу. Он выглядел почти так же, как и на своих семейных фотографиях, с такими же мерзючими усиками. Сейчас он пребывал явно в скверном настроении. Буркин же был внешне спокоен и, как ни странно, выглядел все еще добродушным: наверное, это было свойство его лица, пардон, я хотела сказать – хари.
– Вот и наши красавицы, – пропыхтел Буркин. – Валите в машину, девушки!
– Зачем? – спросила я, словно от моего мнения что-то еще могло зависеть.
Маринка тоже рванулась за объяснениями:
– Да уж, хотелось бы знать!
– Будете болтать, засунем в багажник и забудем там! – крикнул Кислицын, передергиваясь, словно от отвращения.
– Багажник уже занят, Саша, – спокойно произнес Буркин и обратился к нашему конвою:
– Посадите их, ребята, а то девушки стесняются.
Нас так же невежливо, как и вели, засунули на заднее сиденье «БМВ», вдобавок пристегнув друг к другу наручниками. Я оказалась справа.
Буркин, пыхтя и кряхтя, уминался на место водителя; более юркий Кислицын сел на правое переднее сиденье и закурил, продолжая дергаться и что-то бормотать задыхающимся шепотом.
– Ох, вот и я, – проговорил Буркин, захлопывая за собой дверь.
– Можно узнать, куда мы едем? – не удержалась Маринка, стараясь придать своему голосу что-то миленькое. Те, кто ее не знают, обычно начинают интересоваться ею, но эти двое оказались невменяемыми.
– На пикник, – проворчал Буркин и завел мотор.
– Смешно, – оценила ответ Маринка, – а наше мнение спрашивать не нужно? А если…
– Заткнись, дура! – проорал Кислицын, резко разворачиваясь к нам. – Заткнись, если хочешь остаться со своим языком! Вырву на хер!
Маринка гордо хмыкнула, но замолчала. Довод оказался вполне доходчивым.
Буркин неторопливо вывел «БМВ» за ворота дома и, постепенно увеличивая скорость, покатил по неровной гужевой дороге в сторону трассы.
– Давай быстрее, Слава, – торопил его Кислицын и сильно потер шею справа.
– Что, уже воротник жмет? – добродушно пробурчал Буркин. – Так у нас никогда и не вешали, да и вышняк уже отменили, пожизняк только остался!
– Прекрати, дебил! – прикрикнул на него Кислицын. – Я башкой рисковал ради всех нас, а ты еще шутишь!
– Ну не плакать же, – примирительно сказал Буркин, выезжая на трассу и постепенно набирая скорость, повел «БМВ» в сторону, противоположную от города.
Маринка, толкнув меня коленкой, тихо спросила:
– Куда это мы едем?
– Что такое еще? – Кислицын снова повернулся и бросил взгляд на Маринку, потом на меня. – Что за переговоры?
– Ну что вы шумите? – сказала я. – Почему бы вам не сказать, куда мы едем, если все равно уже мы едем вместе?
Буркин тихо рассмеялся и, не оборачиваясь, проговорил:
– Уходим девушки, уходим, от ваших дружков в голубых штанишках с лампасами.
– Это он про Здоренко, что ли? – спросила у меня Маринка. – А они нам не дружки, мы сами с ними не дружим! – неожиданно громко выпалила она.
Буркин уже рассмеялся в полный голос, и даже Кислицын улыбнулся.
