– Я тебя не понимаю. В чем проблема? Да, жители не равны гражданам, потому что они не хотят исполнять долг перед государством. Если они будут исполнять долг – то перестанут быть жителями и станут гражданами.
– Люди должны быть равны от рождения! – Девушка подняла вверх указательный палец. – Я поняла, в чем несправедливость! Вы декларируете неравенство. Открыто его признаете.
– А нужно не признавать?
– Конечно! Все люди должны быть равны. Это – демократия.
– Демократия – равенство возможностей. А то, что предлагаешь ты, – коммунизм. Насколько я помню, Соединенные Штаты так рьяно против него боролись – особенно в центральной Америке… Люди не могут быть равными! Они рождаются разными, и одним из них под силу то, что не под силу другим. Так устроен мир.
Стюардесса, проходившая мимо, поинтересовалась, не хотим ли мы чего-то еще. Гвиневера попросила апельсинового сока, я заказал еще коньяку и кисточку винограда – если найдется.
– Тогда можно я задам тебе один вопрос? – заговорщицким тоном спросила девушка. – Только обещай, что ответишь на него честно.
– Я всегда честен с тобой.
Дженни надула губки и покачала головой.
– Нет, – почти жалобно сказала она. – Ты меня все время обманываешь. Но пообещай хотя бы, что скажешь.
– Скажу, конечно, – улыбнулся я. Такой хорошенькой Гвиневера мне еще не казалась. Капризная гримаска делала ее необыкновенно милой. Все же в любой женщине главное не красота, а обаяние.
– Что вы делаете с умственно неполноценными? – вкрадчиво спросила Гвиневера. В уголках ее глаз притаилась тревога. Она хотела знать правду – и боялась услышать ответ.
– Воспитываем, – ответил я.
– А конкретнее?
– Те, кто в состоянии трудиться, работают под надзором воспитателей. Россия – мощная сельскохозяйственная держава. Работа в поле требует больших трудозатрат, хотя сложности не представляет. К тому же она довольна приятна. Свежий воздух, здоровый образ жизни…
– Почему же тогда ты не работаешь в поле?
Я улыбнулся.
– Хотел когда-то давно. Правда, не в поле, а в саду. В Никитском ботаническом саду – мы сейчас, по всей видимости, будем над ним пролетать. Берег впереди – Крымский полуостров… Но потом понял, что способен на большее. Что я нужен Родине в другом месте.
– Но ведь у умственно отсталых нет выбора.
– Нет, у них есть выбор. Воспитатели всегда очень внимательно относятся к склонностям своих подопечных и учитывают их желания.
– А правда ли, что в колониях для слаборазвитых практикуются телесные наказания?
– Правда, – не стал спорить я. – Не порки, конечно, но заключение в карцер и лишение обеда – это ведь тоже телесные наказания. К сожалению, не всегда колонистов можно заставить работать уговорами. Если они не работают, значит, ведут паразитический образ жизни. Это недопустимо.
– Все у вас правильно, все по ранжиру, – поморщилась Гвиневера. – А безнадежных усыпляют? Ведь так? Еще в младенческом возрасте?
– Нет, – покачал головой я. – Безнадежные живут в лесных интернатах. Мы не имеем права отнимать жизнь.
– Ты уверен?
– Уверен. Думаешь, откуда я так хорошо об этом знаю? Перед призывом на действительную службу всегда бывает пробный призыв – на несколько месяцев. Будущие солдаты работают на благо общества, не беря в руки оружия. Это учит их дисциплине – и показывает, какова жизнь на самом деле. Без прикрас, без преувеличений… Суровая правда. Пробный призыв я проходил неподалеку от дома в лесном интернате. Там жили полностью безнадежные умственно отсталые люди. Работать на огородах хотели многие – те, кто умел ходить и говорить, конечно. Хотя там никого работать не заставляли – диагнозы у всех были серьезные.
Дженни помрачнела.
– Ты провел среди этих людей несколько месяцев?
– Не среди этих людей – ухаживая за ними.
– А ты не отказывался? Ты ведь был совсем молодой.
– Если бы я отказался – меня не взяли бы в армию. Да и почему я должен отказываться? Кто-то должен заботиться о них. Мне по крайней мере не предлагали посвящать этому всю жизнь. Работая в колонии, я видел и разгребал много грязи, а отдачи не получал никакой – лучше нашим пациентам мы сделать не могли, они все время оставались такими, как были. И умрут они такими же. Но, обеспечивая более или менее комфортные условия им, мы сами чувствуем себя людьми.
– Ты любопытный человек, Никита. – Дженни откинулась на спинку кресла. – Я очень многого о тебе не знала, хотя, как мне кажется, в письмах ты рассказывал о себе все.
– В жизни каждого человека есть моменты, которые он не слишком любит вспоминать. Мой пробный призыв оставил не самые лучшие впечатления. За несколько месяцев, проведенных в лесной колонии, я сильно повзрослел. Может быть, мой характер был бы лучше, если бы меня не бросили в бурный поток, чтобы научить плавать. Может быть, нет. Не знаю…
– Давай еще выпьем? – предложила Дженни.
– Давай, – не стал спорить я и нажал на кнопку вызова стюардессы.
В аэропорту мы взяли две стеклянные фляжки с коньяком и бутылку содовой. Несколько лимонов и большую кисть аргентинского винограда купили по дороге в овощной лавочке – сотни таких лавок были разбросаны по всему городу. Ехали мы на такси – все равно автобус довез бы нас только до Дома офицеров, потом пришлось бы ловить машину.
Таксист попался неразговорчивый, машина его была большой и мрачной – огромный черный «Мерседес». Я не удивился бы, если бы узнал, что его переделали в такси из катафалка. То есть понятно, что никакой городской совет не дал бы разрешение таксисту с таким автомобилем, но нечто схожее между нашим такси и катафалком присутствовало.
– Мне страшно, – призналась Дженни, когда на город опустились сумерки и мы преодолели уже больше половины пути. – Страшно, как никогда.
– Ты боишься людей, что следят за нами? Провокаторов?
– Не знаю. Просто боюсь. Мне тоскливо и одиноко.
Девушка уткнулась мне в плечо.
– Ничего… В моем доме крепкие стены, и соседи всегда помогут. Сейчас мы приедем, запрем ворота – и будем пить кофе с коньяком. Закусывать виноградом. Это так приятно… Завтра утром сегодняшние страхи покажутся тебе смешными.
– Нет, не покажутся, – серьезно, даже строго ответила Дженни. – Старый континент, старые традиции. Здесь все дышит историей. И не только в Стамбуле, но и в этих степях. Ведь где-то здесь шел Олег, чтобы прибить свой щит на ворота Царьграда. И здесь его ужалила змея, выползшая из лошадиного черепа.
– Не здесь, гораздо западнее. В этих краях Олег вряд ли бывал, но тут не раз проходили орды Чингисхана и его потомков.
Таксист остановил машину около ворот. Я расплатился, помог Дженни выйти, открыл калитку. Девушка подозрительно оглядывалась по сторонам. Поглядывала даже вверх, словно опасаясь, что с темных небес на нее спикирует зубастое летающее чудище.
– У меня ведь серебряная шпага, – улыбнулся я Гвиневере. – Против нее не устоит никто. Верно?
– Надеюсь, что так.
Мы вошли во двор. Все было спокойно. Сигнализация активирована, тревожные огоньки не мигают. Не похоже, что кто-то проникал в дом во время нашего отсутствия. Да и сколько нас не было? Меньше суток.
– Кстати, почему ты решила сделать мне такой подарок? – спросил я, наполовину вынимая клинок из ножен. – Не потому ли, что считала, будто Россия полна вампиров и прочей нечисти?
– Нет, не поэтому, – покачала головой Гвиневера. – Такая шпага была у Корвина – героя моей любимой книги. Правда, выковали ее на камне, служившем подножием призрачной лестницы, при свете луны, а не под механическим молотом на заводе моего отца, – но серебро есть серебро. Надеюсь, эта шпага всегда будет защищать тебя.
– Спасибо, Дженни.
Я так растрогался, что наклонился и поцеловал девушку. Хотел в щеку, но в последний момент она повернулась, и наши губы встретились. Оторваться было так тяжело…
– Пойдем в дом, – предложила Дженни. – Здесь за нами подглядывают. Я чувствую.
– Пойдем. И закроем шторы, – согласился я.
В камине ждали своего часа дрова – яблоневые поленья, которые я заготавливал прошлой осенью; на столе в гостиной стояли фрукты и сладости. Оставалось только вскипятить воду и налить ее в большой фарфоровый чайник, который будет стоять рядом с камином, в тепле…
Кто-то пьет коньяк с кофе, а я заварил чай – ароматный, цейлонский. Виноград, яблоки, мед… Мы ели, пили и почти ни о чем не говорили. Все было ясно без слов – и как хорошо, когда слова не нужны!
– Я не буду ночевать одна в комнате, – заявила Гвиневера, когда чай был выпит и бутылки опустели. – Мне страшно.
– Посплю у тебя в ногах.
– Зачем же в ногах…
Девушка улыбнулась так, что мне не оставалось ничего, как взять ее на руки и отнести в спальню.
