Словно отвечая на его мысли, в замке повернулся ключ, и на пороге возник надзиратель Хайош.
— Херр Демидофф, прошу вас выйти.
Стас поднялся и вышел из камеры, по дороге обменявшись с Бароном понимающими взглядами. В комнате для допросов его встретил ослепительной улыбкой высокий мужчина лет тридцати пяти.
— Здравствуйте, господин Демидов.
По-русски он говорил с лёгким акцентом. И до тошноты правильно выговаривал каждое слово.
— Здравствуйте, — отозвался Стас. — Чем порадуете?
— Ничем порадовать вас не могу. Присаживайтесь, поговорим, может быть, вы сами себя сможете порадовать.
— Вот как? — удивился он, присаживаясь на привинченный к полу табурет. — Я начинаю чувствовать себя всемогущим.
Честно говоря, он не удивился бы, если бы увидел какого-нибудь сорокалетнего гнуса, у которого на жёлтом лице прописаны язва желудка и ранняя импотенция. Но, когда такую характеристику, какой наградил его Барон, положить на красавца с гусарской внешностью, становится неуютно. Ещё и глаза, такие добрые и сочувствующие, что хочется влепить между ними пулю. Не должно быть таких глаз у полицейского инспектора. Если, тем не менее, они есть, значит, мы имеем дело с редкой гадиной.
Шульц молчал, не прерывая размышления «господина Демидова». Видно было, что он, пользуясь затянувшейся паузой, в свою очередь, изучает того, кто перед ним.
— Почему вы молчите? — вдруг спросил он. — Почему не жалуетесь на несправедливое задержание?
— А что толку? — хмыкнул Стас. — Можно подумать, что меня выпустят, как только я пожалуюсь.
— Всякое случается, — пожал плечами инспектор. — Я буду вас спрашивать, вы будете отвечать. Я буду точно записывать ваши ответы, а вы потом, в конце допроса, их должны подписать. Вам понятно?
— Понятно.
— Ваша фамилия?
— Демидов.
— А, может быть, Сизов? — инспектор смотрел на него с улыбкой.
— Я уже сказал вам — моя фамилия Демидов.
Стас не выдал себя ни одним движением. Честно говоря, он чего-то в этом роде ожидал. Предал кто-то из своих, теперь он знал точно.
«Сука! Найду, блин, и порву, как Тузик грелку!»
— Итак, вы не хотите быть со мной откровенны? — Шульц говорил с сожалением, почти с сочувствием.
— С какой стати? — усмехнулся Стас. — Я не на исповеди, а вы не поп. Делайте своё дело.
— Да, — согласился тот. — Я, конечно, буду делать своё дело. Но, поскольку я немец, я буду делать его аккуратно и по-порядку. Вот, возьмите и почитайте.
Он достал из кармана и протянул сложенную в несколько раз газету. Это были «СЪ-Петербургскія Вѣдомости» трёхдневной давности.
«…1 апреля 1912 года… выстреломъ в голову с пяти мѣтровъ… убит министръ внутренних дѣл Российской Империи статс-секретарь Столыпинъ Пѣтр Аркадьевич… убийца с крылся…»
— Я вам искренне соболезную, Станислав. Но факты, как выражаются англичане — это упрямая вещь. Вас никто не вытащит отсюда — это факт. И вы покойник, это тоже факт.
— Вот так сразу — покойник? Зачем же вы тут с покойником время теряете?
— Правильный вопрос, — улыбнулся Шульц. — Вы ещё не совсем покойник. У вас есть шанс.
— Вот с этого места поподробнее, если можно.
Шульц объяснил подробнее. Всё оказалось до ужаса примитивным. Ему нужно, выражаясь языком заведения, в стенах которого они находятся, ссучиться и начать стучать. Тогда он будет жить. Если нет — он труп. Если за убийство казнить не получится, удавят в камере, всего-то и делов.
— И кого же мне в молитвах своих благодарить? «Де Бирс»? Или другая корпорация?
— Это не имеет никакого значения, — улыбка пропала с лица Шульца, словно её стёрли мокрой тряпкой. — Вы просто помните то, что есть дело, которое достанут из стола, если вы будете вести себя неправильно.
«А вот те хрен! — злорадно подумал опер. — С моими-то полномочиями, пожалуй, можно с вами пободаться. А обещать — не значит жениться»._
Глава 12. Эстонка из «пряничного домика»
Когда за спиной щёлкнул замок, он подошёл к столу и тяжело опустился на лавку. Барон, задумчиво раскладывающий пасьянс, поднял на него вопросительный взгляд.
— Вы-таки правы, коллега, редкостная мразь, — криво усмехнулся Стас.
— А то я его не знаю, — хмыкнул пахан. — Ну, что, готов насчёт поговорить?
— Как пионер, — и, сообразив, что пионеров в этом мире ещё нет, сразу поправился:
— То есть, в смысле, как скаут.
— Ну, тогда слухай сюда.
План Барона был прост и нахален, как всё гениальное. Надо было отдать должное старому уголовнику — стратегическая составляющая в его прожекте была проработана на порядок глубже, чем в задумках Стаса по предотвращению революции.
— Я, пока ты тут парился, пробил за тебя всё. Вы с главным фараоном затеяли какой-то гешефт с алмазами. Говорят про какие-то новые копи. Так или нет? Только не свисти, сейчас не время.
— Убили главного фараона.
— О, как! — удивился Барон. — Туда ему, суке, и дорога. Сильно жёсткий был, подлюка, братва от него волком выла. Так, а что со стекляшками?
— А я знаю? — пожал плечами опер. — Я же месяц тут сижу, ничего не знаю. Рассказывай дальше. Пока я тут своего интереса не вижу.
— Алёша, ша! — осклабился урка. — Не спеши, как вдова под одеялом, будет тебе белка, будет и свисток. Вы оба такие себе умные, пошли копать алмазы. А вы подумали — куда вы их сбывать будете?
— Куда все прочие сбывают, туда и эти.
— Ага! Ты себе вообразил, что ты умней одесского раввина, только в Одессе-маме за то не в курсе. Туда, где берут один мешок, ты хочешь припереть десять и с какой-то стати полагаешь, что тебе будут рады?
— Да там ещё нет ни хрена, а ты мне уже про десять мешков толкуешь, — с досадой огрызнулся Стас.
— От, ты всегда такой догадливый или только сегодня? Стал бы тебе «Де Бирс» эту подставу мастырить, если бы вы там впустую ковырялись. Я не удивлюсь, если ваши камешки уже на Привозе толкают. Ладно, всё это лирика. Слухай сюда. Если я тебя отсюда вытащу, ты меня в долю возьмёшь?
«Ну, и аппетит у него, — подумал опер. — Ни много, ни мало, сразу в долю».
Видимо, что-то такое отразилось у него на лице, потому что урка дурашливо поднял перед собой ладони, как бы защищаясь.
— Только не надо меня ножиком зарезать!
— Извини, Барон, многовато просишь.
— А я и не прошу, — спокойно сказал тот. — Тебе жить осталось один понедельник, а ты за мошну цепляешься. Лучше быть богатым и здоровым, чем с маслиной в голове картошку снизу охранять. Тебя отсюда живым не выпустят, ты не понял ещё? Как сказал Карл Генрихович Маркс, нет такого преступления, на которое не рискнул бы капитал за триста процентов прибыли. И эти ребята титьки мять не станут. К тому же, я прошу жалких пять процентов. Причём, заметь, я тебе организую такую реализацию, что ты у меня на плече рыдать будешь.
— Не дождёшься, — хмыкнул Стас.
— Ну, не хочешь, не рыдай, — покладисто согласился Барон. — Короче, думай, голова, а то шапку продам.
Опер не опер, если не умеет думать быстро. О какой реализации говорил урка, дураку понятно — чёрный рынок. Но это значит, что они не будут ну, почти не будут зависеть от всех этих чёртовых корпораций. Потому что на данном этапе им важны только средства. Пока все эти пламенные борцы не начали в России кровавую свистопляску.
— Ладно, Барон. Согласен на пять процентов.
— Смотри, Чалдон. Если надумал меня «прокатить», лучше сразу одумайся.
— Не пугай, а то сейчас обделаюсь. Что нужно делать?
— Тебе — ничего, — широко улыбнулся Барон. — Всё уже сделано.
Дни тянулись за днями, однообразные и нудные. Раза два за всё время Барона вызывали на допрос. Последний раз, 2 апреля, он вернулся страшно довольный, видно было, что его прямо-таки распирает. На вопросительный взгляд Стаса урка поманил его за стол. Когда они привычно уселись друг напротив друга, Барон тихо сказал:
— Меня ещё немцы по скачку тягают. Я сейчас им впарил, что тот «почтовик» мы с тобой в двух выставили.
— Ты что, с дуба рухнул?!
Первым побуждением Стаса было дать сокамернику в морду. Своих проблем ему мало, чтобы ещё на ограбление почтовой кареты подписываться! Увидев перед собой лютые глаза, Барон инстинктивно подался назад.
— Эй! Ты чего, с башкой не дружишь? Думай, на кого рыпаешься!
— Я пока ещё не рыпаюсь, — спокойно сказал Стас.
Ему стало неудобно за свою вспышку. Совсем нервы ни к чёрту стали. Ясно же, что, если старый уголовник с таким победным видом сообщает о том, что «пристегнул» его к чужому делу, значит, затеял какую-то комбинацию. Ещё через секунду до него дошло — какую именно.
— Добиваешься, чтобы нас вместе на этап дёрнули?
— Соображаешь, — осклабился Барон, и с оттенком восхищения добавил: — А ты, оказывается, чумовой! Я уж, грешным делом, за свой штакетник шуганулся[21]. С тебя бы, конечно, как с понимающего, спросили, но фиксы-то жалко. Мне их большой мастер на Варшавской киче лепил.
