— Я, вообще-то, не уголовник.
— Если ты сидел в тюрьме, ты — уголовник.
— Логично, — подумав, согласился опер. — Спасибо за кофе и за пирожные.
— На здоровье. Если хочешь, можешь курить. Я тоже курю. Папиросы и пепельница вон там.
На курительном столике стояла роскошная фарфоровая пепельница в виде морской раковины, и лежала коробка «Тройки». Он с удивлением посмотрел на эстонку. Та усмехнулась.
— Нет. Я не курю «Тройку», это для гостей.
— Ясно.
Усевшись в кресло, Стас закурил, с наслаждением глотая дым. Внезапно взгляд его упал на газету «Вечернее время» за 4 апреля, лежащую на столике.
«ВЪ ПОСЛЬДНЮЮ МИНУТУ.
По полученнымъ телеграфнымъ свѣдѣніямъ съ ленскихъ пріисковъ, положеніе дѣлъ сегодня остается въ томъ же видѣ, что и въ предыдущія дни. Много рабочихъ желаютъ приступить къ работамъ, но со стороны мѣстныхъ властей замѣчается полное бездѣйствіе. Исправникъ отказывается привести въ исполненіе приговоръ мѣстныхъ властей о выселеніи изъ казармъ рабочихъ, получившихъ расчетъ. Въ виду отсутствія соотвѣтствующихъ помѣщеній для рабочихъ администрація пріисковъ лишена возможности воспользоваться услугами многихъ рабочихъ, согласныхъ поступить къ работѣ на прежнихъ условіяхъ. Прибываютъ много крестьянъ, преимущественно изъ глодающихъ губерній, съ предложеніемъ своихъ услугъ».
Сердце сжалось — забыл он Столыпина предупредить про эту забастовку, чёрт! Ведь собирался, но вылетело из головы. Немудрено, столько забот сразу свалилось.
— Что ты там увидел? — с любопытством спросила Инга. — У тебя стало такое лицо, словно ты увидел покойника.
«Милая, ты даже не представляешь, насколько ты права», — подумал он, а вслух ответил: — Я не боюсь покойников. Просто соскучился по печатному слову. В камеру, знаешь ли, не приносят свежие газеты.
— Да?
Видно было, что ответ её не удовлетворил, но она больше ничего не спросила, только пристально глядела на него, временами затягиваясь тонкой длинной пахитоской. А Стас вдруг почувствовал такую усталость, словно не спал целый век. В глаза как песка насыпали. Он понимал, что Инга что-то ему говорит, но не мог вникнуть — что именно? Мысли плескались в черепе, словно тяжёлая чёрная ртуть.
— Что ты сказала? — сделав над собой неимоверное усилие, он разодрал слипающиеся веки.
_- Я сказала: снимай ботинки и ложись на диван, я укрою тебя пледом.
Глава 13. Варшавский скорый
Стас мгновенно проснулся, услышав щелчок дверного замка. Рука привычно скользнула под подушку. Пусто! Он рывком сел на диване и только тут всё вспомнил — побег, «пряничный домик», эстонку Ингу. И она, легка на помине, не спеша вошла в комнату.
— Guten Tag, Станислав. Точнее, с добрым утром.
— С добрым утром, — отозвался он, торопливо влезая в брюки.
— Сейчас я подам кофе. Через час придёт фотограф, нужно быть готовым полностью.
Он молча кивнул. Разговаривать не очень хотелось. Стас был «совой» — утром ему требовалось время на «раскачку». Только побродив тенью по квартире, покурив, хлебнув кофе, он постепенно начинал превращаться в годного для общения человека. К тому времени, когда Инга вошла в комнату с подносом, Стас уже был умыт, побрит и причёсан — в маленькой туалетной комнате для этого нашлось всё необходимое.
— Каким образом мы выберемся в Россию? — спросил Стас, когда Инга сделала первый глоточек кофе.
— Сначала мы будем пить кофе, — ответила она, отпивая ещё глоточек. — Потом будем разговаривать о делах.
«Ну, конечно, — саркастически подумал Стас. — Она же эстонка. Эстонские парашютисты и с неба спускаются в три раза медленнее».
То ли чашечка была маленькой, то ли Инга была исключением из правила, но не прошло и минуты, как беседа возобновилась.
— Цыганского языка ты, конечно, не знаешь?
— Только «ромалэ» и «чевелэ», ну, ещё «эх!»
Инга двинула уголками рта, показывая, что шутку поняла.
— Ничего, — спокойно сказала она. — Полиция его тоже не знает.
— Вы что, в цыгана меня превратить решили? — поразился он.
Вот затея, глупее не придумаешь! Бродячий народ во все времена находился под самым пристальным вниманием полиции. На главной площади города, и то безопаснее прятать!
— Нет, — помолчав, ответила Инга. — Это такая эстонская шутка.
— А-а, очень смешно.
— Прятать тебя среди цыган плохо, — с самым серьёзным видом пояснила она. — Во-первых, их полиция проверяет очень часто.
— Я знаю. А во-вторых?
— Во-вторых, ты не умеешь плясать с медведем.
Стас озадаченно уставился на Ингу, пытаясь сообразить — это что, снова тонкий эстонский юмор?
— Но самое главное не в этом. Наши друзья сегодня сообщили, что полиция тебя не ищет.
— Полиция не ищет? — выделил он голосом первое слово. — А кто ищет?
— Да, ты понял правильно. Полиция тебя не ищет, потому что господин Демидов был освобождён через три дня после задержания.
— А госпожа Демидова?
— Госпожу Демидову освободили в один день с тобой. Нет, — добавила она, увидев, как изменилось лицо Стаса. — Её освободили по-настоящему, наш человек в полиции это подтверждает. А тебя ищет не полиция, а какие-то люди. И очень хорошо ищут.
Стас потёр лоб. С одной стороны, кое-что прояснилось. В самом деле, зачем искать человека, которого сами же выпустили? И с какой, спрашивается, стати его искать, если смерть господина Бронштейна совершенно не криминальная? Если и есть там какие шероховатости (а они есть, конечно), то доказать их очень трудно, почти невозможно. Тогда зачем ягодицы напрягать? Как будто он сам подобные смерти ни разу не отказывал[23]. Здесь, слава Богу, ясно.
С другой стороны — загадок стало ещё больше. Куда делась Галина? Кто эти люди, которые его ищут? Одними «алмазными» делами всю эту суету объяснить не получается. «Де Бирс» это или другая компания, но они, по сути, и так правят бал на рынке драгоценных камней. И у них, наверняка, есть тысяча и один способ поумерить активность конкурента, да ещё и лапы на этом погреть. Его смерть, по большому счёту, на ситуацию никоим образом не повлияет. Стало быть, все эти телодвижения идут совсем по другому департаменту. В задумчивости подняв глаза, Стас столкнулся с внимательным взглядом Инги. Эстонка без всякого стеснения изучала его, словно бабочку, надетую на булавку.
— Кто-то очень хочет убить тебя, Станислав.
— Спасибо, я уже сообразил, — буркнул он.
— Мне нужно точно знать — кто и зачем. Иначе я не могу гарантировать тебе сохранность жизни.
Стасу стало смешно. Его, офицера милиции, собирается охранять молодая женщина. Да её саму охранять надо! Сохранность она, видите ли, гарантировать не может! Вот ещё Кевин Кёстнер на его голову, блин!
— Не надо мне ничего гарантировать. Помогите с документами, я сам выберусь.
Лицо Инги стало холодным и официальным.
— К сожалению, не могу. У меня контракт.
— А, ну, если контракт, тогда конечно… Не знаю я, кто охотится. Может, разведка чья-то, может, масоны.
— Значит, ты многим мозоли оттоптал, если даже предположить не можешь — кто тебя хочет прикончить. Ладно, я что-нибудь придумаю.
Она говорила без малейшего сарказма, скорее, с лёгким сожалением. Как сестра милосердия, которая слегка огорчилась, что вместо ожидаемых пяти придётся пятнадцать клизм ставить. В это время стукнул дверной молоток — пришёл фотограф.
Шипел, выпуская пары, похожий на тянитолкая, паровоз Зигля[24]. На тёмно-синем вагоне сияли бронзовые буквы «Wien-Warshawa»[25]. Жандарм, бегло просмотрев паспорта на имя Станислава Гржибовского и его супруги Иоанны Гржибовской, с вежливой улыбкой вернул их Стасу и Инге, и они вошли в вагон. Свой небольшой саквояж «пан Гржибовский» нёс сам, а огромный чемодан «пани Иоанны» тащил за ними дюжий носильщик. В самом деле, не может же благородная пани путешествовать с одним ридикюлем.
— Слушай, у меня такое чувство, что за нами «хвост». Или это ваши приглядывали?
Они уже сидели в купе. Стас не боялся показаться слишком осторожным — в таком деле лучше показаться смешным, чем оказаться убитым. Потом, если что, вместе посмеёмся.
— У тебя хороший нюх, Станислав. Но плохое зрение.
— В каком смысле?
— В самом прямом, — спокойно ответила Инга. — Нас пасут. На вокзале их было четверо — классический «конверт»[26]. В наш вагон сели двое. Где остальные, не знаю. Кстати, «приняли» они нас именно на вокзале. Вот потому я предпочитаю работать одна.
— Что с ними делать будем? — деловито поинтересовался Стас.
— Пока ничего, — пожала плечами она. — До Польши они себя не проявят, это точно. А там посмотрим.
В дверь купе вежливо постучали.
