Артем нравился ему, какое-то соединение доброты и силы, чувства собственного достоинства и скромности. И эти красивые сильные руки, и густые медные волосы. И конечно же, экзотический ореол северного летчика, почти героя, только не киношного, а живого. Уж не нашла ли Женька свой «миллион»?
Прошлой зимой во время каникул они катались с Женькой на лыжах. Шли по бору, по безлюдной лыжне, вдруг Женька спросила:
— Как по-твоему, я стою двести тысяч?
Она была в шерстяном костюме, плотно облегавшем ее легкую, гибкую фигуру, в красном берете, в белых варежках: лисонька замерла на мгновение, навострив ушки.
— Зачем тебе знать, сколько ты стоишь? — спросил Сурен. Лицо Женьки раскраснелось на морозе, в глазах бессознательное ощущение неотразимости, власти.
— Я выйду замуж за того, кто даст за меня двести тысяч.
Она играла с Суреном, и вовсе не потому, что он вызывал в ней желание играть с ним. Просто в это время он был рядом.
— Что за деньги — двести тысяч? — сказал Сурен, входя в предназначенную ему роль. — Я бы отдал за тебя весь миллион. И жизнь в придачу.
— Ты? — удивилась Женька. — Разве я тебе нужна? Что же ты молчал раньше?
Так они пошутили: Женька кокетничала, вспомнив что-то из Чехова или Тургенева. Или Мопассана. А он сказал, что думал.
— Ладно, я подожду твой миллион! — убегая, крикнула Женька.
Но, видимо, не его, Сурена, «миллион» грезился ей, и не из тех хлопотуний была Женька, которые могли ждать, рассчитывать, взвешивать. Не завтра, а сегодня, сейчас же, надо ей гореть, замерзать, чувствовать себя влюбленной, готовой на смерть, быть несчастной, умной, дурой, Манон Леско, Анной Карениной…
Держал однажды в руках Сурен книгу с красивым названием: «Синие ветры камлания». Вот они, «синие ветры», этот парень с Севера, бывалый человек, настоящий мужчина, который может предложить свой «миллион» хоть сейчас. Женька не спускала с Артема тихих, покорных глаз, не замечая, что это укалывает Сурена. Но какое ей дело до своего Личарды? Завтра она во всем признается, поплачется у Сурена на плече, пожалуется: Артем такой невнимательный — его больше занимает ресторанная публика, крашеная барменша за стойкой, людская суета в холле. Она тоже поминутно оглядывалась на дверь, следя за взглядом Артема.
Сквозь стеклянные створки ресторанной двери просматривалась перспектива большого холла, так называемого зимнего сада. Косые струйки японского фонтанчика, кадки с лимонными деревьями, беседочки, пни-кресла, расставленные в изящном беспорядке вокруг лешего с дремучей бородой. В холле мельтешила обычная для Дома ученых публика, «разговаривала разговоры», и вроде никого там не было, кого могла ждать Женька.
Сурен, как верный Личарда, был, видимо, приглашен ради респектабельности, занимать общество застольной беседой. Раз так, надо стараться!
— Моя мама, — начал стараться Сурен, — научила меня гадать: что будет, что есть, что было. Хотите, попробую? Золотить ручку не надо. Года три назад, Артем, вы тоже останавливались проездом в нашем городе. И целое воскресенье провели на пляже в обществе Евгении Павловны и ее друзей. Если не ошибаюсь, было это в июне.
Три года назад Сурен получил от Женьки длинное письмо, в котором рассказывалось об этом «чудном» воскресенье. Письмо было даже не письмо, а восторженная осанна приезжему летчику, в которого Женька влюбилась с первого взгляда. Конечно же, ее герой был необыкновенный, остроумный, благородный, настоящий «рыцарь без страха и упрека». До сих пор Сурен помнил эту милую школьную фразу. А Женька о том письме забыла.
— Откуда ты знаешь? — испугалась Женька. — Про это воскресенье?
Артем собрал в крупные складки лоб и тоже повернулся к Сурену. Он как будто смутился. На какое-то мгновение они переглянулись с Женькой.
Да, это было заметно: они переглянулись. Значит, Артем — тот самый летчик, и он приехал к Женьке снова?
— Почему знаю? — улыбнулся Сурен. — Телепатия, дети мои. Черная магия.
Когда любишь — все знаешь, все помнишь. Сурен помнил, как в первый день, когда их оставили вдвоем в детской, Женька — огромные бешеные глаза, белая льняная копешка с бантом — впилась ему в лицо ногтями, наказывая неизвестно уж за какую провинность. Она расцарапала ему щеку до крови, а потом сама же «лечила». Женька показалась ему тогда маленьким властным чудом, и с того дня он привык смотреть на нее как на чудо. Она росла на его глазах, и, приезжая на каникулы, Сурен внутренне ахал, замечая, как ребенок становится игривым кокетливым подростком, потом красивой, очень красивой девушкой. И подчиняться ее капризной воле было для него счастьем…
Да, Артем — тот самый летчик. Проходит увлечение, прогорает даже самая пылкая страсть, но то, что длится годы, — это уже любовь. Женька любит? Этого северянина-летчика? Но ведь Женьке мало одной экзотичности, не такая она девушка, чтобы из-за газетной романтики любить человека три года.
А какой она человек? Может быть, Сурену только кажется, что он знает ее? Темна диалектика женской души. Почему Варвара Анатольевна полюбила не отца, а Димова? И не суждено ли повториться в его судьбе грустной истории любви отца к Женькиной матери?
Ну нет: он должен и сумеет переубедить судьбу! Итак, перед ним новая задачка, нежданно-негаданно возникшая. Ну что ж, чем труднее задачки, тем они интереснее. Сурен миновал тот возраст, когда тешишься иллюзией, что твое счастье «рядом, лишь руку подать».
Отец утверждает: основа брака — любовь, и ничто иное не может сделать брак счастливым. Милый папа! Из мальчишеской застенчивости он хочет казаться циником, а сам непорочен, как тургеневские девушки. Всю жизнь любил одну женщину и прожил, в сущности, холостяком.
О нет! Не сотканная из непрочных эмоций любовь, а совместимость интеллектов — основа брака. Жена гения должна быть гением семейного очага. Добрым, злым, коварным, сентиментальным… Вовсе не совершенством, но совместимым с человеческими слабостями гения.
Сегодня по уколам ревности в сердце Сурен понял, как сильно любит он эту девушку. Она, и только она, должна быть «гением» его жизни, его женой. Артем? Нет, рано или поздно Женька поймет, что Артемов «миллион» превратится в медные пятаки, как только с них исчезнет позолота новизны и романтики.
Впрочем, Сурен видел определенный выигрыш в том, что Женька подольше поплавает за бортом семейной жизни, научится защищаться и нападать, узнавать, где сказка, а где не приправленная иллюзиями жизнь. Как и Вронский, он предпочел бы Анне Карениной-девочке Анну Каренину-женщину в расцвете сил. Пусть Женькиным приданым будет ее жизненный опыт, накопленный, что ж, старинным способом проб и ошибок. Личность уникальна тем, что она вынесла, пройдя свой цикл проб и ошибок, обретя знания, которые не вычитаешь в книгах, самые дорогие человеческие знания.
А пока ей нужны «синие ветры камлания»…
— Скажу больше, — продолжал Сурен. — Вы пили вино из пробки, и Артем рассказывал про хромого медведя.
— Ах, письмо! — вспомнила Женька. — У Сурена феноменальная память, Артем. Посмотрите, какие интересные старики. Кто это, Сурен? Пат и Паташон? Они циркачи?
Через холл шли два седых человека. Один высокий, в роговых очках, не по-стариковски прямой и поджарый, другой короткий, квадратный, с крупной, буйно лохматой головой. Но это были не артисты цирка, а ученые, академики, имена которых известны всему миру. Один в строгом темном костюме, другой в полосатой кофте с ярким галстуком. У одного сухое, тонкогубое лицо, у другого — скуластое, низколобое, первобытное, но по какому-то неуловимому признаку их сразу заметишь и выделишь из толпы. Академики, молча улыбаясь, прошагали через холл, наверное, видя и различая отдельных людей столько же, сколько различаешь листья на дереве. Эта потусторонняя улыбка, погруженность в себя — признак интеллектуальной мощи — и делали похожими их лица.
Важный человек в военной форме шагнул им навстречу, поклонился. Все с той же потусторонней улыбкой академики пожали протянутую руку. И тотчас забыли о его существовании, едва ли заметив, с кем поздоровались. И зачем.
— Нет, Женя, это не циркачи. Это богатыри. Помнишь богатыря былинного, который нес в котомке за спиной тягу земную? Сила мозга каждого из этих стариков равна, может быть, тысяче обыкновенных сил.
Тысяче? Нет! Великий мозг количественно ни с чем несопоставим. Количество относительно, качество же всегда уникально, и гению подвластно любое количество. Если бог — великий ученый, то великие ученые — боги. Идеи этих стариков материализовались в разных сферах техники, экономики, давно стали составной частью бытия человечества.
— Один из этих ученых, Артем, разработал целую систему освоения речных островов под картофель, с широчайшим применением удобрений и новейшей техники. И все это в качестве развлечения, вечернего хобби: ученый этот — геолог-нефтяник.
